— А если бы я попросил убежища в Гондурасе, так бы ждала меня всю ночь?
На ее ухоженном лице не дрогнул ни один мускул. Оно и естественно, у них там, в сияющих правительственных высотах, дресс-код, в том смысле, что чиновников дрессируют. Сам же я когда-то это и предложил: если нельзя отучить их брать взятки, пусть уж делают это вежливо. Между тем подведенные бровки Нюськи сдвинулись к точеному носику, что ничего хорошего мне не обещало. Должно быть, именно с таким выражением лица она и сидит на совещаниях у министра, на которых они печалятся о подведомственной им культуре. Член коллегии не хухры-мухры, по американской терминологии — селф-мейд вумэн. Запамятовала, конечно, что сделал ее я. Единственный, кто на этом поприще меня опередил, был Пигмалион, но его Галатея не принимала участия в управлении государством. Не прояви я инициативы, наша жизнь потекла бы совсем по другому руслу…
Я так явственно представил себе эту непрожитую жизнь, что даже рассмеялся. Ню продолжала бы пописывать статейки об истории театра, я бы корпел в своей газетенке, и у нас было бы пять орущих круглые сутки детей… и мы были бы счастливы. Но черт попутал! Нашептал, адское отродье, как славненько у Нюськи может сложиться карьера. И ведь был прав: театровед нынче не профессия, им по электричкам подают даже меньше, чем членам Союза писателей. Тогда-то, озаботившись судьбой жены, я и перешел работать к Феликсу.
Для начала, чтобы познакомиться с бюрократической средой обитания, мы запустили в штат Министерства науки казачка из бывших учителей, и уже через пару лет оно называлось Министерством образования, а науку затолкали умирать в дальний угол. Это дало мне нужный опыт, карьеру Ню я уже выстраивал, как профессионал. Начали с малого, с рядового сотрудника, в ведение которого во всероссийской конторе по культуре входило современное искусство. Затем, грамотно манипулируя информацией, внедрили в головы руководства мысль, что это направление имеет не только идеологическое, но и политическое значение, и Анна Константиновна, как никто другой, способна такую работу наладить. На следующем этапе, когда Нюська стала маленьким начальничком, я подготовил от ее имени меморандум президенту, объясняющий, как сделать современное искусство инструментом большой политики. Идея заключалась в том, что людям на его примере давалось понять, что в стране есть вещи еще более тупые и бессмысленные, чем их собственное прозябание. С этого момента и начался взлет Ню к административно-командным высотам. А тут еще сменили министра, и ее назначили директором департамента.
Свет люстры слепил, играл давно не мытыми хрустальными подвесками. Я переминался у дверей гостиной. Анна Константиновна молчала. Да и о чем ей, члену политсовета правящей шарашки, а заодно уж — власти много не бывает — и очередного народного фронта, было говорить с простым безработным! И тем не менее была демократична, снизошла:
— Ты не считаешь, что пора что-то решать…
Вытащила небрежным движением из сумочки браунинг. Маленький такой, почти игрушку. Короткий ствол уперся с расстояния в пару метров мне в живот. Палец с кроваво-красным ногтем лег на спусковой крючок…
Нет, слабовато будет!
— Ты не считаешь, что пора что-то решать…
Вытащила небрежным движением из-за спины армейский гранатомет. Заканчивавшийся гранатой ствол уперся с расстояния в пару метров мне в живот. Палец с кроваво-красным ногтем лег на спусковой крючок. Врать не буду, выстрела не слышал, только почувствовал под ребрами сквозную дыру, и за спиной разлетелся в куски плазменный телевизор. Тридцать шесть тысяч наличными!
А теперь, пожалуй, перебор!
— Ты не считаешь, что пора что-то решать…
Вытащила небрежным движением из кармана жакетика носовой платок и промокнула им сухие глаза. Красивая женщина, очень похожая на собственный портрет на стене. Не стоит только, глядя на мужа, прищуриваться и так пристально его разглядывать! А впрочем, почему бы и нет? Может быть, ей хочется лучше меня запомнить. Вдруг я подамся в бега и ее попросят составить словесный портрет? Могу помочь: конституция сухощавая, рост — сто семьдесят восемь, волосы темные, в тех местах, где не седые. Особые приметы? Взгляд, как у незаслуженно обиженной собаки.
