— И вы думаете, ваш грозный тон меня остановит? Послушайте, вы, жена… Я жду от него ребенка. Сына, которого он от вас никогда не дождется. Он разведется с вами, как только выйдет из больницы, и мы поженимся. Я его жена, а не вы, понимаете? А сейчас посторонитесь, иначе я вас нечаянно уроню на пол.

Лариса почувствовала, что задыхается от ярости.

— Виктор, — прошипела она, — вышвырни эту грязную потаскуху. Немедленно!

Виктор решительно обхватил Женю за плечи.

— Пошли. И не заставляй меня применять силу.

Придерживая Женю за локоть, Виктор заставил ее спуститься в вестибюль.

— Ладно, черт с вами, — сдалась Женя. — Только передай ему мои бумаги и попроси, чтобы подписал. Ну пожалуйста, Витя, я тебя умоляю! Это очень важно.

— Давай их сюда, горе луковое. Ума, как у курицы. Слушай, ты и правда беременна? Или сочинила, чтобы Ларису Владимировну позлить?

— Очень надо! Уже четвертый месяц. У нас мальчик будет, мне врачи точно сказали. Мы его решили Андрюшей назвать.

— Дела-а… Ах, Женя, Женя, зря ты ей это сказала.

— Ничего, проглотит — не подавится. Пусть привыкает. Скажи лучше, что с ним? Знаешь, на даче у него кровь из носу хлынула. Я до смерти испугалась.

— Пока никто не знает. — Виктор подал Жене шубу и вывел на крыльцо. — Кому передать бумаги? Аксючицу? Не беспокойся, сделаю.

В то утро был профессорский обход. Когда он окончился, Рахиль Самуиловна позвала Ларису к себе.

— Плохо, милая. У Сережи типичная лучевая болезнь. Картина такая, будто он схватил рентген триста или даже больше. Нарушена репродуктивная способность костного мозга. Падает красная кровь, погибают тромбоциты, разрушаются белые кровяные тельца. Серьезно нарушена свертываемость, возможны самые неожиданные кровоизлияния. Очень похоже, что начинается мелкоочаговое воспаление легких. Организм беззащитен перед любой инфекцией. Именно поэтому я бы советовала тебе сейчас не везти его ни в Германию, ни в Америку. Можешь не довезти.

— Что же делать, Рахиль Самуиловна? Смотреть, сложив руки, как он умирает?!

— Мы делаем все возможное: переливаем кровь, плазму, вводим антибиотики. Завтра начнем курс химиотерапии. Но все это, к сожалению, паллиатив, свежая кровь очень быстро начинает разрушаться. Есть только один радикальный способ лечения — пересадка костного мозга. Чтобы организм сам начал вырабатывать то, что ему необходимо для нормальной жизнедеятельности.

— У нас такие пересадки делают?

— Да, и довольно удачно. Чернобыль заставил. — Эскина погасила в пепельнице окурок. — Этим занимается профессор Жигунов, Георгий Иванович, великолепный специалист. Я уже с ним беседовала, завтра он просмотрит Сережу, сделает необходимые исследования, чтобы подобрать донора. Это тоже проблема, нужна полная совместимость. Тут вам придется потратиться.

— Меня не пугают никакие расходы.

— Очень хорошо. Кстати, Георгий Иванович сказал, что на следующей неделе из Мюнстера по чернобыльской программе приезжает профессор Вальтер Крисман, мировая величина в области пересадки костного мозга. Если нам удастся продержать Сережу еще дней десять–двенадцать, они сделают эту операцию вместе. Это был бы самый лучший вариант.

— А если… Возможно и такое?

Эскина кивнула.

— К сожалению, он может умереть от чего угодно. От кровоизлияния в мозг, от банального гриппа или воспаления легких, которое мы пытаемся остановить.

— Господи, что же это такое! — всхлипнула Лариса. — Я думала, мы через неделю домой… Он ведь чувствует себя гораздо лучше. Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаешься, второй период всегда характеризуется улучшением состояния. Не зря его называют скрытым. Но, увы, болезнь прогрессирует. Сейчас главное — не допустить кровоизлияний. С сегодняшнего дня установим в палате круглосуточный пост. Тебе совершенно ни к чему торчать тут днем и ночью. Час в сутки, не больше. Халат, шапочка и плотная повязка — обязательны. — Эскина погладила Ларису по руке. — Не падай духом, девочка. Ничего не поделаешь, надо жить надеждой.

