— Вот, видишь, Генка, можно было и не ехать в больницу. Да, ладно, всё не зря смотались, сено продали. Но, Волга! Яз–зи тебя в душу мать!

Пролежав недели две в кровати, я и в самом деле поднялся на ноги. Опухоль со ступней сошла, боль утихла. Я ушёл в школу.

Деревенская жизнь — это естественный отбор. В ней выживает сильнейший. С ногами обошлось. Зато руку сломал. На Волгу, кроме как с забора, сесть не мог. Или, наступив на повод левой ногой и уцепившись за гриву, взбирался кое–как. Задумал запрыгнуть лихо, по–казацки. Положил обе руки на холку лошади, оперся на неё и сиганул вверх. Не рассчитал, слишком резво подпрыгнул. Не удержался на спине лошади, перевалился через неё и упал на другую сторону вниз головой. Падая, правую руку выставил неудачно. Сломал в локте. Поехал в ту же больницу, в тот же кабинет. Та же медсестра осмотрела, спросила:

— Фотографией занимаетесь?

— Нет, — говорю, — для меня это тёмный лес.

— Жаль, у нас проявителя нет. Надо вам рентгеновский снимок сделать, а нам проявить его нечем. Может, достанете где–нибудь фотореактивы?

Я сомнительно пожал плечами.

— Откуда же я их достану? Понятия не имею, что это такое.

На том моё «лечение» в райбольнице закончилось. Руку носил на перевязи, и она не сгибалась. Таким бы мне и остаться, криворуким. Но мечты о морях, о дальних плаваниях! Кто возьмёт калеку на морскую службу? Такое горе мне ни за что не пережить. Это нынешняя молодёжь не рвётся в Вооруженные Силы, отлынивает от военной службы, хотя один год, на который сейчас призывают, военной службой назвать язык не поворачивается. Так, пародия на солдат и матросов. Нынешних отморозков больше привлекают наркотики, криминал, азартные игры, пачки долларов. «Бабки» им надо, «красивая» жизнь с саунами, казино, мордобоем, ошалелыми гонками по городским улицам в «иномарках», ночные стриптиз–клубы с проститутками и прочим дерьмом. Вот уж точно кого можно назвать потерянным поколением — детей горбачевско–ельцинской перестройки. Не всех, понятно. Большинство — порядочные, увлечённые полезным делом юноши и девушки. Но много вульгарных выродков, отщепенцев, бандитов, хапуг, мошенников, воров, всякой дерьмократической мрази. Ничего не создают, только пользуются всем: транспортом, топливом, энергией, коммунальными услугами. Твари, паразитирующие на теле общества. Что им армия и флот? Что им Отечество? Мои ровесники так не думали. Получить «белый» билет — освобождение от призыва на военную службу, значило для нас постыдный приговор. Девушки отказывались дружить с теми, кто получил «белый» билет.

— Какой он парень?! В армии не служил! Что–то у него не в порядке по мужской части, — похохатывали девчата.

Нет, только не «белый» билет!

Стиснув зубы от боли, я зависал на сломанной руке, уцепившись за перекладину лестницы, пытаясь распрямить начавший неправильно срастаться локоть. Каждый день, вскрикивая, повторял это упражнение неоднократно. Рука постепенно выпрямилась, начала сгибаться в локте. Впоследствии я прошёл множество медицинских комиссий, и ни один хирург не заметил последствия травмы — не совсем верно сросшегося локтевого сустава. Так я шёл к своей мечте.

Летом я и мои сёстры играли в войну по–другому: забрасывали друг дружку свёртками из листьев лопуха, наполненных дорожной пылью. Бросишь таким «взрывпакетом» — облако пыли поднимается над головой. Весело! Не трудно представить, какими являлись домой и забирались в постели!

Жизнь «на выживаемость» в любой деревне полна травматических и других несчастных случаев. Ни одно лето в Боровлянке не обходилось без утопленника. Такая трагедия чуть было не произошла по моей оплошности и в нашей семье.

Я собрался погонять уток в кочкастых болотах возле речки Боровушки. Пятилетняя Алка упросила меня взять её с собой. Пятнадцатилетний, с ружьём, я был для неё большим дядькой. У «дядьки» достало ума притащить босоногую девчонку по болотам на речку. В одном ситцевом красном платьишке. Дичь нам не встретилась. Мы пришли на берег пруда возле Каменной горы. Здесь развлекались двоюродные братья Кульга — Шурка первый и Шурка второй, Толька Горячев и Петька Наумов. Я положил ружьё на каменистую россыпь и присел рядом с приятелями. Алка присела у воды, принялась играть камешками.

— Чего не раздеваешься? Вода — молоко парное, пойдем купаться, — предложил Толька Горячев.

