Хвойные космы елей напоминают о Новом годе. О мигающих гирляндах, золотых нитях «дождика», мандаринах, ярких игрушках и серпантинах, бокалах с шампанским, коробках конфет и фейерверках. Но это сейчас… В глуши томской тайги, сумрачно–зелёной, вплотную подступившей к реке. А тогда?

Новый 1958‑й год явился мне гирляндой из маленьких лампочек, напаянных во множестве на тонких, длинных проводах, несколько раз обёрнутых вокруг сосны. Лампочки, подкрашенные красками, разноцветно светились на ней. Мне, деревенскому олуху, такая гирлянда казалась чудом. Сделали её два десятиклассника. Сын вассинского участкового уполномоченного милиции Владимир Шабулин и Николай Казаков, будущий лётчик, однофамилец моего одноклассника–разгильдяя. Они долго припаивали лампочки вместе с преподавателем физики Маргаритой Александровной. Шабулин в синих отцовых галифе и Казаков в потертой лётной куртке с паяльниками в руках смотрелись в моих глазах необыкновенными парнями. Продвинутыми — как сказали бы нынешние их ровесники. Я крутился возле них, с завистью наблюдал, как они, непринуждённо разговаривая, разматывают провода. Как хотелось быть похожими на них, уметь делать то, что умели они!

В тот Новый год 1958‑го я и одноклассник Вовка Игошин купили маски кота и лисы. Толстый Вовка был кот Базилио, а я лиса Алиса. Вовке мы смастерили бумажную шляпу, воткнули в неё гусиное перо. Обернули деревянную рейку фольгой — получилась шпага. Хвосты сделали из драной овчины. И если Вовка надел рубаху навыпуск, с перевязью через плечо, и с чёрной, как у пирата, лентой на глазу, то я нарядился в цветастое платье, а голову прикрыл платком с кистями. Мы бесились вокруг сосны, плясали, мяукали, заработали призы. Мне достались цветные карандаши «Спартак», альбом для рисования, портретик А. С. Пушкина в овальной рамке, авторучка и кулёк конфет.

Счастливый, я сложил подарки в сумку, но, несмотря на полночь, от ёлки–сосны не уходил. Обилие цветных лампочек завораживало, манило, притягивало. Зачем мне лампочки без батарейки, без фонарика я толком не знал, но преодолеть искушение взять одну с гирлянды не смог. Руки так и тянулись к лампочкам, мерцающим бледно–розовым, синим, красным, зелёным, желтым, фиолетовым светом. Улучив момент, когда возле новогодней ёлки–сосны никто не толкался, я оторвал одну лампочку от провода. Гирлянда мгновенио потухла. Я понятия не имел о последовательном соединении проводников. Оторвал одну — потухли все!

Причину погасшей гирлянды быстро установили, а заодно нашли и виновника малозначительного, но позорного происшествия. Было ужасно стыдно, до слёз. Однако, урок изобличения в краже лампочки мне ещё не пошёл впрок.

Шабулин и Казаков умели не только паять. Оба прекрасно рисовали, и в память о себе решили написать маслом большую копию картины Васнецова «Три богатыря». Огромное, чуть ли не во всю стену полотно установили в фойе школы. Шабулин и Казаков расчертили холст на клетки и принялись копировать. Ящик с большими тубами красок и маленькими тюбиками стоял неподалеку. Я подходил к нему, читал диковинные надписи на этикетках: «Кадмий красный», «Лимонная жёлтая», «Сажа газовая», «Белила цинковые», «Стронциановая жёлтая», «Ультрамарин», «Киноварь». Необычные названия цветов никогда прежде не виданных красок, их ароматно–пьянящий запах будоражили воображение.

Шабулин и Казаков видели, что я беру тубы в руки, рассматриваю с жадным взглядом и блеском в глазах, принюхиваюсь к ним. Ничего не говорили: смотри, не жалко! А тубы жгли ладони. Как не положить в карман несколько штук! В ящике так много красок. Кто заметит пропажу десятка маленьких тюбиков? Так хочется попробовать самому написать картину маслом. И вот в карманах тяжесть от «Зелени изумрудной», «Охры золотистой» и еще целой пригоршни других красок. Незаметно отойдя от ящика с масляными красками, я припустился домой, где меня ждали кисти, старая портретная рама с мешковиной вместо холста и репродукция Айвазовского «Девятый вал», вырванная из журнала «Огонёк». Пылая от счастья, выложил на стол сокровища, добытые столь неблаговидным способом. Разлиновал репродукцию на клетки. Такие же, но больших размеров, начертил на мешковине. Нанёс карандашом рисунок, старательно копируя детали картины. Сгорая от нетерпения, взялся за краски. Получилась мазня.

