***

На дорогу не совался - чтоб и не видали, чтоб как в воду канул. Шел лесом, рвал ягоду, ел на ходу, да только пуще брюхо растравлял. Так и день пролетел. К вечеру нашел местечко посуше, устроился, костерок сложил. Грибы, что по дороге набрал, приварил. Перекусил, помолился, поспал маленько и дальше двинул. Идется и ладно, главное, не думать ни о чем.

Лес тут уж ненашенский, да дрянной, недобрый. Тропки обрываются, бурелом, сплошь выворотни торчат, и тягучкой несет, болотом гиблым... Надо выходить. Принюхался: дым вроде. Откуда? Ага, вон прогал. Прошел кругом деревни по стежке, через вырубку, через поля и вышел на большак незнакомый.

По ту сторону - жаровника заросли, а вдалеке, на горушке - виноградники. Эх, слазить бы, щипнуть... Отец-то всегда о винограднике своем мечтал...

Так. Ну, куда?

Вправо глянул, влево. Солнце над самой дорогой висит, пыль золотит. Чего ж еще? Пойду за солнцем. Чуть прошел - шум сзади. Телега. Лошадь взрыкивает, норовистая. Сховался в кусты от греха. Проехали. Только вылез - еще телега. Веселые едут, нарядные. Поди, в город, на ярмарку...

А хоть бы и в город. Пусть так.

Дорога все вверх да вверх забирает, а мне лёгко, ноги сами несут. Знать, правильно. Путь зовет, да Господь ведет.

Затемно уж перевалил через верхушку холма, и открылся вид на город. Красиво. По леву руку - горы дугой, и в них, как в чашке, низина, вся огнями обсыпанная. Песни, смех. Ветер дым доносит и запахи такие - только слюни глотай.

И другим еще пахнет: соленым, свежим, не с чем и сравнить... Вот, значит, оно какое - море. Так-то не видать, одна дымка по окоему, да вона и маяк, а огоньки те малые - это на кораблях. Завтра беспременно погляжу. Дед сказывал, корабли громадные бывают, на одних веслах до сотни человек сидит...

Так. На ночевку устраиваться надо, пока хоть что-то видать. С большака в сторону, по тропке каменистой. Вон ложбинка за куском скалы. Туда.

Улегся. Поесть бы, ан нечего. Побегов только гнутолистовых надрал, да они только весной хороши, а сейчас уж жесткие... Жуй, ничо. На огни вот гляди. Хвалу вечернюю опять пропустил, нехорошо. Ну, да ладно... Гляди. Красота ведь. Город. Море. Мир большой. И иди по нем куда хошь, никто не держит...

Тут как потянуло вдруг за душу - бежать, туда, вниз. Путь зовет. Сталбыть, есть он, хоть и Проклятьем порченный, хоть какой. Есть. Зовет...

день седьмой

Тау Бесогон

Утром я разглядел подарок во всей красе. Приоткрытый нежный ротик. Распушившиеся косы отливают медом. Мелковата, конечно, но коленочки уже кругленькие, вполне бабские.

Я ювелирными движеньями стянул с нее полосатую юбку. И ляжечки ничего. Дальше удобного обзора не было. Принюхался. М-да, вполне себе. Развязал шнурок на сорочке, распустил горловину. Медь оставила на коже голубоватый ореол. Грудки так себе, символические. Ключицы выпирают, ребра. Из голодного края что ли?

Она была такая тихая и так сладко пахла со сна. Только дыхание отдавало чем-то не тем, нездоровым... Тут еще мутноватые глазки раскрылись, хлопнули, стрельнули туда-сюда и превратились в два шила. Девчонка мигом свернулась, как ящерица-вертушка и попыталась меня лягнуть, но я был к этому готов.

- Тш-ш! Спокойно. Я ничего пока что не делаю.

Она лязгнула зубами, но веруанская выучка и тут не подвела.

- На, погрызи, раз невтерпеж, - я сунул ей задубелое ребро ладони, а сам приобнял ее, мягко коснулся губами виска, щечки, ушка. - Ты меня не бойся, детка. Мы могли бы славно поладить.

Она выплюнула помеху и сказала сипло:

- Ты, кобелюга вшивый, наперед не радуйся. Я на тебе не одну метину поставлю, - и оскалилась, только что не зарычала.