— Плавать не умею, — признался я.

— Эх, ты… А ещё моряком хочешь быть… Плавать не умеешь — не возьмут на флот, — серьезно заметил Петька Наумов.

— А я этот пруд туда и обратно раз пять переплыву, — похвалился Шурка Кульга первый.

— А я раз десять, — заявил его двоюродный брат Шурка Кульга второй. — Я могу на спинке отдыхать, под водой минуту просижу.

— Подумаешь, — хмыкнул Толька Горячев, — я, если захочу, могу под водой доплыть до того берега.

Я молчал. Что я мог возразить деревенским суперпловцам?

И вдруг истошный, громкий крик:

— Алка тонет!

У края плотины через Боровушку билось на воде красное платьице — всё, что я увидел. В разговоре с дружками прозевал Алку. Предоставленная сама себе, она пошла на другой берег по плотине. Через узкую запруду из камней верхом шла вода. Девчонка не увидела край плотины, оступилась и упала с неё в самом глубоком месте. Мысль о том, что дома ждёт смертная кара в случае Алкиной гибели, пронзила меня огненной стрелой. Не раздумывая ни секунды, я бросился к ней на выручку. Алка трепыхалась на воде красной бабочкой. Я с маху бросился к ней, успел толкнуть её вперед, погрузился с головой, вынырнул, опять толкнул, бешено колотя руками по воде. Ещё несколько раз тонул и выныривал, успевая подтолкнуть лёгкое тельце девчушки ближе к берегу. Неожиданно поймал ногами каменистое дно. Подхватил Алку на руки, успел сделать несколько шагов и бессильно упал с ней на отмель у берега. Воды нахлебался достаточно, в висках стучали молоты, рядом лежала маленькая растрёпанная Алка, мокрая и бездыханная. Я вскочил, схватил её, перевернул лицом вниз, и тотчас изо рта девчушки хлынула вода. Алка закашлялась, задёргалась в судорогах рвоты и заплакала.

Всё произошло в одну–две минуты. Дружки–приятели, похвалявшиеся умением хорошо плавать, не шелохнулись с места. Когда Алка пришла в себя, Толька Горячев сочувственно сказал мне:

— Видишь, как плохо, что не умеешь плавать…

Ещё издали я заметил ровную желтоватую полосу вдоль правого лесистого берега. И хотя до вечерних сумерек оставалось ещё несколько часов, решил не терять столь удобного места для ночёвки.

Лодки тихо прошуршали по гладкому, прилизанному волнами песку. Я с удовольствием размял ноги, прохаживаясь по чистому, свободному от мусора берегу.

Конечно, здесь в изобилии валялись свёртки намытой половодьем бересты, плавник, пучки сухой травы. Этот природный материал к радости моей загромоздивший поистине пляжную косу, я мусором никогда не назову. Говоря о чистоте берега я имел в виду отсутствие здесь следов пресловутой цивилизации: пластиковых бутылок, полиэтиленовых пакетов, битых стёкол, ржавых консервных банок, мятых газет, картонных ящиков, проволоки, обрывков сетей и верёвок, обломков досок с торчащими из них гвоздями и прочего хлама, оставляемого пользователями природой. Но только не её ценителями.

«Широко простирает химия руки свои в дела человеческие. Везде отражаются перед очами нашими успехи её применения». (М. В. Ломоносов).

Эх, Михайло Васильевич! Посмотрел бы ты сейчас, куда простёрла свои поганые руки твоя любимая химия, не так запел бы! Глянул бы на водоёмы и леса, загаженные, отравленные заводскими сбросами, нефтепродуктами, выхлопными газами, мусорными отходами, и простёр бы ты свои собственные руки и воздел бы их к небу со словами: «Господи, прости! Не ведал, что творил!»

Собирая в тишине и одиночестве сушняк для костра, не верилось, что где–то существуют города–монстры Новосибирск и Томск, ещё месяц назад оглушавшие меня грохотом поездов и шумом трамваев. Отравлявшие автомобильным газом и гарью заводских труб. Они остались за сотни километров позади. Смрадят вонью мусорных свалок. Незаметно и подленько убивают своих жителей радиацией. Клокочут, бурлят, кипят страстями и эмоциями гигантские ульи с множеством человеко–подобных существ, населяющих соты–квартиры, дома, коттеджи. Пищат, жужжат, воют, скулят, рычат в этих гигантских берлогах, норах и гнёздах человеко–подобные твари, гордо именующие себя людьми, но с повадками злых хищников, мерзких насекомых, трусливых грызунов или просто грязных, нечистоплотных животных. Скопища человеко–подобных существ, снующих в городах–муравейниках, ведомых инстинктами, пожирают друг друга и гадят, гадят, гадят…