— Хорошее. Я люблю арбузное варенье… А насчет женщины, так скажу вам: если хорошенько поискать, то найти можно. За деньги, конечно.
Сестры краснеют и решительно отказываются.
— Ну, как знаете. Тогда вам придется немного подождать, пока это само собой не пройдет. Неделя, может быть, месяц. У всех по–разному. Это как первые месячные — вначале тяжело, с болью, пока тело не привыкнет. Я знаю, я шестерых сыновей вырастила!
— Только бы так и было, как вы говорите! Так, значит, просто ждать?
— Ну почему же, давайте ему перед сном настой папоротника, йогурт, айран хорошо. И главное, поменьше чеснока и лука, от них кровь становится беспокойной. А потом, смотрю я на него и удивляюсь. Целый день он у вас дома сидит. Это совсем нехорошо. От этого и мысли всякие в голову лезут. Ведь за целый месяц даже на море ни разу не сходил! Я у себя с балкона все вижу!
Сестры смущенно переглядываются.
— Ой, Секине–ханум, страшно его одного на море отпускать. Ведь каждый день кто–нибудь тонет… Не приведи Аллах!
— Не приведи Аллах!
— Глупости! Что же вы такое говорите!? Он уже взрослый мужчина! Не надо его как ребенка нянчить! Ему загорать надо, чтобы прыщи ушли, среди людей бывать! Морская вода…
— Но ведь он и сам не хочет…
— Потому что так приучили! Что, значит, не хочет — заставьте! Ничего с ним не сделается!..А варенье у вас отличное получилось, не очень густое и не слишком жидкое!..очень я его люблю, а сама в этом году еще не варила.
— Мы и для вас баночку приготовили! Знаем, что любите!
Секине–ханум хитро улыбается толстыми фиолетовыми губами.
4.
Ибишеву не хочется идти на пляж, потому что он боится и не любит моря.
Сохранилась цветная фотография с размашистой надписью в правом нижнем углу: ”Денизли. 1977 год.» Под полосатым красно–белым зонтиком на песке сидит Ибишев в желтых трусиках и сосредоточенно смотрит в объектив. В руках он держит большой надкушенный персик. Сзади него, как два ангела–хранителя, в легких марлевых платьях стоят Алия — Валия и чинно улыбаются. Виден кусочек моря и мужчина с ребенком на руках, выходящий из воды.
К походу на пляж они обычно начинали готовиться за неделю. Брали с собой еду в банках, термосы с чаем и какао для Ибишева, фрукты, одеяла и даже маленький матрас. Ходили с утра, с девяти и до половины первого. Не больше и не меньше.
Морщась от холода, Ибишев с неохотой входит в почти неподвижную воду, ведомый за руки матерями, на которых вместо купальников все те же длинные марлевые платья. По тогдашней денизлинской моде купальники считаются неприличными и позволительны лишь для приезжих.
Когда вода доходит ему до пояса, двойняшки заставляют его несколько раз окунуться с головой. И маленький Ибишев, погружаясь в зеленый полумрак, с ужасом представляет себе, что спасительные руки матерей могут внезапно потерять его, отпустить, и тогда, даже несмотря на то, что он стоит ногами на вязком дне, ему придется остаться один на один с этой беспредельной, совершенно равнодушной к нему мутно–зеленой массой воды, которая способна в одно мгновение легко утянуть его в свои смертоносные глубины.
С годами детский страх Ибишева несколько притупился, уступив место гораздо более сильному чувству неловкости перед необходимостью обнажаться в присутствии множества незнакомых людей. Сама мысль об этом долгое время казалась ему невыносимой и кощунственной, и потому обычно сговорчивый Ибишев неожиданно оказал ожесточенное сопротивление твердому решению Алии — Валии отправить его на море. Чтобы сломить его волю, матерям понадобилась почти целая неделя настойчивых уговоров, причитаний и слез.
Точная дата: около 7 часов утра 19 июля 1994 года.
