— Ладно, — Пашкевич собрал газеты, он не терпел беспорядка на столе. — Раз ты попал в такой переплет, я, возможно, пересмотрю приказ. Но и ты… Недели через две соберем совет учредителей, послушаем отчет Шевчука. Согласись, что он стал работать из рук вон плохо, больше я этого терпеть не намерен. Думаю, судьба «Афродиты» и твоя собственная подскажут тебе, что надо говорить и как голосовать.

— Подскажут… — пробормотал Григорий. — Можно, я пойду к себе, а? Очень много работы.

Глубоко задумавшись, Пашкевич сидел за столом, овеваемый радиоактивным потоком, который излучала маленькая таблетка, заложенная Шевчуком между спинкой и сиденьем его кресла. Смертоносные лучи уже впивались в его позвоночник, уничтожая красные и белые кровяные тельца — саму основу существования человеческой жизни, но Пашкевич ничего об этом не знал. Он сидел и думал, как вырваться из мышеловки, куда залез по собственной воле. Выложить огромные деньги за книги, которые уже стали отработанным паром, из которых больше ничего не выжмешь, — безумие. Издательство останется без оборотных средств, а бумажники и печатники в долг не работают, все требуют предоплаты. Закрыть лавочку, все распродать и разделить между учредителями? Конечно, куш он сорвет большой, очень большой. С тем, что уже есть, можно уехать во Флориду, например, купить дом на берегу океана и жить в свое удовольствие. Но что это будет за удовольствие, вот вопрос?! Что он будет делать в свои сорок восемь с дрянным знанием английского? Жариться на пляже, как какой–нибудь отставник–пенсионер? Играть по маленькой в казино? С толпами богатых бездельников томиться в круизах на фешенебельных пароходах? Заводить романы с дорогими проститутками? Бред собачий! Да он от такой жизни через месяц спятит. Может, снова начать писать? Когда–то его пьесы обошли все театры страны, имели шумный успех. Времени будет вдоволь, условия прекрасные… Но Пашкевич больше не чувствовал в себе ни таланта, ни желания заниматься писаниной. Он прекрасно понимал, что драматургом стал не по призванию, а случайно. Да, его пьесы попали в струю, но когда над страной повеяли совсем иные ветры, струя быстро иссякла, и их забыли. Новое время требует новых пьес, а здесь ему ничего не светит — не так устроены мозги. Нет, закрывать лавочку рано. Нужно поискать другие направления. Поработать там, где еще не наследили, не замарались, где поле безбрежно. Например, переключиться с художественной на познавательную литературу. На Западе и в Америке сотни издательств выпускают научно–популярную литературу и процветают. Сколько всевозможных справочников, детских и взрослых энциклопедий, книг для домашних мастеров, садоводов и огородников видел он на всевозможных выставках–ярмарках, и никогда не обращал на них внимания. А кто и что мешает издать справочник, скажем, по ремонту импортных автомобилей? Вся страна уже забита железным хламом, с которым мучается армия автомобилистов. Целая страна покупателей! А книги для женщин? Косметика, кулинария, воспитание детей… С руками оторвут. Покопаться, пошевелить мозгами. И далеко не на каждую такую книгу нужно покупать права, часть за бесценок составят свои же обнищавшие литераторы, ученые. Надергают из разных книг, перемешают, подпудрят и поперчат, чтобы не обвинили в плагиате, — и готово. А права на лучшие зарубежные книги можно покупать, они себя оправдают. Отличная идея! Но начинать осуществлять ее нужно с другой командой. Вот еще один повод убрать Шевчука, Злотника и всю редакцию. Оставить Веремейчик, она там — мои глаза и уши, а остальных — вон. Набрать молодых, шустрых, готовых носом землю рыть. Рано мне еще в отставку, успеется.

Он придвинул к себе папку с бухгалтерскими документами и попытался углубиться в работу. Но сосредоточиться не мог. Саднило в горле, сохло во рту, болела голова. Простыл, что ли? Посмотрел на часы. Господи, уже час дня. И куда это время уходит? Как песок сквозь пальцы. Кажется, только приехал, еще ничего толком не сделал, а пролетело пять часов.

Он потянулся к телефону, позвонить Ларисе, но не успел — вошел Виктор.

— Обедать домой поедете или сказать Люде, чтобы сюда что–нибудь принесла?

