Люсьен Ивановна выглядела смущенной.

— Извини, папочка, ты прав. Но он попросил показать ему кабинет великого человека. Он же писатель.

— Он так сказал — великий человек? Или сама придумала?

Нет, она не придумала, только изменила интонацию.

Как он сказал, повторить нельзя. Многое из того, что Санек говорил или делал, было неповторимо, и это завораживало женщину. Кажется, она увлеклась им не на шутку, хотя, как и ее муж, не предполагала, что способна на такое. И самое удивительное, в постели он не представлял из себя ничего особенного, не был суперменом, встречала она кобелей позадористей, но старался изо всех сил, и это ей было приятно. Она балдела от его хриплого, какого-то сверхци-ничного голоса, от его грубоватых шуток, — когда разговаривала с ним по телефону, могла испытать подряд два-три мимолетных оргазма, а что же это такое, если не любовь?

Сперва Люсьен Ивановна думала, что телевизионная подружка над ней подшутила, вместо писателя подсунула обыкновенного братка, но и тут не была в обиде. У нее и прежде водились любовнички из «золотой» московской молодежи, причем из самых колоритных, с «ролексами», с массивными цепями на шее, в малиновых пиджаках и со всеми прочими прибамбасами; и все они были хороши тем, что были одноклеточными, словно рожденными для того, чтобы доставить женщине удовольствие и сгинуть. Почти биороботы, предназначенные для наливания в них горючего (водки) и совокупления. Бабочки-однодневки. Утомленную, измученную высоколобыми поклонниками Люсьен Ивановну, как знаменитого поэта, все чаще тянуло в неслыханную простоту. Но с Саньком она ошиблась. Он на самом деле оказался писателем, да еще каким! После недельных подначек Санек, как-то криво ухмыляясь, передал ей довольно толстую, в триста печатных страниц, рукопись. Читая ее, Люсьен Ивановна временами приходила в такое бешеное возбуждение, будто ее ублажали сразу несколько распаленных горцев или негров. То и дело бегала в душ ополоснуться. Роман «Моя мама — блядь» был написан почему-то от лица молодой девушки, сюжета в привычном понимании там не было. Просто героиня описывала одну оргию за другой, перемежая их сценами каких-то непонятных кровавых разборок, но все это с такими умопомрачительными подробностями, что волосы вставали дыбом и в паху сладко щипало. При этом автор демонстрировал удивительное знание извращенной женской психологии, на некоторых страницах у Люсьен Ивановны возникало ощущение, что она смотрится в зеркало. Почти невозможно было соотнести эту книгу с образом Санька Чубукина, вечно хмурого, немногословного и малость заторможенного. Люсьен Ивановна сразу поняла, что если книгу издать, она улетит бешеными тиражами и принесет ее создателю мировую славу. Но Саньку она об этом пока не сказала, чтобы он не зазнался. Зато дозвонилась до Тинки Букиной и поделилась своими впечатлениями. К ее удивлению, Тинка сама роман не читала, малыш ее не удостоил, но все равно, как и Люсьен Ивановна, считала мальчика настоящим гением, ничуть не уступающим всем этим хваленым Пелевиным, Марининым, Незнанским и Тополям, а в чем-то даже превосходящим. По мнению Тинки, он стоит по таланту где-то между Кафкой и Толстым и, может быть, только чуток не дотягивает до Жванецкого и Искандера. Она лукаво поинтересовалась:

— Ну а как он, Люсечка, во всем остальном?

— Знаешь, миленькая, — серьезно и с благодарностью ответила Люсьен Ивановна, — вполне на уровне. Я даже поражаюсь. В творчестве он такой непредсказуемый, тонкий, а по жизни, реально, — крепенький такой, старательный бычок. Я твоя должница, Тиночка, проси, что хочешь.

— Сочтемся славою, — пошутила Таина. — Ведь мы свои же люди.

— Где ты только таких находишь?

— Секрет фирмы.

…Иноземцев и в машине находился под смутным впечатлением разговора с супругой. Что-то с ней творилось явно неладное. Дело даже не в этой ее новой игрушке — писателе, хе-хе! — а в какой-то несобранности ее поведения в последние дни. Дважды она забывала выполнить его поручения, хотя речь шла о пустяковых деловых звонках, а третьего дня на приеме в американском посольстве прокололась с Сергеем Сергеевичем Пустельгой, помощником президента, злейшим врагом Иноземцева. Пообещала таможенную протекцию российско-бразильскому концерну «Ориноко», который в черном списке отмывалыциков денег, спущенном недавно в Интерпол, занимал одну из первых строчек. Дутая, фиктивная компания, чьим руководителям, кажется, уже предъявлены обвинения сразу в четырех странах Старого Света. Ни Иноземцев, ни Пустельга не имели к этому концерну прямого отношения, это был голый крючок, закинутый интриганом наобум, — и вот на тебе! Рожа паскудная подошел к нему на приеме под руку с Люсьен и, расплываясь в омерзительной лягушачьей улыбке, радостно объявил:

— Короче, Федор Герасимович, с женщинами иметь дело проще, чем с такими истуканами, как мы с тобой. У них ум свежее.