Ибишев стоит в резиновых тапочках на теплом песке и настороженно озирается по сторонам. В руках у него сетка с махровым полотенцем, запасными трусами и персиком. Убедившись, что вокруг никого нет, он начинает медленно раздеваться, не переставая при этом оглядываться. Маленькая лагуна, пересеченная посередине упавшим столбом электропередачи, один конец которой уходит прямо в воду, хорошо прикрыта с боков далеко выдвигающимися в море скалами. Оставшись в одних плавках, Ибишев подходит к самой кромке воды и осторожно пробует ее ногой (стайка полупрозрачных креветок, напуганных его тенью, метнулась в заросли зеленых ламинарий, густо облепивших конец столба). Он поднимает голову и, прищурившись, смотрит в небо. И душа его вдруг начинает трепетать от предчувствия чего–то удивительного и неизбежного, которое вот–вот должно произойти. Растерянный Ибишев садится на песок. Он беспомощно ищет глазами привычные знаки Судьбы, но, измученный недосыпанием и сновидениями, не находит ни один из них.
А небо в тот день действительно было удивительным.
Глубокое, торжественное, словно прошитое тонкими золотыми нитями, оно, как и все вокруг, отмечено очевидной печатью рождения божества, рождения, которое должно произойти с минуты на минуту. И едва уловимый аромат ладана и мирта разлит в неподвижном воздухе, и широкие листья кривых смокв–инжирников вдоль всей дороги на пляж покрываются липкой патокой, и море постепенно становится густым и тяжелым, словно сливки, и неумолимая Судьба Ибишева — хрупкая женщина с головой птицы Ибис — одиноко стоит на вершине скалы, сложив перепончатые руки–крылья и с жалостью смотрит на своего раба…Она знает все, что будет с ним дальше.
Ибишев подставляет солнцу свои острые лопатки. Он надеется, что жгучий ультрафиолет избавит его от россыпей прыщей на коже.
Постепенно становится жарко. Вязкая дремотная истома медленно разливается по всему телу Ибишева, вызывая приятную дрожь. Он сидит, обхватив руками колени, и лениво наблюдает за горбатым черным жуком–песчаником, вслепую семенящим по поверхности песка. За жуком тянутся аккуратные следы, похожие на след тракторных гусениц. Глаза Ибишева слипаются и, совершенно разомлев под солнечными лучами, он погружается в оцепенение. И уже почти засыпая, он с удивлением замечает, что все вокруг него вдруг наполняется каким–то необычным трепетным движением, и откуда–то прямо с небес на лицо его начинает дуть струя теплого воздуха, буквально пропитанного ароматом мирта, и море, стоявшее до того неподвижно, оживает и вспыхивает, словно расплавленное серебро…
Она явилась из пышной морской пены в шлейфе хрустальных брызг, сверкающих на солнце. Медленно, словно во сне, она вышла на берег — золотистая от загара, ослепительная, с черными волосами, рассыпавшимися по плечам вьющимися ручейками, и обратившемуся в соляной столб Ибишеву показалось, что она не идет, а легко плывет по воздуху, не касаясь ногами земли, удивительная мраморная богиня, Анадиомена, свежерожденная из вороха морской пены с листочком салатовой ламинарии, прилипшим к вздернутой груди.
Купальника на ней не было.
В голове Ибишева словно марширует рота солдат. Он знает, что должен отвернуться, но мышцы, сведенные судорогой, не слушаются его. И как тогда, перед зеркалом, рот его наполнился вязкой слюной, которую он не может ни сглотнуть, ни выплюнуть.
Она убрала с лица пряди мокрых волос и улыбнулась. И на лице ее не было ни страха, ни смущения (пеннорожденные богини во все времена находятся под особой протекцией и они прекрасно знают, что никто не может причинить им вреда).
Она подходит к большому нависающему валуну, чуть выдвинутому в море, и достает из–под него целлофановый кулек. Вытряхнув из него белое марлевое платье, она легко и быстро натягивает его прямо на мокрое тело.
— Ты местный или приезжий? — Мраморная богиня, облепленная влажной марлевой тканью, стоит прямо перед ним, и в глазах ее отражается бледное лицо Ибишева. — Я тебя раньше не видела. И давно ты здесь сидишь и подсматриваешь за мной?
Он молчит, опустив сутулые прыщавые плечи, молчит оглушенный и раздавленный видением ее тела, ее наготы, ее бесстыдства. И сердце его болит и мучается, и под ее пристальным взглядом он еще больше ощущает свое сходство с несчастным жуком–песчаником, вслепую ползущим по песку, и ему хочется исчезнуть, раствориться в воздухе и забыть навсегда то, что он видел. Ибишев опускает глаза. Комок горечи во рту и в горле стремительно разрастается.
