Теперь уж ни Фатьме, ни Мельнику никакой Шайтан не нужен, без всякого Шайтана свои дела спроворят…

…Акча Бекиру обед понесла. Шайтан — за ней, след в след ступает.

Фатьма на мельницу пустая шла, обратно с грузом идет. Голову повесила, бредет еле-еле, и ишак тащится нога за ногу. А Мельник сидит себе на камне, кальян потягивает, дым кольцом пускает. Вдруг — Акча! А Шайтан еще не сообразил, как ему к Акче подобраться. Он ведь сам по себе думать не умеет, ему в человечью голову влезть надо. Увидел Мельника. «Оп!» — и в голове. Мельник сперва-то и думать ничего не думал, а тут вскочил — и Акче наперерез. Акча видит, улыбается человек, пригляделась, а улыбка у него точь-в-точь как у того парня, возле лица парит. Чуть не упала со страху. А Шайтан у Мельника в голове шебаршится, от радости пальцами щелкает… Закружилась у Мельника голова, схватил Акчу за руку:

— Муки дам! Зерна дам! Пойдем на мельницу!..

Акча руку вырвала, хвать камень с земли и по башке его! Загудело у Мельника в голове, из глаз искры посыпались. Не простые то были искры-то, то Шайтан у него из головы выскочил.

Идет Акча к пашне, а сама плачет, заливается. Что сплетни злые по деревне пойдут, что мешки для муки пустые останутся. А Шайтан забрался в придорожную траву, уши навострил, слушает, чего она…

Мельник сел на камень, обхватил руками голову, Шайтан снова: «Оп!» — и в голове у него. Голова у Мельника огнем горит, гудом гудит, то Шайтан в ней злится, когти кусает. Нет, думает Мельник, будь что будет, а должен я ее обнять, должен Бекиром стать!

А Шайтану только намек дай, кем хочешь оборотится — велик ли для него труд? Выскочил у Мельника из головы, и на пашню.

У Мельника голова враз остыла, сам над собой смеется — и чего это я удумал? И слух вернулся, слышит, жернова вхолостую крутятся, пошел воду перекрыл. Увидел за чувалами место, где с Фатьмой грех имел, жалко ему стало зерна, что ей отдал, взял из одного мешка мучицы отсыпал, из другого — зерна, возместил убыток.

Шайтан Акчу сильно ревновал. К земле ревновал, по которой ходит, и к парню богатому, и к Мельнику, и к Богу ревновал, несмотря на то, что Шайтаном был. Не терпелось Шайтану в своем облике к ней в сон явиться. Чтоб проснулась и хоть совестно ей, а сказала мужу: «Что хочешь, то и делай, Бекир, виновна я пред тобой, Шайтан меня соблазнил!»

К Фатьме-то он как дорогу нашел? Фатьма раньше первой красавицей была. Бекира любила, замуж за него хотела. А Бекир ее не взял, ты, говорит, в ханском доме росла, мне такую жену содержать непосильно.

Оно и правда, мать Фатьмы бывала в домах у богатых людей, им прислуживала, а Фатьма танцевала, пела, забавляла их всячески.

Отказался Бекир от Фатьмы, Шайтан и пролез к ней в сны. Одну ночь Бекиром явился, обманул, совратил, другую, третью, а там она и въявь начала грешить с кем ни попадя — оступилась баба, сбилась с пути…

…Сидит Шайтан возле пашни, где тропка кончается. Быки Бекировы как раз в ту сторону шли. Бекир на плуг налегает, на быков покрикивает:

— А ну, пошевеливайтесь!..

Голос Бекиров до гор долетает, на лбу у него капли сверкают, лицо как из меди кованое. Чисто Бекирово сердце, и ведет оно его из одного края пашни в другой, подальше от хитростей да козней, да прочих шайтанских пакостей. И сладка ему жизнь, и кругом все лучше нельзя.

А тут Шайтан раз — и обернулся Бекиром! Лицо как из меди кованое, на лбу капли сверкают. Только у Бекира на лбу пот горячий, а у Шайтана — холодный, мертвый пот. А так человек как человек и мир слышит, как человек. Людские голоса слышит, птиц слышит, как речка журчит, слышит. Плетка свистит над бычьими спинами — слышит, земля стонет под плугом — слышит… Два пахаря подрались, кричат — слышит.

Струсил Шайтан — больно шумно, чуть было опять свое обличье не принял. Не ведал раньше, каково человеком быть, всю жизнь одно знал — козни строить да тешиться. Собак дразнить, на конях ночами скакать, козла на скалы взгромоздить, кошек стравливать — это его дело. А людей друг на дружку науськивать — тут у него помощники были: Мельник, бабка Фаты, Молла, Кази… Не будь их, плохо пришлось бы Шайтану.

