— Для маскировки я положу в портфель еще несколько папок.

— Не делайте этого, господин полковник. Возьмите лучше чистую бумагу или газеты, скажем «Фёлькишер беобахтер»[17]. Вы должны считаться с тем, что после взрыва будут задействованы специальные команды, которые обыщут помещение и соберут все до последнего клочка бумаги. И нужно избежать малейшей улики, которая указала бы на вас. Никогда заранее не знаешь, чем все кончится.

— Вы стараетесь предусмотреть любую мелочь, Леман.

— До сих пор я выхожу из себя, когда вспоминаю бомбу, замаскированную под бутылку коньяка. Люди Трескова подложили ее в самолет, на котором летел Гитлер, а взрыва не получилось — отказал запал. Однако я не могу в это поверить. Очевидно, кто-нибудь из тех, кто последним держал бомбу в руках, от волнения неправильно вставил взрыватель. У нас с вами такого не должно случиться.

— Разрешите мне задать вам вопрос, Леман?

Немного удивившись, ефрейтор кивнул. И тогда полковник спросил:

— Зачем вам все это?

Леман еле слышно рассмеялся:

— Я отвечу вашими же словами: кто-то в конце концов должен сделать это. А что касается меня, то меня мучит комплекс, нет, не комплекс неполноценности, а, так сказать, комплекс «отцов и детей». Мой старик — ортсгруппенлейтер[18] и изо всех сил старается копировать Гитлера. И могу вас заверить, это очень подстегивает меня.

Полковник левой рукой дружески похлопал ефрейтора по плечу. Последний и не подозревал, что подобный жест был для Штауффенберга нетипичным. Обычно он стеснялся прикасаться к чужому человеку.

— Дайте мне вашу левую руку, — требовательно сказал ефрейтор. — А теперь сожмите мои пальцы своими тремя. Жмите, пожалуйста, как можно сильнее.

Штауффенберг выполнил требование Лемана.

— Хорошо, — одобрил тот. — У вас хватит силы в пальцах. Должно быть, вы были сильным парнем.

— Не очень, — ответил Штауффенберг. — По крайней мере, в ранней юности. Я рос довольно болезненным ребенком, и тогда было решено, что я должен закаляться, тренировать свое тело. Но зачем нужна эта проба силы?

— Мы подошли к другому важному пункту. — Ефрейтор Леман вытащил из свернутого платка трое кусачек, тщательно осмотрел, выбрал одни из них и передал Штауффенбергу. Затем протянул ему толстый карандаш и предложил: — Перекусите кусачками.

Полковник взял кусачки, вложил в них карандаш и нажал — карандаш распался на две части.

— Пожалуйста, еще три раза подряд, — попросил Леман.

Штауффенберг выполнил просьбу ефрейтора: куски карандаша один за другим падали на стол.

Леман удовлетворенно кивнул:

— Господин полковник, вы сейчас на практике осваивали последнюю операцию — раздавливание кислотного взрывателя. После этого взрыва уже не предотвратить. Кусачки спрячьте в левый карман брюк. Кроме них, там ничего лежать не должно. Каждое движение надо рассчитать. Мы еще потренируемся.

— А потом?

— Потом вы осуществите акцию. По-моему, это случится завтра.

— Послезавтра, — поправил ефрейтора полковник фон Штауффенберг.

11 июля, вторник. Генерал Ольбрихт и полковник Мерц фон Квирнгейм ходили вокруг телефона, избегая смотреть друг на друга. Их волнение все возрастало. Клаус фон Штауффенберг улетел в Берхтесгаден, прихватив с собой свой необычный портфель. Ожидаемое наконец должно было осуществиться.

— Гитлер недосягаем, — промолвил внезапно Ольбрихт. — Когда он намеревается покинуть ставку, для него разрабатывают три маршрута: один — для передвижения самолетом, другой — по железной дороге и третий — для автомобиля. Только в последние минуты принимается окончательное решение, каким из них воспользоваться.

— И все-таки человек не призрак, — напомнил полковник. — А потом, до настоящего времени Гитлер не сталкивался со Штауффенбергом.

