***
Между тем, клуб «Господствующая искренность» развивался с каждым днем, а собрания его членов стали носить регулярный характер. После того, как Маврикий и Августин создали в интернете специализированный сайт, от желающих прийти на пустырь и представить свои произведения не было отбоя. Но приглашения получали далеко не все, а лишь те люди, чье творчество, по мнению основателей клуба, гармонировало с их собственной философией, несло в себе мощный энергетический заряд, было направлено против общества, его моральных принципов и устоев. Так, сегодня Августин и Маврикий ждали сразу трех гостей — Эль Матадора, Ласкалу и Багиру.
Но если первые двое особого впечатления на Августина не произвели — да, интересные творческие натуры с нестандартным мышлением и красивыми стихами, но не более того — то Багира запала в самое сердце. Высокая, статная девушка в черных кожаных штанах и вязаной кофте влетела на пустырь, как ураган. В каждом ее движении чувствовалась сила, после каждого шага словно сотрясалась земля. Черные тени под глазами и черная же губная помада делали ее и без того таинственный образ вызывающим и дерзким, от горящих огнем глаз хотелось спрятаться. А ее стихи… Когда она вышла на импровизированную сцену и принялась читать — равнодушным не остался никто. Она читала их с придыханием, слова будто отскакивали от ее губ и ударялись в стены, настолько эмоциональной и яркой была эта речь. Такая же дерзкая и вызывающая, как и сама Багира…
Я слышала где–то в толпе:
«В продаже старые клоуны».
Один из них жалобно пел,
умело боль зарифмовывая.
Иссякла улыбок река,
в душе нынче климат засушливый,
и вот все они с молотка
пойдут, став живыми игрушками, —
и будет, хрустя, их жевать
толпа, как большая столовая.
…Осталась моя голова —
по–клоунски размалёванная…
[3] Августин не смог сдержать эмоций и зааплодировал, а затем сам взобрался на сцену, желая представить стихи, написанные вчера на полупьяную голову в порыве очередной депрессии.
Удар по сердцу, и боль наружу.
Понял я, что свет мне больше не нужен.
Лишь только тьма меня не осудит,
И Бога теперь в моей жизни не будет.
Я испытывал боль, позор и презренье,
Лишь когда умирал — я был счастлив мгновенья.
Теперь я понял, что враги бесконечны,
А слезы мои, как и силы не вечны.
Зачем ты придумал людей, о мой Боже?
Я ухожу, и ты мне больше не нужен.
Тебе принципы, Боже, важней разуменья,
И адовы муки ты зовешь избавленьем.
А люди в руках твоих словно игрушки,
Захочешь — черви, а захочешь — лягушки.
А мы, о Боже, мы ведь тоже живые,
Но мы старики, а они молодые…
А люди твои нас презирают,
Одних калечат, а других убивают.
Ты подумай, мой Бог, в эту зимнюю стужу,
А я ухожу — твой светлый мир мне не нужен
[4]…
И вновь раздались аплодисменты, и Августин с огромным удовлетворением заметил, что Багира, эта чертовка с бесноватым взглядом, тоже приветствовала его…
— А может курнем травки? — произнес Эль Матадор и извлек из кармана несколько косячков.
— А что, какой же творческий кружок без марихуаны? — ответил Маврикий. — Давай!
Через пять минут все помещение заволокло сладковатым дымком. Потом кто–то вновь вышел на сцену и читал стихи, кто–то устроился рядом с холодильником и пил водку, Августин же, подгоняемый наркотическим дурманом, подкрался к Багире и прижался к ней всем своим телом.
— И как тебе у нас, моя принцесса, еще вернешься или сгинешь навсегда? Смогу ль тебя обнять еще за плечи, взглянуть хоть раз в безумные глаза?
Повернув голову и направив на Августина свой пристальный взор, Багира улыбнулась и облизнула кончиком языка его нос.
— Конечно, я приду еще, коль пригласишь. Кстати, у тебя хорошие стихи.
— Спасибо, ангелок. Из уст твоих и мат звучал бы песней!
— Нет, мне не нравится, когда меня называют ангелом. Я дьяволица, черная пантера. Это люди тянутся к солнечным лучам, а мне он причиняет боль. Моя стихия — ночь. Она придает сил, вдохновляет, заставляет жить. Ночью я не вижу на улицах марионеточных людей, их лживые улыбки, не слышу их мерзкий смех, не вдыхаю их запах. В это время они забираются в свои жалкие лачуги и трясутся от страха, а я наоборот покидаю обитель и брожу в одиночестве.
— Не страшно ли тебе бродить одной, ведь мир людской таит в себе угрозу?
— А они меня сами боятся, Августин. Они ведь пустышки, в них нет стержня. Мне достаточно посмотреть в глаза — и они с криками разбегутся. Ну а кроме того, меня хранит моя заступница ночь. Прочитай, пожалуйста, еще какие–нибудь свои стихи.
— Слушай:
Не плачь, мой маленький бунтарь,
Когда увидишь боль людскую,
Не плачь, мой маленький палач,
Когда пролью я кровь густую.
Не плачь, мой маленький птенец,
Когда порвутся крылья жизни,
Не плачь, мой милый патриот,
Когда солдат предаст Отчизну.
Не стоит отдавать себя
Во благо девственного счастья,
С небес так падать высоко
На землю боли и ненастья.
Когда красивая душа
С тоски вдруг режет себе вены,
Ты понимаешь, мой малыш,
Что жизнь и счастье не бесценны.
Не плачь, мой сладкий лицемер,
Обидев юную подругу,
Ведь разделивши с ней постель,
Уже зовешь туда другую.
Не стоит плакать, мой алмаз,
Когда тебя кидают в лужу,
Когда не ценят и не ждут,
И говорят, что ты не нужен.
Не плачь, мой глупенький малыш,
Я защищу тебя от боли.
Хотя так трудно устоять,
Когда уже не держат ноги
[5]…
— «Когда красивая душа с тоски вдруг режет себе вены», — шепотом повторила Багира. — Ты удивляешь меня все больше, хотя мне казалось, что я давно уже разучилась удивляться…
Они еще долго болтали, читали друг другу стихи, целовались и обнимались на холодном полу, который в этот самый момент казался им нежнее пуховых перин…Августин парил в облаках и очень не хотел идти в душную квартиру, выслушивать нарекания жены, заниматься формальными поисками никому не нужной подработки. Не хотелось выходить на улицу и видеть слуг с опущенными головами, мчащихся продавать свои жалкие умения за жалкие гроши. Вот бы остаться в клубе навсегда — читать свои стихи и слушать другие, писать здесь роман, а потом предаваться празднествам и веселью. Что еще нужно для счастья? Что еще нужно для того, чтобы чувствовать себя полноценным человеком, радоваться жизни и наслаждаться ею? Как некоторые могут находить призвание в деньгах и карьере, ведь все это такая жалкая мелочевка, недостойная трясина для по–настоящему творческих и одухотворенных натур, которые останутся в веках и будут радовать своими произведениями не одно поколение, в отличие от пустоделов и пустобрехов, чей удел забвение…