— Слабовато у меня стало с надеждой после ваших слов.

— Понимаю. Но я должна была сказать тебе правду.

Виктор привез Ларису на Парковую магистраль, к дому где жили Ольга с матерью. Он остался в машине, а она, полная решимости, вошла в подъезд. Поднялась на лифте на третий этаж, остановилась перед обитой черной кожей дверью, на которой выделялась потускневшая — давно не натирали! — латунная табличка. На табличке витиеватыми буквами было выгравировано: «Доктор филологических наук профессор Н. Е. Лазарева».

«А доктор–то дама с претензиями», — с насмешкой подумала Лариса. Напряжение, владевшее ею всю дорогу, отпустило, профессор Лазарева и ее дочь больше не вызывали ни смущения, ни неуверенности, только любопытство.

Позвонила. Дверь открыла молодая растрепанная женщина. Лицо потное, на красных распаренных руках радужные мыльные пузыри. Едва увидев ее, Лариса тут же поняла, что это Ольга — уж очень похожа на отца. Светлые волосы, голубые Андрюшины глаза с таким же, как у него, жестким прищуром, его же тонкие поджатые губы, широкие скулы, удлиненный овал лица со срезанным подбородком. О таких говорят: все капельки собрала. Наверное, она разглядывала Ольгу чуть дольше, чем следовало, потому что та, запахнув на груди ситцевый халат, недовольно спросила:

— Кто вы и что вам угодно?

— Простите, — смутилась Лариса. — Вы Ольга?

— Да, Ольга. А в чем дело?

— Извините, ради Бога. Меня зовут Лариса Владимировна. Я жена Андрея Ивановича Пашкевича. Вам ничего не говорит это имя?

— Говорит — не говорит… вам–то что до этого? — грубо отрезала Ольга, с неприязнью глядя на красивую незнакомую женщину в роскошной норковой шубке.

— Андрей Иванович — ваш отец.

— У меня был один отец — Иван Петрович Чугуев. К сожалению, он погиб в автокатастрофе. Другими обзаводиться поздновато.

— И все–таки я хотела бы поговорить с вами. Может, вы разрешите мне войти?

— О чем нам говорить?

— О жизни и смерти человека, который, уверена, в глубине души вам не безразличен. Вы уже знаете, что это такое — терять близких, значит, сможете меня понять. Даже если Андрей Иванович был плохим отцом и не заслуживает вашей любви, то в сострадании вы не должны ему отказать. Я отниму у вас не более десяти минут. Уж десять–то минут вы можете пожертвовать тому, кого любили, когда были маленькой.

Откуда–то из глубины квартиры послышался заливистый детский плач и громкий раздраженный голос:

— Оля, кто там?

— Газовщики, мама, они скоро уйдут. — ответила Ольга и посторонилась, пропуская Ларису. — Пройдите на кухню, я сейчас…

Она захлопнула входную дверь и ушла через прихожую в комнату. Ребенок тут же перестал плакать. Лариса, не раздеваясь, прошла по коридору на кухню. «Ну вот, подумала она, — все у нас есть: и дочь, и внук или внучка. Нормальная человеческая семья. Дура я дура, и почему я не приехала к ней хотя бы год назад? Не было бы никакой Жени, и не чувствовала бы я себя оплеванной с головы до ног. Резкая девочка, но ничего, я с ней полажу».

Вернулась Ольга. Села, поставила на стол острые локти. На груди, на халате у нее виднелись темные влажные пятна.

— Много молока, — перехватив Ларисин взгляд, пояснила она. — А Мишка у меня ленивый, чуток пососет и отваливается. Так что случилось с Андреем Ивановичем Пашкевичем, если он вдруг вспомнил о моем существовании?

— Не надо, Оля, он о вас никогда не забывал. Понимаю, вам от этого было не холодно и не жарко, но… У Андрея Ивановича обнаружили лучевую болезнь, врачи опасаются за его жизнь.

— Лучевая болезнь… И где же он облучился? В Чернобыле?

— Он там близко не был. Понятия не имею. Все теряются в догадках. Во всяком случае спасти его может только пересадка костного мозга.

— Ага, все ясно. И вы хотите, чтобы этот мозг ему дала я? Здорово придумано!