Твою ж собачью Праматерь... Я навскидку мог придумать с дюжину вполне удобных положений, из которых она не могла бы меня цапнуть, но... зачем? К тому же не мешало сперва отлить, да и перекусить чего-нибудь, пока Учитель не приперся по мою душу.

Я отстранился. Девчонка тут же шарахнулась с кровати. При этом ее здорово качнуло. Как, бишь, ее звать-то? Трескучее такое имя... Ёттаре. Видимо, от "ёттарвере" - "белка". Белочка, зубок востер.

- Ёттаре, детка, ну как-то нам ведь надо договариваться.

- Я с врагом не торгуюсь. Выпусти меня, рыжий черт!

- Ты не понимаешь: договориться в твоих интересах. Я-то могу делать все, что захочу.

- Ага, попробуй.

Девчонка натягивала юбку. Ее явственно шатало.

- Тебе нездоровится? - заботливо поинтересовался я.

- Да! Меня тошнит с твоей хари! - она пошарила взглядом по комнате и подхватила увесистый подсвечник. - Отворяй, или буду орать так, что весь дом подыму!

- Ты меня, белочка, из себя не выведешь, - сказал я, вставая. - Я тренированный.

Вид голого мужика в полной боевой готовности заставил ее ненадолго утратить бдительность. Мордашка как раз целиком поместилась в мою ладонь. Подсвечник полетел на ковер, девчонка - на койку ничком. Я чуть завел назад ее руку, так, что еще на два пальца - и будет очень больно. Сопротивлялась она слабенько, кричать, как обещала, роздыху не хватало.

Утвердив превосходство, я лег рядом и стал шептать в полыхающее ушко:

- Детка, ну не надо вот этого: зубками клацать, все такое. Я тебя могу вывернуть так, что и дыхнуть не сможешь, но кому оно надо? Мне - точно нет. Давай лучше миром решать.

- Не дождешься!

- Дурочка, тебе со мной хорошо будет. Уж я тебя заласкаю...

Все же есть в этом что-то, прав батя. Когда чувствуешь себя полным хозяином положения... Но тут жертва выдала такое, что затмила все мои скромные познания в тирийском мате...

- Фу-у, девушка! - я поднялся, достал из сундука штаны, выудил из сапога ключ. - А вот за грубость будешь сидеть до обеда наказанная. Авось, поумнеешь. В кувшине - вода, вон там виноград есть, яблоки. Горшок под кроватью.

Утратив запал, кусучка съежилась, уткнув лицо в коленки.

- Вернусь - потолкуем, - бросил я. - Все, ушел.

По дороге сунул ключ тетке Анно.

- Через часок выпустишь ее, - велел я. - Слушь, какая-то она у вас задохлая. Годом, что ли, морили?..

- Дык я ж о том и... - вскинулась было кухарка.

Но я вдаваться не стал и поспешил по своим делам.

Планы у меня были грандиозные: сразу после смерть-тренировки сдернуть из дому и кутнуть с друзьями по-полной. Сегодня ж седьмой день. У особо набожных - день самого тяжкого испытания Дюжь-пяти апостолов, а у людей правильных - последний день празднеств, когда полагается "развязать лозу", то есть ужраться в дым. Ибо дальше-то так и так пост, многие кабаки даже закрываются. Вообще совсем, представляете? Да и святоши всякие привязываются, если увидят тебя пьяным на улице.

А уж гулянья сегодня будут!

Пару часов спустя, поупражнявшись умственно и телесно, я застал очередную ссору бати с сестрицей Эру - та как раз вернулась с заутрени. В доме, понятно, планировалось изрядное застолье, а сестрица полагала сие святотатством. Ей подпевали мачеха и тетка Анно. Кухарка, впрочем, давно смирилась: поворчала для виду и принялась за готовку. Мачеха же ударилась в слезы, и на этом действо прекратилось - во избежание.

Сестрица, всячески утешая, повела "матушку" в женскую половину. Опекает ее, благо "матушка" ей ровесница, да и габаритами Эру куда внушительнее: воздвигается над нею, аки утес. Пожалуй, это единственный человек в доме, кого Эру не гнобит. Жалеет. "И Ону, рыбку мою сушеную, будет опекать", - подумалось вдруг некстати.

Тьфу! Нет уж дудки!

Я переоделся, прихватил деньжат и тишком слинял. Чертовски удачно: все заняты, никто и не заметил. А то батя с дядькой с визитами намылились, как бы и меня не пригребли.