Константин уже в третий раз за эту ночь заверил ее, что не хотел бы причинять ей хлопот, и предложил:

— Я могу, пожалуй, пройтись немного пешком, пока не пойдет первая электричка на Бернау. А кроме того, я могу провести несколько часов и на Бендлерштрассе.

— Ни в коем случае! — возразила графиня и тихо добавила: — Хотя, может быть, вам неприятно оставаться здесь?

— Я думаю только о вас, — заверил ее Константин. — Однако ваша репутация…

— Да что там! — энергично запротестовала Элизабет. — Хорошая репутация — одно, а война — совершенно другое. В эти дни миллионы людей вынуждены ютиться в тесных каморках, а у нас целая комната.

После этого они договорились прилечь, естественно не раздеваясь, на ее кровать. Его предложение устроиться на полу она отклонила, заявив, что нет никакой необходимости создавать лишние неудобства.

— А портфель?

— Его мы положим между нами, — рассмеялась графиня. — А сейчас — спать, у нас остается не так уж много времени.

— Мы малюем лозунги ночи напролет, — сказал драматург устало. — В такое время нужно же что-то делать!

— А мне это нравится, — заявил Леман. — Каждую ночь рисковать жизнью. И как долго вы ведете такую игру?

— Да уже три года, — ответил драматург и несколько смущенно добавил: — Правда, с некоторыми перерывами.

Они по-прежнему собирались в подвале на Ландверштрассе. Лишь несколько человек, живших поблизости, разошлись по домам. Оставшихся было четверо: обе студентки, драматург и Леман. Лишь с наступлением дня они могли без опаски выйти из убежища и смешаться с рабочими, идущими на смену. Путь к их убежищу был долгим.

Студентки раньше едва ли знали друг друга, так как одна из них занималась философией, а другая медициной. Сейчас они молчали, утомленные проделанной работой. Обычно после подобных ночных бдений все укладывались спать прямо на мешках. На этот раз спать никому не хотелось.

— Вы делаете все это, по сути, на свой страх и риск? — допытывался Леман.

— Да, — подтвердил драматург.

Леман лежал на спине и, прищурившись, смотрел на слабый свет свечи. Если он поднимал руку, стена оказывалась в тени. Студентки, прикорнувшие в углу, напоминали ему молчаливые тени. Драматург пристроился около двери, опершись спиной о потрескавшуюся стену.

— И у вас никогда не возникало чувства одиночества? — Леман даже приподнялся от возбуждения. — Не кажется ли вам иногда, что вы всеми покинуты? Много ли смысла в том, чтобы писать на стенах домов лозунги, когда повсюду гибнут люди?

— Давайте-ка лучше слать, — предложила одна из студенток. — Над тем, что происходит сейчас, долго ломать голову нечего, конечно, обладая хоть немного здравым смыслом да и убежденностью. А лучше сказать — совестью.

Другая студентка, светловолосая блондинка с голубыми глазами и несколько вытянутым лицом, на котором теперь лежало выражение строгости, спросила:

— Вы, видимо, уже слышали о брате и сестре Шолль?

Драматург пояснил ровным голосом:

— София Шолль и ее брат с одним приятелем разбрасывали листовки в актовом зале мюнхенского университета. Они ненавидели Гитлера и его режим и входили вместе со своим профессором, по фамилии Хубер, в группу под названием «Белая роза». Их казнили. Наряду с другими была и так называемая «Красная капелла», в которой, насколько мне известно, большинство составляли офицеры министерства авиации. Они тоже были казнены, причем тайно. По приказу Гитлера казнили священников и педагогов, чиновников и писателей, профсоюзных деятелей и бывших депутатов рейхстага — представителей самых различных партий. Да и многих других. По нескольку тысяч в год. Но многие живы до сих пор, и мы в их числе.

— Я знаю одного генерала, по фамилии Тресков, — сказал Леман, — из прусской дворянской семьи, который неоднократно пытался убить Гитлера. Знаю я и некоего подполковника Хайнца. Он еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году намеревался ворваться со штурмовой группой в имперскую канцелярию. Собирался уничтожить Гитлера и подполковник фон Бёзелагер со своими людьми. Генерал-майор Штиф, так же как генерал-майор фон Герсдорф и капитан Аксель фон дем Бусше, носил на себе взрывчатку, чтобы разнести Гитлера на куски…

— Так почему же этот человек жив до сих пор? — спросил чуть слышно драматург.

