Таинственный свет Венеры вызывает томление плоти. Оно буквально пронизывает город невидимыми лучами, и каждая деталь, каждая вещь, каждое сказанное слово невольно приобретают скрытый эротический смысл. По крайней мере, так казалось Ибишеву летом 1994 года.

2.

Вот он сидит, вытянув ноги на железные перила балкона, и курит, болезненно и чутко прислушиваясь к неярким звукам ночи. Отравленный беспощадной Венерой, Ибишев впитывает их всем телом, ощущая форму, цвет и даже запах каждого из них. Звуки завораживают его. И он, цепенея от головокружительного возбуждения, не может пошевелить ни одним мускулом. Неряшливые комки серо–черного пепла с кончика его сигареты скатываются ему прямо на грудь и застревают в кольцах редких волос.

Ибишев ощутимо изменился. На первый взгляд, просто стало больше щетины, укрывшей острый подбородок и впалые щеки, от чего лицо его кажется еще более худым и длинным, да от постоянного курения совершенно пожелтели и испортились зубы. На самом же деле больше всего изменились глаза. Светло–карие, почти золотистые, за два года они выгорели так, что стали почти желтыми как у филина. И теперь лицо его еще больше похоже на маску — уродливую маску Пьеро с красными россыпями прыщей вместо румян на бледной коже.

Кто дал мне это лицо?

На засаленном рукаве того самого костюмного пиджака, надетого прямо на голое тело, сидит коричневый мотылек, а за спиной Ибишева в желтоватом свете пыльной лампочки в безумном танце кружатся насекомые. Широкие листья трепетных смокв призывно шелестят в порывах теплого ветра, набегающего с моря.

С каждой минутой сияние Венеры становится все ярче и все сильнее. И теперь волны сладкой всепобеждающей истомы уже одна за другой безостановочно накатывают на оцепеневшего Ибишева из глубины июльской ночи, постепенно размягчая все его напряженное тело.

Он не сопротивляется. Он устал бороться с постоянным возбуждением. Ибишев выключает свет и, оттянув финки, дрожащей рукой трогает свой болезненно пульсирующий член.

А потом он долго сидит, прислонившись спиной к теплой стене, опустошенный и измученный, и прячет глаза, чтобы не смотреть на сверкающие звезды. И, несмотря на то, что происходит это теперь регулярно, почти каждую ночь, Ибишев так же остро, как это было в первый раз, презирает и стыдится самого себя. В воображении его настойчиво возникает образ безмятежно спящих в большой пустоватой спальне девственных матерей, рядом с которыми он представляется себе безобразным чудовищем.

Стараясь не шуметь, Ибишев крадучись пробирается на кухню. Залпом выпив стакан ледяного компота из холодильника, он садится за стол и, обхватив пылающее лицо руками, сидит так в душной темноте до тех пор, пока не притупляются все чувства. И лишь когда темнота за окном начинает постепенно бледнеть, а волнующий свет Венеры теряет свою силу, он, наконец, отправляется спать.

Но даже сон не принесет ему облегчения.

Несомненно, что–то непоправимое случилось с Ибишевым за этот год. Безумная энергия пола, почти не проявлявшаяся после того случая с разбитым зеркалом, вдруг, словно скрытая болезнь, стремительно вырвалась наружу и разрушила весь привычный ритм его жизни. Никогда раньше он не испытывал ничего подобного. Благодаря пуританскому воспитанию, полученному от матерей–девственниц, взрослея и с каждым днем все больше замыкаясь на себе и своих обидах, Ибишев тщательно избегал всего, что касалось вопросов секса. И так продолжалось до последнего времени, точнее, до начала июня 1994 года, когда всего за несколько коротких дней, казалось, окончательно побежденный и загнанный глубоко вовнутрь половой инстинкт неожиданно пробудился в нем с невероятной силой.

Тяжелое дыхание южного ветра наполняет сны призраками и страстью.

Ветер обдувает лицо Ибишева. Его запекшиеся губы. Длинный шрам на лбу постепенно темнеет и судорожно извивается.