На другой день директор школы пригласил меня к себе в кабинет и вручил большую плоскую коробку.

— Знаю, любишь рисовать. Вот тебе подарок — набор акварельных красок, — торжественно сказал Николай Иванович. — А школьные тюбики, пожалуйста, верни.

Как я желал, чтобы развергся подо мной пол. Чтобы улетел в пропасть. Чтобы провалился под землю. Лицо горело огнём от стыда.

Николай Иванович моего смущения словно не замечал. Легонько подтолкнул к двери.

— Иди, художник. Надеюсь, порадуешь нас стенгазетой.

Урок воспитания, преподнесённый замечательным человеком и педагогом Николаем Ивановичем Смыковым, помню всю жизнь. Когда попадается на глаза репродукция с картины Васнецова «Три богатыря», тотчас возникают в памяти Шабулин и Казаков с кистями и палитрами в руках, хитровато улыбающийся директор Вассинской средней школы Николай Иванович Смыков.

Проплывают мимо живописные пейзажи…

Почему я не хужожник?

Приятное путешествие неожиданно прерывается паническим страхом. Отвлекшись в блаженном безделье созерцанием первозданных красот, я прозевал справа широкую протоку. Спохватился, но поздно. Течение понесло меня в неизвестность между двух тальниковых стен. Куда ведёт эта протока? В обход острова? Или, как в прошлый раз, зайдёшь по ней в тупиковые заросли? Что тогда? Берега нет. К нему через кусты, затопленные на десятки и сотни метров, не подобраться. Против течения обратно не выгрести. Кто и когда найдёт меня там? Выход один — пока ещё недалеко отплыл от основного русла, попытаться выгрести в реку. Изо всех сил налегаю на вёсла, молочу ими с невероятной быстротой. Вся надежда на них. Да на свои силы и выдержку. Полчаса беспрерывного мотания вёслами против сильного течения. Наконец, перевожу дух: течению не удалось утащить меня в протоку. Я выстоял. Хотя панические мысли бросить вёсла, не сопротивляться то и дело побуждали расписаться в бессилии. Но я выстоял. Не сдался и победил в схватке с бурной протокой. Она унеслась вправо, а я снова на реке, спокойно продолжаю плавание.

Вот вам и плыть по течению! Не всё так просто, как со стороны кажется. Тут в несколько минут ситуация из благостно–приятной становится катастрофически–опасной. Экстрим реальный! Всё меняется так быстро, что думаешь: кранты, приплыли! Страх и отчаяние леденят душу. Плыть по течению без хорошего управления плавсредством, отдавшись волнам и ветру — безумие! Это всё равно, что, бросив руль, ехать на автомобиле. До первого столба или кювета, до встречной машины. Так и на реке: повороты, буксиры с баржами, уводящие в стороны протоки, торчащие из воды деревья, каменистые мели и другие препятствия. На что–нибудь да налетишь. Нет, здесь расслабляться нельзя. Вахту нести следует зорко и бдительно. В противном случае путешествие самосплавом обречено на неудачу.

Но вот опять всё чудесно и прекрасно. Запах черёмухи, нависшие над водой в пышном белом цвете её ветви. Ветра нет. Солнечно и тихо. Кулики снуют над водой. И ход у «Дика» хороший — пять километров в час.

Подмышкой жжение становится более ощутимым. Запускаю под тельняшку руку и к ужасу своему нащупываю … клеща. Всё–таки впился поганец! Благо, привитый я неоднократно, но как знать? С энцефалитом шутки плохи. Перекособочит всего, как Ваньку Самодумова из Канабишки — рот ему перекосило. Да и умом Ванька немного тронулся. Ходил и улыбался, пока спьяну со стога не упал и не расшибся насмерть. Надо быть поосторожнее. Не допускать халатности в осмотре одежды, из–за чего я удручённо размышляю сейчас, как удалить клеща из неудобного места на теле. Пригодился пинцет. Вырвал паршивца удачно. Прижёг ранку перекисью водорода.