- Да-да, входытэ, мастэр Ыруун.

Вообще-то, Ируун (эт' фамилия наша), но у тирийцев нет звука "и" и еще нескольких, и выговор получается чудной. Да и Тирия их на самом деле Тэрьёларёлле - "Страна Матери", бабья власть. Тирийки всегда сами выбирают себе мужчин, и Улле выбрала забулдыгу Арту Медника...

В доме пахло свежевымытыми полами, но запах собак, рыбы и больного старика до конца не выветривался. На стене против входа нелепо торчал кругляк медной чеканки - Уллин портрет. Очередной. И когда он только успевает...

- Рад видеть мою госпожу в добром здравии, - прогундосил я и чихнул в рукав еще разок-другой.

Улле вытерла руки, сощурилась, от улыбки проступили ямочки.

- Давненько вы не показывались, дружочек.

О, она меня обожает. Как же, лучший ученик, гордость ее. Не "твоя-моя-почем-товар", а здоровенный кусок из Онаэсса, сборника поэм ихнего, перевел и даже вполне недурно. А толку?..

Мы пошли к морю. Бродили, болтали. Это уроки у нас так проходят. У Улле все не как у людей: ученики то песенки тирийские поют, то в слова играют на щелбаны, а ошибки она смешно передразнивает. Но то дети. Мне же полагаются стихи и беседы.

Я на ходу спрашивал попавшиеся в тексте незнакомые слова, слету запоминал значение: голова-губка, раз услышал - впитал. Потом мы уселись рядышком на пирсе. Улле близоруко потыкалась в принесенные мною переводы, тряхнула головой:

- Сдаюсь! Ваш почерк - это нечто, - протянула обратно: - Прочтете?

Я отстранил бумаги:

- Не надо, я и так помню.

Оттарабанил все до запятой. Улле мечтательно улыбнулась:

- Мой друг, вы явно дозрели до Лоатэттарэ. У него изумительный слог! Хотя и сложноватый, - и опять сощурилась: - Последняя ступень к совершенству. Вы готовы?

- Не вопрос.

- Пойдемте в дом, я дам вам книгу.

- Она уже у меня, госпожа Мароа, - я усмехнулся. - Вы ж мне ее месяц назад дали.

Улле закрыла лицо ладошками и расхохоталась. Она вечно умудряется заблудиться в трех улицах, путает имена и числа, а по-герски изъясняется так, что уржаться можно. Впрочем, с нее станется и нарочно коверкать - чтобы ученики не чувствовали себя такими уж косноязычными...

- О чем вы думаете, глядя на эту красоту? - спросила Улле, указывая на море.

Я хотел загнуть чего поромантичней насчет русалок и как чудесно скользить в прохладной толще вод... Но неожиданно выдал совсем другое. Вечная моя беда: мимо-думки эти...

Со стороны гавани тянуло вкусным дымом, там стояли рядом разномастные корабли, и меж сваленных грудами тюков и бочек люди из разных краев торговались и играли в кости, вместе глыстали вино, закусывали, травили байки...

- О том, что эта мирная картина обманчива, - сказал я. - Стоит закрыть глаза, и возникает чувство, будто за спиной собираются тучи, наливаются чернотой, словно близится гроза...

Улле восхитились поэтичностью образа, а мне вдруг стало не по себе. Ощущение надвигающейся угрозы, неотвратимости, обреченности... Но тут Улле вдруг выронила бумаги, их потащило ветром по берегу, мы бросились их ловить, и тучи мигом рассеялись.

***

Днем я опять ошивался на ярмарке, совершенствуя свои познания, а после ужина засел в библиотеке.

Вообще, раньше она называлась оружейной и выглядела соответственно. Но с недавних пор батя стал вхож в приличные дома и задался целью ни в чем не отставать от благородных. Он приказал разбить в саду клумбы и спрямить дорожки (их переименовали с аллеи). Поставил фонтан. Добыл документ, что мы можем носить фамилию. Не дает ему покоя, что покойный дед на Блошином рынке торговал.