— В конце концов, наши единомышленники неоднократно подкладывали фюреру бомбы. Аксель фон дем Бусше, Эвальд Генрих фон Клейст, генерал-майор Гельмут Штиф были готовы подорвать себя вместе с ним, однако все оказалось напрасно. Гитлер или вовсе не появлялся, или опаздывал, или своевременно исчезал. Он был прямо-таки неуловим.

Полковник Мерц фон Квирнгейм продолжал ходить вокруг телефона.

— В истории каждого народа наступает такой переломный момент, когда становится ясно, что перемены неотвратимы. Вот и сейчас армия русских подходит к границам Германии, вторжение их союзников развивается успешно, Балканы для нас уже потеряны. Крах Германии неминуем, и Гитлер должен быть устранен, прежде чем германский народ истечет кровью или полностью деградирует и превратится в банду преступников.

Зазвонил телефон. Оба устремились к столу, на котором он стоял. Полковник Мерц фон Квирнгейм снял трубку и передал ее генералу. Тот замер, молча слушая донесение. Его лицо приняло какой-то серый оттенок, и он чуть слышно произнес:

— Сорвалось. Не было ни Гиммлера, ни Геринга, и Штауффенберг спрашивает, нужно ли было действовать.

— Достаточно было бы одного Гитлера! — воскликнул полковник.

— Может быть, в следующий раз… — устало промолвил Ольбрихт. — Это должно случиться через несколько дней.

— Где мой брат? — спросил капитан фон Бракведе. — В вашем присутствии он, вероятно, чувствовал себя превосходно. Вы дали ему понять, что даже храбрецы могут выглядеть бедными глупцами, если ими будет руководить женщина?

— К сожалению, мне нужно было работать, — ответила графиня Ольденбург. — Генерал Ольбрихт приказал проверить план «Валькирия», и я не могла уделить внимание лейтенанту, даже если бы хотела этого.

— А вы хотели? — Граф фон Бракведе был достаточно тактичен, чтобы не дожидаться ответа на свой вопрос. — Во всяком случае, если бы вы немного развлекли моего брата, это можно было бы отнести на казенный счет. Поскольку то, что вы сейчас делаете, ничего не изменит.

— Это произойдет?

— Я этого вопроса не слышал, а вы его не задавали. И вообще, вы ни о чем не знаете и не имеете никакого отношения к данным событиям — не знаете ни ефрейтора Лемана, ни Штауффенберга. Вы даже не заглядывали в дела этого учреждения. Это решено, и этой версии мы будем придерживаться. А теперь скажите, где сейчас мой братец?

— В казино. Там делают доклад специально для офицеров.

— Ах, оставьте! — воскликнул фон Бракведе с издевкой и возмущением одновременно. — Это, вероятно, обер-лейтенант Герберт упражняется в произнесении своих избитых речей?

— Он говорит о Западе и необходимости сохранять истинные арийские ценности.

— Великий боже, и он говорит о Западе! А что еще курьезнее, находятся здравомыслящие существа, которые его слушают. И среди них мой брат Константин.

Фон Бракведе связался по телефону с Майером и попросил его о личном одолжении:

— Вы ведь помните моего брата? Не могли бы вы продемонстрировать ему кое-что? Мы уже говорили с вами об этом. Наши герои в конце концов должны знать, что делается в тылу. Договорились? Хорошо, я пришлю его к вам.

— Пожалуйста, не делайте этого! — взмолилась Элизабет.

— Не смотрите на меня с таким укором. Этот юноша — мой брат, и я хочу, чтобы он оставался моим братом во всех отношениях.

— Я рад вас приветствовать, мой юный друг, — заверил Константина штурмбанфюрер Майер. — И не только потому, что вы являетесь братом моего соратника. Я питаю к вам глубокие симпатии как к представителю наших фронтовиков.

— Весьма признателен, господин штурмбанфюрер!

Лейтенант пришел на Принц-Альбрехт-штрассе, в так называемую мастерскую по ремонту мозгов гестапо. Люди, которые там работали, произвели на Константина приятное впечатление. Они держались в высшей степени корректно, действовали собранно, по-деловому. Да и сам дом выглядел солидно, ни в коей мере не кричаще, казался чистым, будто его вымыли с мылом. Повсюду пахло свежей краской и каким-то сильным дезинфектором, поэтому дом походил и на образцовую казарму, и на благоустроенную клинику одновременно.