Зато на одном из таких заброшенных островов батя подобрал дикарку. Ненароком чуть в сторону забрали, глядь: плывет к ним на лодке. Подгребает - а лодка у ней доверху мехами набита, чернорыбицей, ракушками. Как нарочно готовилась. Показывает знаками: все, мол, берите и меня заодно. Ну и взяли, хоть какой навар.
Дикарка та ростом с доброго мужика, серо-коричневой масти, вся в татуировках, а глаза - ну натурально кошачьи: раскосые и зеленущие. И имя под стать - Пятнистая Кошка. Баба-воин. У островитян бывают такие - тоже неродящие, но не заморыши, как обычно тарды, а наоборот: рослые, мощные. Со своими она почему-то рассорилась, вот и жила одна на брошенном острове.
На корабле Кошка живо освоилась: сразу стала язык наш перенимать и с командой дружиться, помогать. Батя сперва прочил ее в свою "коллекцию" - он до экзотики оченно охочий - а вышло, что заимел бойца. И преотличного! На обратном пути случилась у них стычка с морскими разбойниками, так Кошка куда покруче корабельной охраны себя выказала: сперва из лука нескольких уложила, а следом в рукопашную кинулась и дралась, как бес. И отбились, представляете?
У дикарки проворство звериное, прям молния. Мне самому жизнь спасло. Правда-правда. Они тогда как раз прибыли, и я встречать прибежал. Стою, глазею. А выгружались же, и что-то там у них оборвалось-отвязалось - и такая штуковина на веревке ка-ак свиснет... Я только и сообразил, что меня пихнул кто-то. Бухнулся ничком, а надо мной эта бандура с крюком качается - как есть снесла бы башку. А дикарка рядом, смеется: это она меня оттолкнула. Правду сказать, больше всех тогда дядька мой струхнул, аж за сердце схватился. Я и вовсе обалдел, а батя только выругался и работников деньгой наказал за ротозейство. Ну, и дикарку решил при себе оставить, охранителем.
А Кошка тогда, как на меня поближе глянула - аж взвилась: "Ан-Такхай! Ан-Такхай!" Такие же, мол, зенки черные... Ну, странные у меня зенки. Ведьмовские. В детстве как только не отмаливали, в святой воде с головы до пят полоскали - не помогло. Потом привыкли...
Дикарка у нас уже третий год, дом стережет, иногда батю в поездках сопровождает. В ее родных краях народ городит хижины на помостах, так она и тут устроила себе гнездище в саду, прямо на дереве. Но то, что она согласилась носить рабий ошейник, ничего не значит, Кошка его за украшение считает. А с батей у них, в ее представлении, просто уговор: Кошка охраняет его и его добро, а чужак везет ее в свои земли. Так велели ей духи: уплыть далеко-далеко, на другой край мира. Там ей место. Там ее судьба.
***
Я переписал набело и отдал бумаги слуге, чтоб отнес к Псарям в дом. Смеркалось. Сквозь сонный стрекот и шелест доносило с улицы отголоски песен, но кутить сегодня не хотелось. На толстом суку близ окна сидела моя дружок-подружка. Полировала когти, скучала и явно ждала приглашения.
- Кошка, пошли купаться! - окликнул я по-дикарски.
- Ахха! Пошли, да!
Сверкнула белозубым оскалом и проворно скакнула вниз. Море она обожает, а одной ей по городу ходить заказано: цепляются всякие, как бы проблем не возникло - у "всяких", в смысле.
Мы двинулись в обход, задворками, избегая толпы, и уже в полной темноте вышли к камням у старой верфи. Разделись, нырнули разом, поплыли. Море было тихое, теплейшее и словно светилось в глубине. Поднималась белая луна, красная едва обозначалась тонким ободком. Поодаль, в порту, горели огни, змеились по воде световые полосы. Но вонь и гам относило ветром.
Кошка блаженствовала:
- Хорошо! Хозяин вод сегодня добрый.
Я перевернулся на спину, качаясь на мелкой волне, попросил:
- Расскажи еще про того, вражину своего.
Она сердито фыркнула: все удовольствие испортил! Пробурчала нехотя:
- Ан-Такхай - много сильный. Руками воина пополам разорвать может. Жизнь выпить может: только коснулся - и воин мертвый падает. А самого убить нельзя: рана зарастает сразу. На островах все говорили: Кхеос, Великий вождь, Избранный! Не видели, что внутри - пустой, как гнилой орех. Души нет совсем. Никто не видел, только Кошка видела...
