Из растрескавшихся пальцев сочилась кровь. Больно было браться ими за клапаны лодки, за пуговицы, за голенища сапог. Отчаяние моё было велико. Но не было бы счастья, кабы несчастье не помогло! Подрулил на моторке парень, сразу оценил обстановку и предложил:

— Поедем ко мне. Баню истопим, всё высушим. — Руку подал:

— Денис Елисеев… Рыбак.

— Геннадий Григорьевич… Путешественник. Иду из Бердска… Потерпел небольшое кораблекрушение.

— Ерунда. Лодки просушим, накачаем. Пусть здесь остаются. У нас никто не тронет. Такой на реке закон, — уверенно, без рисовки сказал парень.

— А кто у тебя дома, Денис?

— Мама Зоя и младший брат Николай. Отец умер два года назад. Так я управляюсь на реке за него.

— Неудобно как–то идти к вам, — замялся я.

— Не удобно на потолке спать, одеяло падает, — отшутился Денис, складывая в моторку моё снаряжение. Мы уселись в неё, Денис дал полный газ, и я испытал нечто, сродни приземлению с парашютом, гонке на мотоцикле, полёту на дельтаплане или спуску на горных лыжах с альпийской кручи. Моторка неслась по узкой протоке, шириной всего в каких–нибудь пять–шесть метров со скоростью…свистящего в ушах ветра! Протока виляла. Над ней нависали толстые ветки вязов и тальника. Всякий раз, когда перед глазами вырастал толстый сук, когда столкновение казалось неизбежным, дюралевая лодка плавно огибала ветку, не сбавляя газу. Мой новый друг невозмутимо, с видом индейца Чингачгука сидел на корме, очерчивая своей моторкой все препятствия словно карандашом. Глядя на его бесстрастное, невозмутимо спокойное лицо, я постепенно расслабился и даже заговорил с ним.

— Ты классно управляешь моторкой, — стараясь перекричать рёв двигателя, — похвалил я Дениса.

— Ерунда! С пяти лет хожу на моторе по этой речушке, — крикнул он мне, не сводя глаз с носа лодки. — Ничего удивительного. Обычное дело.

— Как же на такой скорости успеваешь отвернуть от кустов?

— Ерунда! На этой скорости хожу здесь и ночью, по памяти. За столько лет выучил каждую ветку. Знаю, где отвернуть…

Дом № 27 на улице Набережной, где живёт Денис Елисеев с матерью Зоей Александровной и братом Николаем, на высоком берегу яра.

— Весной, когда разливается Обь, вода заполняет яр, доходит до крыльца, — выгружая из лодки мои вещи, объяснил Денис. — Ещё мой прадед строил.

— Лес сто пятьдесят дому, а то и больше, — вслух прикинул я, приложив руку к почерневшей лиственничной стене.

— Ерунда! И ещё столько простоит. Что ему сделается? Лиственница! — с гордостью ответил Денис. — Проходите в дом.

Мать Дениса Зоя Александровна встретила меня приветливо. Оказывается, Денис позвонил ей со своего «мобильника» ещё на реке, и баня уже топилась. Случайного гостя ждали на столе деликатесы из стерляди. Я узнал, что такое «чушь» — мелко нарезанная сырая стерлядь, слегка посыпанная солью. Едят её сразу, не дожидаясь, пока рыба просолится, как селёдка. В беседе за обедом я узнал, что Денис — участник боевых действий в Чечне, недавно возвратился из армии. Зоя Александровна — акушерка в местном роддоме. Николай учится в девятом классе.

В жаркой, пахнущей смолой бане я опустил руки в таз с горячей водой и сморщился от боли. Трещинки на кончиках пальцев жгли кипятком, но скоро кожа распарилась, разопрела, боль унялась. Я блаженствовал под берёзовым веником, которым нещадно и без устали нахлёстывал меня Денис. Набирая воду из чана, повернулся спиной, и я содрогнулся при виде страшного шрама на позвоночнике. Он вручил мне веник и улёгся на полок, давая понять, что теперь моя очередь проявить мастерство парильщика. Глядя на красный рубец на спине, я постеснялся спросить о нём, боясь «сыпать соль на рану». Однако, Денис сам предупредил:

— Полегче по спине стучи… Дембельнулся и на радостях, что живой вернулся, на мотоцикле вздумал покататься… На инвалидности теперь…

— Трезвый был?

— Где там?! Трезвый не улетел бы за обочину…

— Как теперь?

— Днём в техникуме учусь на юриста. Ночью браконьерю на реке. На учёбу, на хлеб с маслом зарабатываю. Стерлядь ловлю, перекупщикам по дешёвке продаю. И за то им спасибо. А то куда бы я улов девал?

— А рыбнадзор?

— Сволочьё! Другого про них никто здесь не скажет. Кто на реке испокон веку рыбой кормится, кто только рекой и может прожить — тех и штрафуют. А работы в Кривошеино нет. Где заработать деньги? Как жить? Нас эти рыбнадзоровские шакалы ловят, сети изымают. А тех, кто на «джипах» и «мерсах» прикатывает сюда, кто браконьерит на японских «ямахах», кто хапает рыбу не из нужды, а деньги на ней делает, рыбнадзор не трогает. С теми они вась–вась. Те у них в друзьях–приятелях ходят. Потому что сунут не меряно «зелёных» продажному рыбинспектору, тот язык враз и засунет себе в одно место. Хозяйничайте, братаны, берите стерлядь, нельму, муксун сколько хотите! Не своё, не жалко. Что? Мужики кривошеинские мешают вам? Под ногами путаются? Этих мы прижмём, с реки уберём. Приезжайте, господа! Завсегда рады вам!

Денис поднял над головой тазик, ополоснул мускулистое, крепкое тело, обернулся махровым полотенцем.

— Да только и мы не дураки, — сказал с серьёзностью бывалого рыбака. — Ночью взять нас не просто. Рыбнадзоровскую моторку знаем. Как прошла мимо — на сотовый бряк! И вся река в курсе — лох рыбнадзоровский проскочил вниз или вверх и в каком месте… Ну, да ладно. Пошли вечерять.

Рано утром, хорошо и сладко выспавшегося на мягкой перине, Денис отвёз меня и мои просушенные в бане вещи на берег Оби. Резиновые лодки, деревянный мостик–настил, капроновые шнуры, топор, пила — всё лежало нетронутым. Хорошие люди живут в Кривошеино!

Денис помог мне увязать лодки, уложить в них рюкзаки. Он принёс с собой в круглом чехле китайскую дуговую палатку, лёгкую, быстро и без всяких колышков устанавливаемую в любом месте.

— Вот, возьмите и не мучьтесь со старой брезентухой, — подавая на прощание руку, — просто сказал Денис. Я не захотел остаться в долгу и вынул из–за пояса герметичный, в резиновом водонепроницаемом корпусе охотничий фонарь.

— Держи, Денис, на память. Может, ещё свидимся… Приезжай в Бердск. Буду рад.

— Как же вы без фонарика останетесь? — не спешил парень брать подарок.

— Не переживай, у меня есть запасной.

— Спасибо… Приезжайте на охоту. Лицензию возьму на отстрел косули, — крикнул он мне и помахал рукой.

— Счастливо, дядь Ген!

— Счастливо, Денис!

И я продолжил своё одиночное плавание, всё ещё находясь под впечатлением непредвиденной остановки в Кривошеино, жаркой бани, роскошной перины и радушных хозяев. Чувства благодарности, признательности совершенно незнакомым, но таким душевным и добрым людям переполняли меня. Жизнь–река, унося «Дика» по течению, обогатила меня новыми друзьями и яркими воспоминаниями об этой незабываемой встрече.

Что ещё ждёт меня впереди?

Школьная зима 1958‑го, скучная и унылая, медленно тянулась в однообразии уроков, школьных заданий и вечерних шатаний к приятелям–одноклассникам. Особенно нравилось ходить в крайнюю вассинскую избу, где крохотную комнатушку снимали девчонки–девятиклассницы Зинка Харитонова и Танька Клименкова. Обе — мои землячки из Боровлянки.

Конопатая, розовощёкая Зинка, плотно сбитая, с тугими шарами грудей, выпиравших под тесной блузкой, была стеснительна и застенчива. Говорила с хрипотцей в голосе. Танька рассказывала неприличный анекдот, и Зинка хрипло смеялась, прикрывая щербатый, кривозубый рот ладошкой, перепачканной чернилами.

— Да ну тебя, Танька… И не стыдно тебе?

От непричёсанной, по–деревенски растрёпанной Зинки её подруга отличалась аккуратностью в одежде, миловидностью лица, весёлостью и фривольностью.

Мы были ровесниками, но Танька, не стесняясь, позволяла себе переодеваться в моём присутствии. Присаживалась рядом по малой нужде по дороге в школу, не признавая во мне парня. Называла малолеткой, пацаном, недоростком. Учила Зинку целоваться, показывая своё умение на мне.