— Может быть, потому, что должен был появиться достаточно сильный противник, так сказать, антипод дьяволу, — выдвинул свою версию Гном, а мысленно заключил: «И он наконец появился. Это полковник Клаус фон Штауффенберг».

— Немедленно откройте! — крикнул шарфюрер СС Йозеф Йодлер и ударил кулаком в дверь.

Крик его разнесся по всем этажам дома номер 13 по Шиффердамм. Дверь была отперта незамедлительно, и штудиенрат Шоймер предстал перед Йодлером в халате в бело-голубую полоску. Его седые волосы отливали серебром, а прическа была немного помята.

— Хайль Гитлер, господин шарфюрер! — приветствовал он гостя и быстро добавил: — Как ваше здоровье?

— Эта скотина Мария у вас? — Йозеф Йодлер в помятой ночной сорочке очень напоминал памятник воину, отлитому из бронзы в обнаженном виде, перед самым его открытием. — Выставьте это дерьмо за дверь или мне придется применить силу!

Йозеф был сыном управляющего домом и блоклейтера Йодлера. Он входил в состав оперативной группы, которая выполняла в восточных областях специальные задания. Сейчас Йозеф — в который уже раз! — был в отпуске. Обычно он располагался в комнатах первого этажа и жил там, как правило, один, так как его жена находилась на службе. Ее занятие было сродни его собственному — она считалась специалистом по золоту, особенно по золотым зубам, а ее подразделение являлось прямым поставщиком имперского банка.

Йозеф отодвинул штудиенрата в сторону, прошел по коридору и через открытую дверь заглянул в комнату. На софе лежала Мария. Глаза ее были полны страха, одеяло натянуто до подбородка.

— Посмотрите-ка на него! — загоготал шарфюрер. — Уж не являетесь ли вы, старая перечница, тайным сластолюбцем?

Штудиенрат пытался возмутиться с достоинством:

— Я бы попросил вас, господин Йодлер! — Однако на большее его не хватило.

А шарфюрер загоготал еще громче — он считал себя человеком с юмором, что должно было повлечь за собой определенные последствия.

— Заткни глотку! — приструнил он спокойно Шоймера, а обращаясь к Марии, бросил: — Поднимай свой зад и пойдем со мной!

Мария откинула одеяло и поднялась. Ее грубое льняное платье, имевшее форму мешка, лежало, аккуратно сложенное, на стуле. Она схватила его и послушно направилась к двери, опустив голову. Шарфюрер Йодлер рассматривал ее со всевозрастающим вниманием.

— Вы должны поверить, что мной руководили самые лучшие намерения… — озабоченно лепетал штудиенрат Шоймер, ведь с Йодлером-младшим шутки были плохи. — Я чувствую себя обязанным…

Йодлер-младший отвернулся от него. Он шлепнул Марию ниже спины и крикнул:

— Шевелись, гвоздичка! Марш в хлев, там твое место!

Штауффенберг встал в начале шестого. Ему удалось поспать всего несколько часов — впрочем, как обычно за последние недели. Однако он был абсолютно бодр, лицо его выглядело свежим, а единственный глаз смотрел зорко.

Полковник подошел к окну, ухватил штору тремя пальцами левой руки и раздвинул ее. В лучах раннего солнца озеро сверкало бледно-голубыми искрами. В течение нескольких минут Клаус задумчиво смотрел на открывшуюся его взору мирную картину, затем пошел в ванную. Бертольд был уже там. Они только кивнули друг другу — слова казались сейчас лишними.

Клаус стянул с себя пижамную куртку. Бертольд не помогал ему: он знал, что брат не терпит этого.

— Ртуть в термометре вот-вот закипит, — заговорил наконец Бертольд. — По-видимому, сегодня будет самый жаркий день года.

Клаус намылил лицо и шею, причем постарался никоим образом не показывать, какие боли при этом испытывает. Ему было тридцать шесть лет. Брат был старше его на два с половиной года, но безжалостное время почти полностью стерло эту разницу, и теперь казалось, что они одногодки.