На крыше шум, гром — только слышен тот шум одному Шайтану. Высунул он рыло из трубы, глядит, в чем дело: а это, как Акча вышла, весь народ, сколько было его на свадьбе, ахнул разом — вот крыша и затряслась-заходила.

Видит Шайтан, отмякли люди душой, сердца у всех нараспашку — самый момент пролезть. «Оп!» — и прямо к Фаты в сердце! Уселся, устроился и давай нашептывать: «Не уходи из круга! Чего ради бросать не доплясавши?»

Старуха как заорет:

— На скольких свадьбах плясала-переплясала, не было такого, чтобы доплясать не дали!.. Я вас всех в бараний рог скручу! Из свадьбы поминки устрою!

Опять замутилась свадьба. У Мельника из глаз Шайтан глядит, на невесту пялится. Молодухи да девки так и полыхают лицом, раскрасил их Шайтан бесовской краской…

А Шайтан от усердия чуть из Мельниковых глаз не вывалился, едва удержался.

— Эй, люди! — кричит Бекир на всю тойхану. — Что случилось? Почему не танцуете? Не мне ж самому плясать — голод будет!

А Шайтан кричит из Мельника:

— Пусть невеста в круг выйдет!

Вышла Акча в круг, подняла руки… За ней и подружки вышли. И пошли, поплыли, да с такими ужимочками шайтанскими, что парням да мужикам делать ничего не остается — бросай да бросай на шабаш…

Один золотой бросит, другой — два, третий — три… И столько монет золотых набросали, что девки, считай, на чистом золоте пляшут. Увидел Шайтан такое, на месте усидеть не может, прыгает, скачет у людей в середке. И зурна уж никого за душу не берет, потому что у всех золото перед глазами. Музыканты играть играют, да на золото вытаращились — несут невесть что.

Смешалось все. Музыканты одно ведут, девки свое пляшут…

Домрул-удалец стоит в стороне, на золотые пялится, тут Шайтан его и словил: «Иди! Сведи корову со двора!» Погнал к Бекирову дому.

А вот к Акче в душу влезть никак у Шайтана не выходит.

Он тогда к пареньку молоденькому забрался; девка одна с Акчой танцевала, так он золотые той девке прямо в руки совать начал.

— Кого хочу, — орет, — могу за золото купить!

Опять пошло — за ножи да кинжалы хвататься. А Шайтан у бабки Фаты в нутре ерзает, когтями скребет от радости: «Вам драка, а нам потеха!»

Опять Бекир выходит вперед. На одного глянул, на другого зыркнул… Притихли парни. Ворчат, жалко уж, что деньги-то побросали. Им бы драку сейчас, чтоб сердце остудить… Стал народ расходиться.

Шайтану хоть разорвись: и свадьбу не бросишь, и людей, что ушли, оставить жалко. Выскочил он из трубы, обернулся ветром, пошел мести по деревне. Песок, пыль поднял, закрутил… Бабка Фаты лежит под одеялом, закуталась: «Хорошо! — говорит. — Еще бы дождик каменный!..»

…Привели Акчу в комнату новобрачных, а ночь темная, хоть глаз коли — зажгли светильник. Шайтан — он уж тут как тут — дул, дул — огонь загасить, не осилил. Обогнал новобрачных, засел у них в комнате, в трубе.

Снял Бекир платок с невесты, Шайтан только вздыхает… Обняла Акча Бекира за шею. Стоят, стройные, как журавли, чистые, как лепестки цветка. Шепчутся, будто ручей журчит. Шайтан весь горит, из трубы огнем вырвался. Акча глядит на трубу:

— Огонь, — говорит, — в трубе-то.

А Бекир целует ее:

— Померещилось… — говорит.

Легли они за свадебным пологом. А Шайтан со злости да от зависти опять хвост грызет. А люди в деревне спят, дурные сны видят.

Фатьма рядом с мужем лежит, во сне Бекира ищет. Мельник Акчу ищет, Фатьму нашел.

А бабка Фаты во сне крик подняла, Акча, мол, не девица невинная, ее, мол, Шайтан с пути сбил.

Мучают людей дурные сны, проснуться хотят, не могут.

Шайтан вылез из трубы, висит на свадебном пологе, на самой кисточке. Вздыхает, плакать мог бы, заплакал.

Акча глаза приоткрыла, шепчет прерывисто:

— Кто-то тут есть, Бекир!

А тот улыбается:

— Это сваха за дверью… Не бойся, милая!

Заснули молодые.

