На праздник соттриане приезжают на особый промысел. В обычной жизни они носят унылые серые балахоны, но тут рядятся, как на свадьбу. Рыщут подвое-потрое по самым нищим трущобам и в предместье, несут каждый по мешку всяких безделиц и лакомств. Соттриан интересует все, что женска полу, желательно помоложе. Кого таком сманивают, кого выкупают по дешевке. Но не в рабство, а на развод. У нас-то все бабы годные, а в Соттриадан каждая вторая - тарда бесплодная. Говорят, у них там даже храмы истинноверские есть - для наших, местные-то все безбожники.

Но батя считает, что мы, геры, дураки: девок у нас черножопые за пряник сманят, парней рийцы за медяк солдатами наймут, а мы так и будем с голой дулей сидеть.

***

Я успел пообщаться с дюжиной рийцев, двумя торуанцами и имперцем, и удостоиться "нет-спасибо-ничего-не-надо" от мрачного соттрианина, когда, наконец, углядел своих дружбанов - у бочки, где вином торгуют.

- Гляньте на этого франта! Опять он в обновке, да еще и с мадамой!

- Ты где ее подобрал, Бесогон?

- Что, другие на тебя уже не клюют?

Парни заржали, а я чинно раскланялся:

- Познакомьтесь с Милашкой, мальчики.

- Э! Когда это ты успел? - смеялись друганы, разумея мою побитую рожу.

- Из наезжих, что ль, кто? Много их было-то?

- Много-мало, а тоже целыми не ушли, - отшучивался я.

Увы, похвастать было нечем: на днях меня позорно ограбили. Нет, кошель подрезали, бывало. Но чтобы так! Один, вроде как пьяный, на меня попер, а тут другой сзади как вдарит! И спереди сразу в челюсть - хрясь! И все. Спасибо, ножичком не пырнули...

- Меня там не было! - возмущался Гром. - Ужо бы я им вломил!

О да, Громопёр у нас могуч. С ним запросто можно бухать ночь напролет или поплыть в самую штормину к Зубкам и обратно, да и в любою драку соваться смело. Ну да к нему те хмыри и не полезли бы, это я вечно вляпываюсь...

Всего нас четверо и балбесы мы еще те.

Папаша Гро Дылды - человек с положением, служит у князя и хочет, чтоб Дылда служил тоже. Но Дылде то без интереса, он мечтатель и романтичный лентяй.

У Дийо Ватрушки батя той зимой помер, оставив ему пекарню и ораву младших братьев-сестренок. Ватрушка миляга и простак. Пить не умеет, приходит в дымину, мать его лупит, ему становится стыдно и он берется за ум. Потом мы его опять выманиваем.

У меня родитель владеет половиной складов и лавок на Портовой, двумя кораблями и лучшим особняком на улице Моряков. Прозвищ у меня много: например, Лягухан (из-за лучезарной улыбки) или Ведьмин Глаз (зенки черные как смоль - невесть в кого уродился), но чаще кличут Бесогоном - за способность мимодумно брякать всякую хрень. Я обаяшка и балагур, меня любят девки, а главное, я всегда при деньгах.

А вот Громик, что называется, отребье. Он сын портовой шмары, живет за стеной, в трущобах, где сплошь шваль да ворье, а нас зовет "лапушками" и "барьями". Но сам Громик не бандит, он - боец. Лучший кулачный боец в городе. Силищи в нем не меряно, он часто дерется на спор, нанимается то в охранение, то грузчиком, но ни у одного хозяина не задерживается - из-за норова своего. То есть, по натуре-то Громопёр добряк, но у него обостренное чувство справедливости. Вообще его несколько многовато: слишком огромный, толстый и... громкий. Но все равно его я люблю больше всех. Мощь-парень. Стихия.

Мы с друганами потекли вместе с шумной, веселой толпой, перекидывая друг другу соломенную дуру и прихлебывая из кувшина. Ярмарка на сегодня уже сворачивалась, начиналось гулянье. То здесь то там слышалась музыка, из-за чего все двигались немного пританцовывая. Прямо на мостовой стояли столы, там угощались и угощали прохожих. Девки, нарядные и распаренные от вина, целовали прохожих просто так, невзначай, или хватали за руку и увлекали в пляс.

Девки гуляли стайками, и в какой-то момент мы попали в центр такого поющего и пляшущего вихря. От пестрящих юбок, полыхающих щек, рыжих кос и угарно-пряного духа Громик вконец одурел и орал в самую гущу девиц:

- Я хочу вас все-ех! Все-ех!