Убрала платочек. Осведомилась:
— С тобой можно говорить?
В том смысле, нормально ли я себя чувствую? Вот она, забота о человеке! А еще говорят, что чиновники черствые сухари, пекутся лишь о своем кармане. Истинного интеллигента даже Министерство культуры не испортит! Но дожидаться ответа ей было недосуг, у подъезда били копытами сто сорок лошадей персональной машины с мигалкой. Все, как у О. Генри в рассказе «Пока ждет автомобиль», правда с точностью до наоборот.
— Час назад закончилось заседание Совета министров…
Мне стало за себя неудобно. Как-никак, занятые люди, по уши в заботах о стране.
— А что такого я сделал, чтобы сразу в Совмин? Ладно бы слушания в Думе, там все равно от безделья крыша едет, зачем же членов правительства отвлекать! Сидел себе спокойно в офисе, пил с Филом водку, он, когда протрезвеет, подтвердит…
Но госпожа директорша мои потуги рассмешить замечать не пожелала.
— …устала безумно! Скоро выборы, надо готовить выставку «Рашен модерн арт» и усиленно таскать ее по стране…
Передвигаясь бочком, я приблизился ко второму креслу и как бы невзначай в него опустился. Нюська умолкла и теперь сидела неподвижно. Феномен успеха музея мадам Тюссо не в том, что его фигуры похожи на людей, сами мы мало чем отличаемся от восковых манекенов.
— Хочешь, сделаем, как бывало, по глотку?
Поскольку молчание толкуется в пользу подсудимого, метнулся быстренько на кухню и вернулся с заледеневшей бутылкой. Поставил на журнальный столик рюмки и наполнил их водкой. Ню следила за мной с отрешенностью зрителя, но угощение пригубила. Если не считать звуков улицы, в комнате обосновалась тишина. Плотная, она до потолка забила ее пространство. Мы сидели друг напротив друга, как в ожидании поезда на вокзале. Разных поездов, идущих в разные края.
— У тебя кто-то есть?
Я закурил, прошлепал босыми ногами на кухню и вернулся с чистой пепельницей. Украшающая ее чугунная фигурка черта показывала миру нос.
— Жаль, — подобрала губки Ню, — мне было бы легче принять то, что с тобой происходит!
— Мне тоже жаль, только по другой причине!
— Растягивая паузу, наполнил до краев свою опустевшую рюмку. — Но если ты считаешь нужным, я кого-нибудь заведу. Честно говоря, наклевывается один романчик. Между прочим, с профессиональной гетерой…
На матово-гладком Нюськином лице появилось выражение омерзения.
— Пошел по проституткам?
— Не совсем так, хотя мысль интересная! Женщина, кстати итальянка, живет по моим расчетам веке в четвертом нашей эры. Точнее сказать не могу, Рим времен развала империи не моя тема. Очень красивая и… — я попытался представить себе Синтию, — раскрепощенная. В отличии от нашего с тобой механического пианино, сама стучит по костям…
В глазах Нюськи появился интерес. Интерес энтомолога, столкнувшегося с незнакомой науке козявкой.
— Все шутишь, и не надоело? Я уже не спрашиваю, куда подевались мои фотографии…
И правильно, дорогая, делаешь, потому что сказать правду я не смогу, а брать на душу грех и снова лгать не хочется, и без того наврано выше крыши. Поскольку моя рука все еще сжимала рюмку, я опрокинул ее содержимое в рот.
— Ты себя разрушаешь, — продолжала Ню, не делая попытки последовать моему примеру. — Хотела бы я знать, как ты собираешься дальше жить.
Вопрос был конечно же риторическим, за ним не чувствовалось беспокойства о моей судьбе, но я счел за благо ответить:
— Хочешь, расскажу! С некоторых пор мне начал нравиться марафонский бег. Представляешь, сорок два километра сто девяносто метров…
— Пять! Сто девяносто пять метров.
В этих «пяти» она была вся! Другая бы промолчала — какая, в сущности, разница? — но не Ню. Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире прочнее гвоздей, опять же будет чем меня распять. Вздохнул:
