Сетуя на бесталанность свою, я трижды перекрестился, поклонясь пред вратами собора, и на ум пришли наставления Давида: «Кто есть человек, боящийся Господа? Ему укажет Он путь, который избрать». Библия, Псалтирь, псалом 24, (12)
Уходя, я вновь взглянул на купола, и зачарованный красотой их, ахнул от изумления, увидев, как вспыхнул на кресте и погас последний солнечный луч. Радужные блики его, рассыпавшись искрами, будто коснулись меня, озарили огненным светом. «Вот оно, Божье сиянье», — подумалось мне.
Так, размышляя, шагал я к дому, всё более уверенный в своём решении отправиться в плавание по реке на плоту, стать отшельником–странником, в уединении приносить молитвы Господу за прегрешения. И вдруг открылось мне: «Напишу книгу–откровение, в которой исповедаюсь перед Богом и попрошу у Него прощения». Не случайно, думаю, осенило меня мыслью о подобном решении, ведь в помыслах своих я положился на Бога.
И вот я здесь. Лежу в старой протекающей палатке, наспех поставленной под проливным дождем на одном из многочисленных обских островов. Вода обильно капает сверху. С боков возле меня большие лужи. Ветер хлопает брезентовым пологом, за которым темно, холодно и уныло.
Буря прихватила меня в полдень. Широкая обская гладь быстро сменилась волнами, крутыми и пенистыми. Небо почернело. В блеске молний я отчаянно молотил веслами, стараясь держаться подальше от зарослей тальника. Забьёт в них, захлестнет набегающими волнами, и ночевка по горло в майской воде обеспечена. Перспектива такого купания, когда не только ночь — часу не продержишься в ледяном половодье, меня нисколько не привлекала. Но и сопротивляться ураганному ветру уже не хватало сил. Я несколько часов беспрерывно греб, и все чаще вёсла вхолостую шлепали по воде. Я налегал на них, забыв про распухшие пальцы и ладони, растресканные до крови. Хондроз левого плеча, боль в суставах, покалывание в мышцах, не дававшие дома спать — всё отступило перед страхом затопления среди тонких ветвей ивняка и речного мусора в шапках рыжей пены.
Отпуская нелестные эпитеты и метафоры в адрес погоды и проклятого тальника, мне удавалось с невероятным трудом продвигаться вдоль берега. Стена тальника вдруг окончилась песчаным мысом, но течение унесло меня дальше. Наконец, мне удалось пристать к острову, пустынному и невесёлому. В редкой поросли чахлых берёзок, ив, среди кустов акаций, черёмухи зеленела худосочная трава с пестреющими на ней грязными пластиковыми бутылками и рваными пакетами. Тотчас хлынул дождь. Настоящий ливень с раскатами грома и сверкающими молниями. Под оглушительный грохот природной канонады, утопая по колена в вязкой тине, я выволок хлипкое плавсредство, сооруженное из пары резиновых «Омег», соединенных узким мостиком, на более твёрдый песок. Набежавшая волна вмиг окатила лодки, затопила и без того промокшие рюкзаки с одеждой и провизией. Спотыкаясь от усталости на мокрых песчаных барханах, стаскал отяжелевшие от воды рюкзаки на пригорок, кое–как поставил палатку и вполз в неё. Стянул с себя мокрые брюки и рубаху и переоделся в хорошо просушенную одежду, припасённую для таких случаев в непромокаемом целлофановом мешке. Все это я проделал лёжа на спине, боясь задеть за подволок палатки, откуда после каждого прикосновения сыпался град капель. Чакая зубами, натянул на себя ватные брюки, два тельника, фланелевую рубаху, свитер, меховую безрукавку, пуховик и накрылся офицерской прорезиненной плащ–накидкой. Дрожь прошла. Приятная теплота склонила в сон…
Когда я проснулся, в щели палатки пробивался утренний свет. Дождь барабанил по намокшим скатам. Вылезать наружу не хотелось. Мысли копошились в голове киношными картинками из собственной жизни, все чаще возвращаясь к тому безрадостному положению, в котором оказался.
— У тебя, что, крыша поехала? Да ты в своем уме?! В одиночку по Оби? Пропадешь… Ненормальный! Рехнулся на старости лет… На резиновых лодках?! Нет! Ты точно чудик ненормальный…
— Плыть куда–то… Зачем?! Охота тебе дурью маяться? Такими вот напутствиями сопровождалась моя долгая подготовка к предстоящему длительному походу. Самосплавом. Вниз по Оби на утлом плавсредстве, на полном серьёзе называемом мною катамараном «Дик». Это название я дал плоту–катамарану в честь моего незабвенного друга, отважного, бесконечно доброго и благородного бультерьера. О! Вы уже скривили физиономии от недоверия к моим словам! Наслушавшись историй про собаку–людоеда с тремя рядами зубов в пасти, с давлением челюстей в десять атмосфер, про собаку–убийцу, запрещенную к содержанию и прочей галиматьи, вы продолжаете криво усмехаться. Думайте, что хотите. Но, прежде чем обсуждать, заведите себе бультерьера, подержите его в своем доме лет десять–двенадцать, и вы убедитесь: нет существа добрее, ласковее и безобиднее! Мой Дик лаял только за конфетку, которой дразнили его. Рычал на собак, когда те были агрессивны к нему. К людям он был безразличен. И особенно добр к детям. На нём катались мои внуки Максим и Андрей, валяли его, трепали за уши, таскали по полу за ноги: Дик снисходительно и покорно сносил шалости мальчишек. Но во времена общественных переворотов, чтобы отвлечь внимание народа от социальных проблем, вдруг, откуда ни возьмись, появляются полтергейсты, сами перемещаются по квартире холодильники, стучат «барабашки», кружат НЛО, сплошь и рядом садятся инопланетяне, проходимцы типа Чумака и Кашпировского «избавляют» от шрамов по телевизору, о чём взахлёб, как о вполне реальных фактах, треплют газеты. Именно в отвратительный период пресловутой «горбачёвщины» беспредельно разгулялась травля неповинных ни в чём бультерьеров. Где тот мерзавец, первым ради сенсации и нескольких дешёвых строк выливший столько помоев на беззащитное и потому несчастное животное?! Стольких людей порвали овчарки, покусали дворняги — и ничего! В порядке вещей! Но если рыкнул бультерьер — всё! Убийца! Людоед! Бедный, несравненный мой Дик! Когда–нибудь я расскажу о тебе много забавных историй. Но сейчас речь обо мне. Моё плавание по реке — это не путешествие с целью получить удовольствие, приятно провести время, а побег из житейской клетки от суеты сует. Жизненное пространство на склоне лет ограничилось клеткой–квадратом: дом, работа, гараж, дача. Ходьба по периметру этого квадрата–клетки с множеством забот и проблем. Непросто вырваться из житейской клетки, бросить всё и бежать! В Никуда! На волю, на открытый простор, на свободу! Долой путы домашнего бытовизма! Я не тягловая бездумная лошадь, бегущая в оглоблях.
Решившись перейти свой «рубикон» и разом «сжечь за собой все мосты», ранним утром я нанял машину, сгрузил на неё лодки, снасти катамарана, припасы, рюкзаки и уехал за шлюзы Обьгэс…
Я не утруждал себя спорами с оппонентами будущего плавания. Не искал веских аргументов для его оправдания. Не имело смысла. Разные у нас понятия о смысле жизни. Бесполезно что–то доказывать, объяснять муравьям, суетливо снующим взад–вперед по своим муравьиным делам, озабоченно шуршащим на куче лесного мусора — их жилища, заключающего в себе весь смысл муравьиной жизни. Вот так и люди. Куда–то спешат, торопятся, боятся опоздать. Что–то делят, ссорятся, чего–то добиваются, хлопочут, суетятся, пытаются хапнуть побольше, а спроси их: «Ради чего?» — толком не ответят. Успокойтесь, люди! Пройдет не так уж много времени — всё быльём порастёт, переоценится. Нужное станет ненужным. Значимое — незначимым. Великих помоями обольют. Важных в грязи изваляют. Богатых изведут. Умных засмеют.
Горько, обидно, досадно сознавать такую перпективу. Но так было в незапамятные времена. Так есть сейчас. И так будет всегда. Ничего нам, смертным людишкам, не изменить, не избежать. Ибо на все перемены есть Воля Божья и Суд Господень. Хотите примеры тщетности борьбы за власть? За тысячелетия история накопила их предостаточно. Нет смысла перечислять всех убитых фараонов, царей, королей, императоров, президентов. И рангом пониже: визирей, герцогов, князей, сенаторов. Чтобы перечислить всех, убитых ударом кинжала, отравленных ядом, казнённых топором или верёвкой палача, застреленных снайпером, взорванных бомбой — специальный справочник надо издавать! А как суетились, к власти рвались!