Он беспомощно загребал огромными лапами. Девчонки завертелись вокруг - взметнулись косы, ленты, рассыпался мелкой монетой бубен - и порскнули в разные стороны.

- Куда?! Э!

- Надо было хватать какую-нибудь одну! - хохотали мы. Я швырнул девкам вдогонку Милашку: авось, какой платье сгодится, да и надоело ее таскать.

Пора уже было куда-то притулиться. Мы внаглую подсели за стол к какой-то незнакомой компании - искать свободный не хотелось, да нынче и везде битком.

Упреждая возражения, сразу заказали выпивки на всех, а я гаркнул:

- Споем, други?

И завел лихую рийскую песенку про то, как моряк и русалка поспорили, кто из них искуснее в любви. Певец из меня никакой, но так выходит даже уржачней. Сюжет всем известен, а рийский мат в переводе не нуждается, так что народ охотно взялся подпевать, и дело пошло.

***

Ночь была упоительна, густа. Задор иссяк, хотелось просто лечь на волнорез и слушать. Гул моря, грохот запоздалой погрузки в порту, скрип талей, обрывки музыки. Праздничный гам сюда почти не долетал. От камней шел запах запекшихся водорослей, от причала несло дегтем и тухлятиной, зато от воды пахло чем-то невероятно сладким, цветами. Мне было томно, пьяно и прекрасно.

- Беска, эй! Ты заснул там?

- Понюхай, чем вода пахнет.

- Понюхай, чем мои штаны пахнут.

- Ты примитивное существо, Гром.

- Чего?

- Дурак ты.

- Сам дурак! Парни, скиньте этого черта в воду, а то он заборзел совсем!

- Ладно, ладно. Встаю.

Мы приблизились к очередному кабаку.

- На посошок и по домам, ага?

- Ну, давай...

- Тогда горского, - это я сказал, - дюжьлетнего. Я угощаю.

Все повалились, утомленные, и тут Гром опять завел на любимую тему:

- Беска, ну вот скажи, чего сделать, чтоб девчонка в тебя втрескалась, как кошка?

На юбках у него прям пунктик, ага.

- Говорить, какая она обалденно красивая, - отвечал я.

- А если она страшная?

- Тогда - тем более. Ей этого сроду никто не говорил.

- Э! - вмешался Дылда. - Страшная-то тебе зачем?

- Ага, как твоя Юту.

- Эта мымра - запретная тема, - отрезал Дылда.

Состоявшаяся пару лет назад помолвка с Юту Торрилун, дочкой судьи (соседи наши, кстати, и девка действительно не ахти) сулила Дылде многие выгоды, но не прельщала его совершенно. Меж тем сроки поджимали, родня оказывала на Дылду давление.

- А ты ее трахай с закрытыми глазами.

- С закрытыми глазами я и тебя трахну, балда! Но всю жизнь-то так не проходишь. А эта селедка будет меня утром целовать своими тощими губами, вырядится в какие-нибудь кружева, выползет со мной обедать, потом еще прицепится: где ты был, куда ходил? Хоть из дома беги...

- Ну, и в нелюбимой жене есть своя прелесть, - размышлял я. - Тебе ведь будет ее не жаль...

- В ухо съездить, - подхватил Гром.

- Ага, чтобы она своей родне нажаловалась.

- А ты скажи, что из ревности, - предложил я. - И потом, зачем в ухо? Раз муж, ты ж в своем праве, э? Вот и кувыркай ее, как захочешь: хошь любя, а хошь... с дуринкой. Привязать ее, там...

- Хы-гы! - восхитился Гром.

Смешно: сын шлюхи, а такая тютя. Но Дылда все испортил:

- Чего ты его слушаешь, трепача? Он даже ту тирийку, учителку свою, ни разу не оприходовал.

- Это у которой дядька - князев псарь?

- Ну.

- Ничего так пуся.

- От неё собаками воняет, - фыркнул я. - И вообще я вековухами не увлекаюсь.

- Ага, особенно такими гладкими-сладкими. Куглопопочками.

- Да ему Арта Медник наваляет, если сунется, - ввинтил Ватрушка.

- Вот пусть Арта с ней и любится, - я гордо задрал нос. - Северянки ж холодные, как рыбины, а я люблю, чтоб девка с огоньком. Как Тайса, э?