- А если все-таки и я такой же?
- Ф-фа! Сказала же: нет. Глаза - просто метина, Духами отмечен. А Ан-Такхай не человек совсем, с виду человек, а внутри - злой дух... Тьфу, кхадас!
И она ушла в затяжной нырок, обрывая разговор. Не хотела вспоминать. Дух или нет, а жизнь ей сломал напрочь...
Насколько я понял, Ан-Такхай был родом из красных, крайне воинственных дикарей с материка. Там он подгреб несколько соседних племен, был в большом почете, и когда пришел вербовать воинов с островов, его встречали, как князя. Кошка - тогда юная дева-воин - ему приглянулась, и Ан-Такхай сделал ей предложение, по-местному: звал быть своей "Рукой", боевой подругой. А Кошка мало что отказала, еще и выдала ему при всем народе, что он-де колдун и нелюдь... Разразился страшный скандал, и Кошке пришлось спешно драпать куда подальше.
Отныне для всех островных племен она стала человеком вне закона, которого даже убить по-честному нельзя - а только каким-то особо гадким, позорным для воина способом. Но Кошка больше печалилась за судьбу соплеменников, которых Ан-Такхай сманил за собою на "великую войну". Она была убеждена, что вместо обещанной славы Ан-Такхай всех их обречет гибели.
Несколько лет Кошка прожила одна, на покинутом острове, куда местные не совались, боясь "Мертвых духов", и чуть не свихнулась там, пока дождалась оказии. Говорит, знала, что оказия будет. Некие высшие силы намекнули ей, что все неспроста, что судьба ее не здесь, а где-то далеко-далеко - куда вынесет, короче. И вынесло ее к нам, в Морскую Чашу, прямиком на меня, меченого. Тоже неспроста, но это еще не все, и Кошка терпеливо ждет новых указаний свыше...
Такой вот безумный человек судьбы.
Мне с ней хорошо, по-свойски как-то. С тем же Громиком здорово плавать в шторм, ловя то острейшее чувство восторга и ужаса, когда каждый миг сознаешь, что можешь сейчас погибнуть. А с Кошкой - вот так, ночью, в чернильной темноте, как в небытии; и возникает, наоборот, ощущение покоя, вечности. И ты плывешь, как летишь...
Так нелепо... Люди мечтают о богатстве, удаче, славе. Или уплыть за три моря, ища приключений, как Дылда тот же. А мне охота летать. Я часто вижу во сне, как лечу высоко над землей и кричу мысленно всему живому, каждому человеку, зверю, дереву, каждой травке: "Живите! Растите! Я люблю вас! Я так счастлив!"
А сам боюсь высоты. Смешно. Когда с пацанами прыгали на слабО со скалы, приходилось - зажмурившись, а лучше вовсе спиной вперед. И не страшно, если не глядя, то не страшно, и даже возникает на миг то чувство полета, как во сне... Кажется, сейчас раскроешь крылья, кувырнешься и взмоешь: захочешь - ввысь, а захочешь - вглубь, налету обернувшись неведомым морским гадом, разрезав воду плавниками... Но ты ухаешь со всей дури, плашмя, вышибая дыхание. Выныриваешь оглушенный, а парни смеются: вот балда! Зашибся? Нет? Ну, ладно, выиграл, с нас пиво...
Когда я вылез, Кошка уже стояла, раскинув руки, обсыхая. Блестел в лунном свете абрис мускулистых бедер, твердого живота, едва обозначенных грудей. Почему-то у меня никогда и мысли не возникало к ней прикадриться. Кошка - дружбан, свой парень.
Тут она вдумчиво повела носом, хмыкнула и полезла за "гадальным камнем", с которым иногда играется, - маленькой плоской галькой, половинка серая, половинка белая. Подбросила, поймала. Кивнула:
- Да! Уже скоро.
- Что - скоро? - не понял я.
- Важное случится. Хорошо. Ждать надоело совсем.
Я принюхался тоже. Да, что-то было в воздухе. Пронизывало, тревожило... Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и сказал:
- Пожалуй, надо дряпнуть.
- Ахха! Можно, да.
день третий