— Чего ты хочешь? — заранее нахмурился Иноземцев, не выдерживая ликующего взгляда подковерного бойца.

— Чего хотел, то уже в кармане, — хохотнул негодяй и, оглянувшись по сторонам, заговорщицки добавил: — «Ориноко», брат, «Ориноко»!

— Не юродствуй, Сергей Сергеевич, — попросил Иноземцев. — Что — «Ориноко»?

— С твоего высокого соизволения даем ему зеленую улицу на российском рынке.

При этих словах пышнотелая Люсьен Ивановна, которую мерзавец нежно обнимал за талию, задергалась, как лисичка в капкане. Кровь бросилась Иноземцеву в лицо. Он сразу понял, что этот шутовской разговор сегодня же будет передан монарху. И несомненно, с добавлением самых невероятных подробностей.

— Мелко понтуешь, Сережа, — сухо сказал он. — Выдыхаешься, что ли?.. Я с подставными дел никогда не имел и тебе не советую.

— Нет, почему же… — торжествующе гудел подонок. — Эти парни веников не вяжут. За «Ориноко» большие капиталы, я тебя понимаю, дружище. Но все же… осторожность, конечно, не помешает.

Иноземцев счел за лучшее повернуться спиной и таким образом прервать похабный разговор.

Так, по пустякам, она его прежде не подставляла… Были и другие неприятные шероховатости чисто бытового свойства. К примеру, ни с того ни с сего надавала оплеух своей любимой горничной Машеньке Тюриной, которая якобы пролила кофе на туалетный столик. Или вдруг потребовала уволить конюха Дему, который на загородной конюшне обихаживал четырех рысаков Иноземцева и ни в чем дурном никогда замечен не был. Дюжий деревенский малый, немного сонный на вид, но за лошадьми ухаживал, как за родными. Допустим, с конюхом понятно, чем-то, вероятно, не угодил по мужицкой части, а с Машенькой?.. У прекрасной Люсьен Ивановны шалили нервишки, а это для жены политика такого ранга, как Иноземцев, непозволительная роскошь. Никто не отрицает, она была ему хорошим другом, но слишком много сил уходило у нее на проблемы, связанные с мужскими гениталиями. До эталона она не дотягивала. За Люсьен Ивановной, при всех ее достоинствах — образованность, внешние данные и прочее — необходим постоянный пригляд. Теперь еще этот мальчишка. Писатель! Знаем мы этих писателей, которые присасываются к богатым и влиятельным дамочкам.

Иноземцев через переговорное устройство связался с водителем и велел остановиться. Они были почти в Центре, а Федор Герасимович так и не решил, куда ехать дальше. Ощущение легкой утренней паники было для него обычным. Кроме министерского поста, на нем висело столько важных государственных должностей и обязанностей — фонды, советы, комитеты, комиссии, — что каждый день начинался, как шарада. Он не мог разорваться, чтобы попасть во все места, приходилось лавировать, выбирать из важного наиважнейшее, и день ото дня, учитывая сложную политическую ситуацию (выборы на носу, экономическая разруха, война в Чечне, коррупция, спятивший монарх), делать это становилось все труднее. Незаменимым помощником была Элла Владимировна Гейтцель, его бессменная, уже в течение пятнадцати лет, секретарша, можно без преувеличения сказать, правая рука. При ней как-то незаметно сколотилась небольшая группа толковых ребятишек, кажется, ее ближайшая родня, которая только тем и занималась, что просеивала его рабочий график, убирая лишнее, ненужное, тасуя встречи, планерки, совещания, даже заграничные поездки, как карты в пасьянсе. С одной стороны, зависимость от подсказок Эллы Владимировны его тяготила, с другой стороны, он уже не представлял, как без нее обойтись, тем более, реальность показывала, что мадам Гейтцель никогда не ошибалась. Она была гениальным координатором и еще ухитрялась во всем этом бедламе раза три в неделю выкраивать для Иноземцева по несколько часов для вольного досуга. К слову сказать, он не особенно в этом нуждался, но ничего не поделаешь, с волками, как говорится, жить… Если бы за ним не водилось таинственных отлучек, он выглядел бы подозрительно для своих соратников, денно и нощно занятых рыночным обустройством России.