Вильгельм Кейтель верил в то, о чем говорил. Он был всецело предан Гитлеру и в выполнении своего долга перед фюрером старался быть примером для других. Благосклонность фюрера окрыляла его, и он почти выкрикивал обличительные тирады о путче Рема, кризисе Фрича, афере Бломберга. Все было своевременно выявлено, преодолено и ликвидировано!

— То, что нас не губит, — изрек Гитлер, — делает нас сильнее!

Присутствующие восприняли эти его слова как откровение. Прилагая огромные усилия, они таращили усталые глаза, делая вид, что чрезвычайно заинтересованы беседой. А в коридоре уже нетерпеливо переминался шарфюрер[23] СС, имевший задание выгуливать на ночь овчарку Гитлера, а затем отводить ее в конуру.

Фюрер подхватил мысль генерал-фельдмаршала: Гема, начальника штаба СА[24], необходимо было устранить из чисто государственных соображений, генерал-полковник фон Фрич был гомосексуалистом (правда, впоследствии это не подтвердилось), генерал-фельдмаршал фон Бломберг женился на женщине с сомнительным прошлым. Как бы то ни было, Гитлеру удалось стать верховным главнокомандующим вермахта. А потом он создал верховное главнокомандование вооруженных сил и передал его в надежные руки генерал-фельдмаршала Кейтеля.

«Кто хочет достичь великого, никогда не должен быть мелочным», — провозгласил тогда Гитлер, и все, кто находился в Германии под ружьем, с 1938 года стали повиноваться только ему одному. «У каждого человека чести есть свои враги. Если он хочет утвердиться, он должен их устранить» — этим правилом фюрер руководствовался и в дальнейшем.

— Спокойной ночи! — пожелал фюреру рейхслейтер Борман, стараясь казаться взволнованным.

Мария выбежала на темную лестничную клетку, ударилась головой о стену и свалилась на пол. Тяжело дыша, она попыталась подняться и уперлась в грязную штукатурку. Здесь и нашел ее один из жильцов третьего этажа, штудиенрат Иоганн Вольфганг Шоймер. Это был вполне достойный человек с лицом актера на героические роли и серебристым ежиком волос. Он помог Марии подняться и непроизвольно обнял ее:

— Что случилось? Что произошло, дорогое дитя?

В последнее время Иоганн Вольфганг взял в привычку обходить ночью дом номер 13 по Шиффердамм. Его жена была тяжело больна. Школу, в которой он преподавал, на днях разрушила вражеская бомба. Поэтому он чувствовал потребность ежедневно смотреть в ночное небо, так сказать, лететь навстречу звездам, выражаясь в духе Канта.

Мария дрожала всем телом, склонив голову на его большую грудь. Его руки гладили ее плечи и спину, и слова казались похожими на это нежное поглаживание:

— Только не падай духом, дорогое дитя. Человек не должен терять самообладания, что бы ни случилось. Мне-то ты ведь доверяешь?

Мария с готовностью подтвердила это. Она считала школьного учителя добропорядочным, хорошим человеком.

— Со мной ты можешь ничего не бояться, — заверил он девушку. — Моя дорогая жена не будет иметь ничего против.

Жена приняла на ночь сильнодействующее снотворное и вряд ли могла проснуться ранее обеда.

Они поднялись вверх по лестнице, прошли мимо двери фрау Брайтштрассер, которая с замиранием сердца прислушивалась к происходящему. Помогая Марии подниматься по лестнице, штудиенрат Шоймер приговаривал:

— Что значил бы человек, если бы вокруг не было других людей!

— Вы, по-видимому, интересуетесь нашей мастерской по ремонту мозгов, — грубо пошутил Майер. — Или, может быть, вы хотите снять здесь квартиру?

— Мне хотелось бы лишь полюбоваться вами, — ответил фон Бракведе саркастически.

Гестаповец Майер любил работать по ночам. И не случайно в кабинете штурмбанфюрера висела табличка с надписью: «Утро вечера мудренее». Когда начинал брезжить новый день, его жертвы обычно становились разговорчивее.

— Вы хотите просто занять мое время, господин фон Бракведе, или преследуете какие-то определенные цели?