Ну, и книги - как без них! Прежде-то у нас, кроме матушкиного молитвенника, ничего не водилось. И вот в один прекрасный день батя начинает свозить отовсюду книжки. Все, без разбору. Приволочет и расставляет в особом шкафу, приговаривая: мы-де, люди солидные, не мужичье неотесанное.

Теперь уж их набралось порядочно. Три издания Книги Книг, тяжелый фолиант "Слово Раово", писаный святым Суу-Лаа на старо-герском (читать его может только дядя Уну, он у нас священник). Несколько книженций со всякими нравоучениями. Мой любимый "Трактат о гербах, знаменах и различительных знаках" (корявый перевод с айсарейского, да и сведения устаревшие, зато картинок много).

А еще в заветном батином шкафу есть такая зараза, как книжки иноземные... Как я их ненавижу, божечки мои! Какой кровью, слезами и соплями полита каждая их страница!..

Это метода другого моего учителя, веруанца. Читай и читай по сто раз, заучивая по предложению, по абзацу, не понимая и половины, плевать, зубри, повторяй, проговаривай, переписывай, пока не впечатаешь намертво. Разберешься после, главное - запомнить.

Еще, конечно, надо знать, как это читается-произносится, но азов-то я уж нахватался, благо у нас в доме какого только народу не перебывало, да и порт под боком. Но уровень "твоя-моя-понимай" Учителя не устраивает, на языке нужно говорить культурно.

Хотя на Учителя я зря грешу. Поначалу, конечно, подзатыльниками вколачивалось. Несколько рийских книг, с которых начинали, и впрямь закапаны кое-где моей кровушкой и политы слезушками, но дело прошлое... Потом были айсарейский и веруанский. На том, впрочем, познания Учителя исчерпывались, и можно было успокоиться, но теперь уж заело меня самого. Все наше фамильное упрямство ирууновское. Вот сдохну, а буду лучшим хотя бы в этом!

Теперь вот точу торуанский. И поэтов тирийских терзаю...

Корпел я уже второй час, но в голову лезло постороннее, мимо-думное. Я взял другой лист, бегло записал, и сразу легко родилось то, заданное. Ура!

- Как жизнь? - в библиотеку заглянул дядя Киту.

- Изумительно, - хмыкнул я, продолжая торопливо строчить.

Дядя поднял с пола черновик одного из стишков, что я отнес утром. Зачел вслух.

Вечер спустится на землю.

Птица, что кружила в небе,

Малой точкой обратится.

Краски смоет, мгла оближет

Дымным языком низины.

Солнце медное укроет

Розовым плащом закат.

Немного куце, в оригинале звучало протяжней, напевнее. "Тэттерювёорен элоэвестан ая таарю олто яаре..." Красивый язык, это вам не рийское хрюканье-харканье.

- Хорошо, слушай! - дядя хлопнул меня по плечу. - Ладно, трудись, не буду мешать.

Дядя понимает. Батя вот до сих пор и читает-то чуть ли не по слогам. И не морочится: незачем, разве документ проверить, чтоб писаря не надурили. Зато считает, что твой казначей.

А дядя Киту практической сметки лишен напрочь, он мечтатель, обожает путешествия и готов тащиться за старшИм куда угодно. Всю жизнь на вторых ролях, на подхвате, на посылках. Дядя кое-что смыслит в морском деле, имей он характер, мог бы капитаном быть. Но - увы.

***

Из последнего плаванья батя вернулся в решительном настрое: во-первых, надумал жениться снова, во-вторых - сложить часть дел на их младшего компаньона, Лаао Тойеруна, потому как брату доверия в делах нет. Пусть-де Лаао с товаром мотается, а батя не молодчик уж, хватит, пора заняться делами более солидными.

Поездка та батю крепко разочаровала, а на дальние Южные острова ходить и вовсе зарекся. Сетовал, что дикари местные все подались куда-то, не с кем и торговать стало. Думал яду чернорыбицы выменять, кож рыбьих, того-сего, и заказ уж был на руках - ан и половины не взял. На большую землю там не сунешься - в тех краях другие племена, совсем лютые. А дальше на восток и плыть некуда - гиблые места, край мира. Дикари говорят: "земли Мертвых духов". Острова там сплошь пустые стоят, а то и выжженные, и которые корабли дальше пошли - ни один не вернулся.