Русскую армию — в особенности ее гвардейские полки — в XVIII веке считали национально-патриотическим силовым фактором. Радикальные отступления, которые проявились, например, в «прусском помешательстве» Петра III или отразились в «гатчинском духе» престолонаследника Павла Петровича, наталкивались на общее отторжение и сопротивление, в особенности в среде среднего офицерства. Потемкин при планировании любой предполагаемой реформы должен был считаться с этой формой национально-консервативного традиционализма. Тот факт, что опыт Потемкина в военной реформе накапливался во время войны против Турции и война непосредственно ускоряла ее принятие, характеризовал особенность ситуации. Князь отнюдь не был неким псевдогениальным стратегом, который, сидя за письменным столом, руководил битвами. Он основывался и полагался на свой практический военный опыт.
Конечно, он выработал несколько принципиальных документов о задачах армии. Эти задачи наиболее четко были сформулированы во «Мнении об обмундировании войск» от 4 апреля 1783 года и в «Приказе» от 18 декабря 1787 года. Екатерина утвердила оба документа. Потемкин не обладал никакими военными полномочиями, которые позволили бы ему распространить свои воззрения на все вооруженные силы. Даты создания документов указывают на то, что оба письма возникли в связи с присоединением Крыма и, соответственно, со второй турецкой войной и готовились для подразделений, непосредственно подчиненных ему. Кроме того, конкретные вопросы военной реформы казались императрице мало интересными. Идеи Потемкина относительно военной реформы после смерти Екатерины II пали жертвой выплескивающегося из берегов самовластия Павла I и не имели продолжительного влияния на русскую армию. Это не относилось в такой мере к созданному Потемкиным Черноморскому флоту. Здесь благодаря стараниям адмирала Ушакова потемкинское наследство дольше сохраняло свою жизнеспособность.
Советы Потемкина относительно солдатской жизни черпались им из традиций штатской жизни. Он писал: «Красота военного платья заключается в тождественности и соответствии вещей их цели: униформа должна быть солдату одеждой, а не грузом. Любую пышность в одежде необходимо устранять, так как она — плод роскоши, требует большого времени, расходов и заботы, чего не может быть у солдата». Солдат должен был носить не шляпу, а шлем, в котором он мог лечь спать и который также защищал его уши. Длинные и удобные сапоги способствовали, как писал Потемкин, радости солдата при маршировании и экономили ему силы на излишнюю лакировку застежек. Шпага неудобна солдату на марше и должна быть заменена штыком.
Верх нецелесообразности Потемкин усматривал в распространенной тогда солдатской прическе: «Завиваться, пудриться, плесть косы, солдатское ли это дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал — то готов». По наблюдениям Потемкина солдат вынужден был ежедневно тратить только на прическу более 6 часов! Конечно, должны были сохраняться определенные различия между отдельными родами войск. После реформирования ухода за волосами гусары, например, хотя и должны были отказаться от кудрей и пудры, но оставили косы. Их не подвязывали теперь при помощи лент, а подгибали наверх под кивер. По обеим сторонам лба висели маленькие косички или пучки волос. Это, конечно, выглядело очень красиво, но так были причесаны только офицеры кавалерийских полков. Солдаты этих полков просто обрезали волосы под горшок. Это была чистая и аккуратная стрижка, к которой не мог придраться ни один капрал! Императрицу радовали нововведения. Она пришла в такой восторг, что одобрила парикмахерские достижения своего генерал-фельдмаршала в специальном манифесте.
Рвение к реформированию у князя Потемкина не ограничивалось целесообразной одеждой, нововведениями в области моды или частями вооружения. В центре внимания находилось обучение практическим приемам ведения боя. Он сохранил прусскую тактику массированной атаки замкнутым кавалерийским строем, причем подчеркивал ответственность каждого отдельного всадника за успех: «В кавалерии также нужно обучаться тому, что ей свойственно. Нужно быстро выполнять разворачивание во фронт и повороты; но особенно атаку, удар которой должен обрушиваться со всей силой; [солдат должен] сидеть на лошади крепко с свободностью, какую казаки имеют, а не по-манежному — принужденно: стремена чтобы были недлинны».
Подобные же основные принципы Потемкин хотел применить также и в пехоте. В этом роде войск он осознанно отказался от прусских образцов поддержания дисциплины: «Всякое принуждение, как то: вытяжки в стоянии, крепкие удары в приемах ружейных, должны быть истреблены; но вводить бодрый вид при свободном движении корпуса…»
Здесь Потемкин, пожалуй, немного идеализировал проблему. Возможно также, что тонко разбирающаяся в литературных вопросах Екатерина водила его рукой, хотя «бравый вид» солдата и философия просвещения не имели никаких непосредственных точек соприкосновения.
Тем не менее князь так практически представлял себе суть дела: «Марш должен быть шагом простым и свободным, чтобы, не утруждался, больше вперед продвигаться. Конверции взводами и большими частями производиться должны со всевозможной скоростью, не наблюдая ровности шага».
Конечно, подобное выполнение маневра само по себе без воздействия противника было совершенно замечательным. Но эти соображения были связаны с войной против Турции. Князь объяснял причину необходимости высокой подвижности колонн и каре тем, что «как в войне с турками… испытано выгоднейшим». За этим необязательно стоял стратегический замысел. Военные реформы Потемкина сводили в единую систему элементарные, лежащие на поверхности требования и не могли избегнуть определенной увлеченности мелочами. Причина могла заключаться еще и в возникающих время от времени относительно плохих личных отношениях между Потемкиным и настолько же умным и успешным, как и неортодоксальным, полководцем Суворовым.
Это относится ко многим легендам о князе Таврическом [81], что он обыкновенных солдат из просветительских и гуманистических принципов освобождал от варварского притеснения и муштры плохих офицеров и хотел создать в известной степени «творческого» солдата, который бы добровольно и патриотично приносил свою жизнь на алтарь Отечества. Легенда также говорит о том, что это стремление у Потемкина родилось из ненависти к консервативному офицерскому корпусу. Это утверждение не может быть истинным. При Екатерине II армия подчинялась императрице. Потемкин действовал от имени своей госпожи, и маловероятно, чтобы офицерский корпус из-за традиционно консервативного настроя отверг военные реформы Потемкина, который проводил колонизацию земель и участвовал в войне против Турции.
Когда Потемкин писал в 1788 году: «Евангелие и долг командующего во время войны побуждают меня заботиться о бережном отношении к людям…», то его мысль соответствовала общественной моральной обязанности верующего человека, а отнюдь не была целенаправленным мероприятием по реформированию армии. Его усилия по сокращению унизительных физических наказаний до минимума отвечали разумным соображениям о более высокой боеспособности армии. В апреле 1788 года Потемкин наставлял генерала Суворова: «При Вашей любви к людям, я твердо надеюсь на то, что Вы не упустите ничего, что может служить сохранению здоровья и поддержанию порядка по службе при максимально возможном освобождении от излишних работ. Для достижения этих целей упраздните чрезмерные побои, вместо которых должно быть найдено более хорошее средство понятно объяснить людям, что они должны знать. При раздаче пищи прикажите следить за тем, чтобы она всегда была горяча; котлы необходимо часто чистить; варить щи из той зелени, которую солдаты обычно употребляют, с добавлением уксуса, о поставке которого я позабочусь. Каждый день нужно выдавать порцию вина, кашу варить погуще и в постные дни с маслом, а если стоит жаркая погода, нужно заставлять людей купаться и стирать свое белье. Это не последнее средство для сохранения здоровья».