Обернулся Шайтан красивым парнем, лезет к Акче в сон. Плюнула Акча, отвернулась. Он тогда богачом, золото под ноги сыплет, а сам на колени перед ней. Даже и смотреть не хочет. Мельником обернулся, опять не подпускает.

Стал Шайтан самой первой красавицей, к Бекиру в сон влез. Бекир и не глянул. Фатьмой обернулся, не смотрит, Казиевой женой представился, грудастой да задастой, — даже головы не повернул.

До рассвета Бекир и Акча с Шайтаном во снах сражались. Запел петух, пробудились, опять обниматься стали. А Шайтан все на кисточке висит, хвост свой длинный покусывает…

Из-за гор подымалось солнце. Была та пора, когда везде чистота и безгрешность, когда прозрачна вода и росисты травы. И кажется, люди не просто пробудились от сна, а родились заново.

Бекир и Акча стояли в дверях. У него на плече хурджун, быки запряжены. Опустила голову Акча, слушает, что муж наказывает.

— К бабке Фаты и близко не подходи — шайтан-баба. И других сторонись, всех сейчас Шайтан с толку сбил.

И погнал своих быков на пашню.

Девки и молодухи с кувшинами по воду пошли, старики Богу молятся, вчерашние грехи замаливают.

Шайтан сидит на развалинах средь крапивы, смотрит, какое кругом благолепие, злится. Своего часа ждет.

Бабка Фаты, как встала с постели, к реке пошла, а сама ругается, честит всех подряд. Шайтан обернулся крапивой, высунулся из развалин, глядит на нее — будто бабушку родимую встретил, даже запрыгал от радости…

А бабка, бранясь да ругаясь, наклонилась к воде, руки в нее опустила, охолонулась: «О-ох!..» Набрала воды в пригоршни, лицо умыла. Шайтан видит, умывается старуха, опять в крапиву залез. А бабка омылась чистой водичкой, опамятовалась малость, видит, все своим чередом: девки по воду идут, пахари поле пашут, сеятели засевают, старики Богу молятся. Плюнула с досады.

— Ишь, греховодники! Грехи замаливают!..

Пошла и Акча за водой. Парни увидят ее — останавливаются, старики, и те кувшины свои для омовения на землю опускают.

Шайтан сидит в развалинах, крапивное семя жрет, увидал Акчу, поперхнулся — застряло семечко в глотке и ни туда, ни сюда. Кашлял, кашлял Шайтан, глаза на лоб полезли, под самые рога. Превратился он в дым-туман, опустился на старуху, стала Фаты с головы до ног один чистый грех. Догнала Акчу, то с одной стороны зайдет, то с другой пристанет, в глаза заглядывает… А Акча идет себе, никакого на нее внимания.

— Знала б ты, кто тебя приметил, красотка! Золотом осыплет! И собой хоть куда!

Акча глянула на бабку, говорит из-под яшмака:

— Чтоб ты сдохла, Шайтан проклятый!

Та даже руками всплеснула.

— Ополоумела, девка, чтоб на тебя парша села! Чтоб чесотка напала, чтоб ногти вывалились!.. Чего нашла в своем дурне?!

Акча хвать с земли камень, старуха и поотстала. А тут парень идет, первого богача сын.

— Ты что, слепой? — говорит ему Фаты. — И красавец, и богатство несчитанное, никто тебе не указ, а джейрана поймать не можешь! — захохотала Фаты. — Иди! Догоняй! Да не робей: и в этой Шайтан сидит. А что брыкаться будет, не смотри: лих конь, да приустанет.

Только Акча воды набрала, парень-богач тут как тут. Липнет к ней, уговаривает:

— Чего ты в своем Бекире нашла? Скажи словечко, золотом осыплю!

Подняла голову Акча, а у парня из глаз Шайтан выглядывает. И на лице улыбка — не улыбка, и вроде не на лице, а рядом где-то…

— Тьфу на тебя! — Акча бедная чуть не плачет. — Ты ж хлебом клялся, что Бекиру друг!..

А тот и не слышит ее, выхватил из кармана горсть золота, сыплет.

— Я, — кричит, — со своим богатством самого Шайтана одолею!

А бабка Фаты стоит поодаль, глядит на него и хохочет-заливается, прямо трясется вся…

Солнце только что встало, еще и роса не высохла, еще и не разутрилось толком, а столько уже нагрешили люди! Вчерашние грехи замаливают, а уже сегодняшних полно! Бабы слухи собирать пошли, сплетничать.

Фатьма на мельницу шла. Как стали подходить, ни она, ни ишак не выдержали, бегом припустили. Мельник сидит возле мельницы, кальян курит, увидел Фатьму, пошел внутрь местечко готовить.