— Ничего не надо. Нет, пусть принесет стакан молока. Горячего… — Пашкевич потер ладонью повлажневший лоб. — Что–то ломает меня сегодня, боюсь, не простыл ли. Поеду на дачу, попарюсь, как следует, может, отпустит. Сейчас болеть никак не получается. Позвони Михалычу, пусть баньку часам к семи протопит. Женю захвачу.

— Может, отвезти вас, а утром приехать? Дорога тяжелая.

— Витя, — улыбнулся Пашкевич, — я водил машину, когда ты еще пешком под стол ходил. Оставь ключи от «альфы» и ступай по своим делам. Увидимся завтра.

Людмила принесла горячее молоко. Он выпил маленькими глотками, чувствуя, как скованное многочасовым сидением в кресле тело расслабляется, согревается изнутри; вроде даже боль в горле и ломота прошли. Позвонил Жене.

— Приходи в шесть пятнадцать, поедем на дачу. В баньке попаримся, поужинаем.

— С удовольствием, папуля, — прощебетала в трубку Женя. — Только извини, я немного опоздаю. У меня на пять тридцать назначена консультация.

— В институте?

— В институте, — засмеялась Женя. — В научно–исследовательском. Ладно, я тебе потом расскажу. Дождись меня. Целую, папуля.

— Жду до половины седьмого, — с раздражением бросил Пашкевич — он ненавидел, когда Женя называла его «папулей» не раз говорил ей об этом, но глупая телка обожала глупые словечки.

Он отключил телефон и откинулся на спинку кресла. Следовало бы полистать распечатку, которую принес Шевчук, но не было сил. Никогда еще в полдень он не чувствовал себя таким вымотанным. Лучше всего было бы замкнуть дверь и завалиться на диван. Хоть на часок. Пошло оно к свиньям, всю работу не переделаешь. Как это шутит Некрашевич? Работа не хрен, может и постоять. Но Пашкевич не мог позволить себе расслабиться. Вечером в баньке — да, но только не на работе.

Днем Лариса позвонила Некрашевичу.

— Павлуша, не выкроишь ли ты для меня часок? Нужно поговорить.

Она услышала, как Павел зашелестел бумагами.

— В два годится? Тогда приезжай в «Вулкан», пообедаем, а заодно и поговорим. Извини, другого времени нет.

— Очень хорошо, спасибо, — сказала Лариса и положила трубку.

В отдельном кабинете ресторана «Вулкан» огромный овальный стол был накрыт для двоих. Когда Лариса поднялась на второй этаж, Некрашевич, заложив пухлые руки за спину, стоял у окна, за которым тускло поблескивал снег.

— Садись, — радушно предложил он. — Рюмку водки выпьешь?

— Нет, спасибо, я за рулем.

— Тогда ешь и рассказывай.

Павел налил из хрустального графинчика водки, заткнул за ворот накрахмаленную салфетку, выпил, смачно крякнув, стал накладывать себе закуски.

— Рекомендую заливную осетринку с хреном. Хороша-а, мерзавка…

— Старый хрен и холодная рыба, — засмеялась Лариса. — Не обращай на меня внимания, я не голодна. — Лариса отодвинула тарелку. — Павлик, мне нужна твоя помощь Что–то у нас с Андреем в последнее время…

— Сама виновата. Прости, милая, но вчера ты вела себя… м-м… не совсем корректно. Он ведь не слепой.

— Согласна, вчера меня немного занесло. Но виновата в этом не я, а ты. Да, да, ты и Вероника.

— Глупее ничего не могла придумать? — промычал Некрашевич с набитым ртом.

— Думаешь, я не видела, как она на соленые огурцы налегала?

— Так ты догадалась? — Некрашевич отложил вилку, его толстое круглое лицо сияло. — Ну разве она не чудо, Лариса?! Господи, я все еще не могу поверить!

— Чудо, Павлик, конечно, чудо. Я очень рада за тебя… за вас обоих. Просто в моей жизни этого никогда не будет, вот беда.

— Беда, Лариса, что говорить. Но Андрей в этом неповинен, зачем же на нем вымещать?

— Нет, конечно, однако… Не понимаю, что на меня нашло. Ты ведь знаешь: человек — такая скотина… Если ему плохо, значит, никому рядом не должно быть хорошо. А Андрей выглядел таким благодушным, таким самодовольным… Вот я и сорвалась.