Матери–двойняшки не спят. Все ночь они внимательно следят за Ибишевым, притаившись, словно тени, за бельевым шкафом в глубине длинного темного коридора. Страсть Ибишева, больше похожая на тяжелую болезнь, чужда и непонятна этим двум пожилым девицам и, не умея помочь, они могут только беззвучно плакать. То, что происходит с ним, кажется им настолько стыдным, что долгое время двойняшки избегают говорить об этом даже друг с другом.

Тонкие и почти бесплотные, как две феи, они на цыпочках подходят к дверям его комнаты, и ни одна половица не скрипит под их легкими шагами. Осторожно приоткрыв дверь, сестры–девственницы заглядывают вовнутрь и видят спящего Ибишева, который задыхается и мечется на влажных от пота простынях, словно кто–то душит его. Им представляется, что это предрассветные призраки–ифриты — обнаженные бесстыдные женщины с глазами большими и желтыми, как у лемуров — жадно целуют кровоточащие губы Ибишева и обжигают его воспаленную кожу своим зловонным дыханием, и обнимают и гладят его тело, и надрывно хохочут, глядя на безутешных матерей, в немом ужасе застывших на пороге комнаты…

Все эти долгие годы они, как умели, оберегали свое единственное чадо. Бдительно стерегли его тело и душу, надеясь, что невзгоды мира минуют Ибишева. Но что они знали о невзгодах мира, две одинокие вдовые птицы?! И что могли они противопоставить неумолимой и злой воле ночных демонов, которые однажды уже являлись Ибишеву в старом зеркале, едва не убив его, и теперь пришли к нему снова.

Закрыв глаза, Алия — Валия молятся своему птичьеголовому богу. Светлому богу с головой птицы Ибис, и молитва их — это просьба о солнце, чьи благословенные лучи испепелят проклятых призраков.

Ибишеву снится, что сердце его вдруг разрывается на сотни кусков безобразного окровавленного мяса, пронизанного белыми жилами, а в груди на том месте, где раньше было сердце, остается черная впадина, из которой медленно сочится густая дымящаяся слизь.

Он просыпается. Из распухшего носа прямо на подушку капает теплая кровь. Зажав пальцами свербящие ноздри, Ибишев тяжело поднимается с постели и начинает искать свои тапочки. В темноте он натыкается на бельевой шкаф и сверху на него с грохотом падает стопка старых газет.

Наступающее утро Ибишев, как обычно, встречает в ванной комнате, устало склонившись над железной мойкой и равнодушно наблюдая за тем, как черная кровь, смешиваясь с водой, тонкой струйкой льющейся из крана, розовеет, пузырится и постепенно утекает в канализацию.

3.

— Это не болезнь…

Три женщины — Алия — Валия и соседка с первого этажа, только что посвященная двойняшками в тайну ночных бдений Ибишева, — сидят на маленькой кухне с закопченным потолком и пьют чай. В столовой бьют часы. Лучи полуденного солнца, продавленные сквозь решетку на окне, ложатся на серый линолеум неровными квадратами.

— Так иногда случается, когда мальчик становится мужчиной. Это пройдет! Тут главное терпение.

— Уже и не знаем, что делать! Он ведь измучился весь, бедный! Исхудал, спать не может… Одна надежда на Аллаха Великого!

— Правда, правда! Мы уже думали, к доктору его отвести! Но ведь позор какой! Сама понимаешь…

Лица матерей горят от стыда и смущения. Они одновременно достают из карманов платочки и вытирают влажные глаза.

— Сейчас спит, а проснется — будет ходить, как тень, по дому, или сядет на балконе и курит, курит… Мы ведь и сами из–за него измучились совсем.

— А по ночам в ванне запирается или прямо у себя в комнате. Такое делает…стыдно сказать, честное слово!

— Доктор тут не поможет. Только опозорите мальчика. Город–то маленький. Женщина ему нужна — самое лучшее лекарство! От того и кровь у него носом идет, что мужская сила уже созрела и наружу просится …

— Ой, вы тоже скажете такое! Где же мы ему женщину достанем?!..а жениться ему еще рано…

— Попробуйте арбузное варенье, Секине–ханум, только вчера сварили… Сестры накладывают варенье в розетку и подвигают ее соседке. Секине отправляет в рот полную ложку сладкого сиропа, тщательно смакует его и удовлетворенно кивает головой.