Не нравится Шайтану на пашне. Ошалел он от шума, голосов всяких… Уйти, не уйти?.. А быки, видно, учуяли его, ушами прядают, хвостами крутят, с места не стронутся. А пахари не поймут, в чем дело, знай быков нахлестывают:

— Чего встали, проклятые?!.

Бекир на дорогу поглядывает, пора бы Акче прийти. Не видно. Парня того богатого вспомнил, потом Мельник на ум пришел. И сразу в ушах слушки да шепотки, что по деревне гуляют. Снял Бекир плетку с плеча, давай быков охаживать…

Шайтан в Бекировом обличье на краю пашни ждет. Бекир все ближе подходит, ругается на чем свет стоит, быков плеткой хлещет…

А пахарям-то обоих видать: и Бекира, и Шайтан-Бекира, только им это пока ни к чему. Идут себе за плугом, руки-то будто прикипели к чапыгам, за руками своими идут.

Шайтан-Бекир стоит, поглядывает кругом. Притерпелся немножко. Плуг полосы на земле оставляет, а Шайтан думает, что это плуг землю грызет. Шорох, шелест кругом — Шайтану тоже по нраву — думает, сплетни ползут.

Как принял Шайтан человеческий облик, сразу есть захотел. Направо глянул — ничего подходящего, налево глянул — опять ничего, вверх, вниз кинул взгляд — ничем не поживишься. Плюнул Шайтан: «Тьфу!»

Первые его слова были, как начал среди людей жить. Так и остались носиться в воздухе.

Бекир хлестал-хлестал, понукал-понукал быков, из сил выбился. «Тьфу!» — говорит. А быки чем ближе к Шайтану, тем хуже: головами мотают, хвостами крутят, хоть ты их насмерть забей!..

Встал Бекир, пот вытирает, Шайтан — тоже. А Бекир видит, на краю пашни человек стоит: в его обличье, в его одежде — вроде знакомый. Улыбнулся Бекир, сделал к Шайтану шаг-другой… Шайтан тем же манером — ему навстречу. Вздрогнул Бекир, замер на месте, стоит, по коже озноб пошел. Шайтан тоже стоит, замер — он ведь теперь только то и может делать, что Бекир. Хотел Бекир крикнуть: «Эй, кто ты?!», да голоса нет. И Шайтан тоже хотел спросить: «Эй, кто ты?!», да голос пропал.

Подошла Акча к пашне, а крутом невесть что творится. Кони ржут, на дыбы встают. Птицы кричат, крыльями бьют. Быки ярмо сбросить хотят, бьются об него головами. Жуки, букашки, таракашки — туча, весь мир заполонили. Травы замерли, цветы закрылись, поникли.

Собаки по деревне брешут-заходятся. Куры кудахчут, петухи кукарекают. Древесные лягушки место ищут — себя убить, водяные лягушки в воду попрятались — сидят, не вылезают — вот-вот нутро лопнет. А пахарям забава: что это с божьими тварями делается?..

Птицы в небе бились, бились, помирать стали. Сыплются с неба мертвые птицы, а людям невдомек, в чем тут дело, смеются: давай их в казан! Угощенье само явилось!

Стоит Бекир возле своих быков, Шайтан-Бекир тут же неподалеку. Акча вышла на пашню, идет к Бекиру. Видела, стоит кто-то рядом с ним, на сына Кази похож, чего ему тут понадобилось? А Шайтан, как увидел Акчу, икать начал. Не знает Бекир, что делать. Крикнул испуганно:

— Акча!

И Шайтан тем же голосом:

— Акча!

Она так и замерла меж двух Бекиров. Засмеяться хотела, что, мол, за шутки такие, Бекир? Да не знает, кому сказать: тому или этому. Бекир шагнул к Акче, Шайтан — тоже.

— Ты кто?! — спрашивает Бекир, а сам даже охрип от злости.

— Ты кто?! — Это Шайтан тем же голосом.

У Акчи со страха ноги подкашиваются:

— Бекир, ты что? С ума сошел? — А кому говорит, не знает, не знает, какой из них настоящий Бекир.

Подскочили к ней оба Бекира и давай лупить:

— Выходит, правда, Шайтан в тебе?!

От Шайтановых побоев и боли нет, не бьет — поглаживает. Потому Акча — к нему, не к Бекиру жмется.

Набежали со всех сторон пахари, окружили, разняли Бекиров.

— Почему, — говорят, — вас двое? Кто это такой, Бекир?

Оба головы подняли, смотрят… Оба одинаковые. Не знают пахари, что и делать: плакать или смеяться, бежать или оставаться…