Они стояли, выжидающе глядя друг на друга, в подвале гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе. Потом оба закурили, не выпуская один другого из поля зрения.

— Мне стало известно, что вы добились значительных успехов, — сказал наконец фон Бракведе. — Полковник Брухзаль, говорят, поет, как целый мужской хор.

— А ну его к черту! — взъярился вдруг гестаповец. — Этот Брухзаль кого угодно может вывести из терпения. Дело в том, что он, как и прежде, дает показания против генерал-фельдмаршала Роммеля.

— И именно это вы считаете абсурдным? — спросил капитан фон Бракведе.

— В том-то и дело, что нет! Но это же свинство! — посмотрел на него озабоченно Майер. — Ведь если об этом станет известно фюреру, он просто-напросто может стереть меня в порошок.

— А вы ему не докладывайте об этом. — Капитан выдал рекомендацию, прищурив глаза и понизив голос, — часовой, стоявший у подвальной двери, не должен был ничего слышать.

— Вам легко говорить! А меня Гиммлер запросто сдует с моего кресла, если я ему наконец не представлю результатов расследования. Он-то как раз и смотрит на все это, как кот на сало. И готов въехать в рай если не с моей помощью, то за мой счет.

— И все-таки прежде всего — терпение! — опять посоветовал капитан. — Любая поспешность может привести к роковой ошибке.

Штурмбанфюрер увлек своего посетителя в ближайший угол и зашептал:

— Дело уже закрутилось. Приказ на арест Гёрделера поступит в самое ближайшее время, а Кальтенбруннер, которого, по-видимому, разжег Гиммлер, собирается объявить его розыск по всей стране через уголовную полицию. Бек уже несколько месяцев стоит одним из первых в моем списке, и у меня большое желание заполучить его, хотя бы в порядке самозащиты, понимаете? Какой-нибудь доказывающий его вину материал наверняка найдется.

«Пожалуй, целая куча, — подумал фон Бракведе. — Для этого следует лишь очистить письменный стол генерал-полковника. На основе того, что там отыщется, можно завести несколько пухлых дел». А вслух он спросил:

— Как обстоит дело с Юлиусом Лебером?

Штурмбанфюрер, казалось, слегка смутился:

— Его уже допрашивают со вчерашнего дня… Поверьте, против моей воли, я ничего не мог поделать. Но этот парень — чертовски крепкий орешек, если это вас хоть немного успокоит. С ним нам придется повозиться не одну неделю.

— Если вы хотите остаться в умниках, тогда попытайтесь притормозить это дело, — сказал Бракведе требовательно. — И поэнергичнее! Вам, вероятно, придется потоптаться на месте всего сутки, а может, часов двенадцать.

Майер бросил на Бракведе пристальный взгляд прищуренных глаз:

— Это как же понимать — как зловещую шутку или как предложение?

— Как вполне конкретное предложение. И подумайте об этом хорошенько, Майер. Какую цену вам придется за это заплатить? Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что дешево вам все равно не отделаться. Поэтому возникает вполне естественный вопрос: сколько стоит в нынешнее время такая голова, как ваша или моя?

— Удивительно, как быстро проходит ночь! — сказала графиня Элизабет Ольденбург и слегка потянулась.

Константин чувствовал себя совершенно счастливым. В эти часы молодые люди говорили друг с другом так, как если бы были знакомы долгие годы, чуть ли не с детства. Их юность была очень похожей и прошла в родительских имениях.

— Летом мы часто спали под открытым небом — брат и я, — рассказывал Константин. — В саду или в лесу ставили палатку: одно одеяло стелили на землю, другим укрывались…

— По-видимому, хорошо иметь такого брата, как капитан. А я всегда была одна: у меня нет ни братьев, ни сестер.

Сказать «У вас есть я» Константин не решился, но в его глазах сквозила неприкрытая нежность. И Элизабет, казалось, с радостью воспринимала эти исходящие от него волны искренней симпатий.

— Я немного устала, — сказала она и открыто посмотрела на него, — но не настолько, чтобы хотеть спать. Я просто прилягу.