— В чем дело? — спросил Гёрделер, торопливо, но в то же время сердечно приветствуя присутствовавшего здесь же Ойгена Г. — Почему меня позвали сюда? Что-нибудь случилось?

— Не знаю, — как бы сожалея, ответил Гельмут фон Мольтке. — Это граф фон Бракведе настоятельно потребовал организовать встречу с вами. Он прибудет с минуты на минуту.

Гёрделер, измотанный до предела, тяжело опустился на ближайший стул и спросил:

— Бракведе — это все равно что Штауффенберг, не так ли?

— Нет, не совсем, — ответил Мольтке. — Бракведе при известных обстоятельствах может получать информацию из гестапо. У него и там есть агенты. Для него нет ничего невозможного.

Гёрделер несколько нервным жестом проверил, не сбился ли набок его изрядно поношенный галстук, и сказал:

— У Штауффенберга, как утверждают, появились совершенно новые идеи и предложения, касающиеся распределения государственных постов.

В разговор включился Ойген Г.:

— Это, конечно, ложная информация. Не следует обращать на нее особого внимания. Но главное, нельзя допустить ее распространения в наших кругах.

— И все же говорят, что в последнее время Штауффенберг совещался с Юлиусом Лебером, и не один раз, — упрямо настаивал Гёрделер. — Сам я не виделся с ним уже несколько недель.

— Но это же объясняется особенностями вашего положения, — попытался убедить Гёрделера фон Мольтке. — Ведь каждая встреча и беседа для вас, находящегося в подполье, небезопасна.

— Кардинальные изменения на последнем этапе подготовки к акции полностью исключаются, — убежденно произнес Ойген Г. — Я знаю Бракведе и Штауффенберга. Они никогда не были сторонниками рискованных авантюр. Перед тем как решиться на что-то, они наверняка все обстоятельно продумали, поэтому ваша позиция вряд ли повлияет на их точку зрения.

— Вы слишком молоды, — промолвил без упрека Гёрделер. — Когда-то и я был так же молод и честолюбив, но не бросался в водоворот событий очертя голову.

— Однако вы покинули свой пост обер-бургомистра Лейпцига, потому что не могли смириться с тем, что памятник Мендельсону собирались снести, — напомнил граф фон Мольтке.

— А может быть, я лишь воспользовался этим предлогом, а на самом деле ушел, чтобы не потерять себя.

— Вы ушли, чтобы остаться верным самому себе! — воскликнул доктор. — Что может быть понятнее?

Когда в 1932 году Брюнинг уходил, он предложил Гинденбургу, тогдашнему президенту, две возможные кандидатуры на пост рейхсканцлера — обер-бургомистров Кельна и Лейпцига, Аденауэра и Гёрделера. Но Гинденбург выбрал Папена и тем самым привел к власти Гитлера. Аденауэр укрылся в розарии в Рендорфе, а Гёрделер остался обер-бургомистром, затем стал уполномоченным по экономике, и наконец его взяла на службу фирма Бош. Он начал писать путевые заметки, затем мемуары. В 1940 году он воспевал победу над Францией, но упрекал Гитлера в бонапартизме.

— Нужно ненавидеть человека, — утверждал теперь бывший уполномоченный по экономике, — который выдает себя за скромника и будоражит миллионы людей во имя личной славы.

Беседа прервалась с появлением графа фон Бракведе. Едва поздоровавшись с собравшимися, он сразу заявил:

— Вчера гестапо выписало ордер на ваш арест, господин Гёрделер. Таково положение на сегодняшний день, и с этим надо считаться.

Присутствующие умолкли. Доктор пришел в негодование, граф фон Мольтке казался удрученным. Гёрделер на мгновение закрыл глаза, а затем промолвил, как бы оставаясь совершенно безразличным:

— Рано или поздно этого нужно было ожидать.

Бракведе кивнул:

— Если бы позднее, было бы лучше. Однако остается фактом, что вас ищет гестапо, а через один-два дня к поискам подключится уголовная полиция. Таким образом, будет мобилизована целая армия ищеек.

— А что, собственно, изменится в моей жизни? — заметил отрешенно Гёрделер, которого друзья нередко называли бродячим проповедником или сельским священником.

— Я установил контакты с некоторыми людьми из абвера, — сообщил Бракведе. — Они готовы помочь вам бежать из Германии в течение ближайших двадцати четырех часов.

— Как?! — выпрямился Гёрделер. — Вы хотите от меня избавиться? Вы уже договорились со Штауффенбергом?

— Мы хотим отправить вас в безопасное место, — пояснил решительно капитан, — и только.

— Это самое лучшее, что можно сейчас придумать, — заверил Гёрделера Мольтке.

И доктор Ойген Г. поддержал его:

— Это единственная возможность при создавшихся условиях.

— Я остаюсь! — заявил твердо Гёрделер. — Я хочу быть здесь, когда начнут развертываться главные события. А это должно произойти теперь же, не правда ли?

В беспокойные дни начала июля сорок четвертого ефрейтор Леман, по прозвищу Гном, вновь появился в Берлине. У посвященных с Бендлерштрассе — а их было не больше дюжины — это вызвало самое настоящее смятение.

— Добрый день, прелестная дама, — приветствовал Гном Элизабет, просунув нос в щель двери. Он радостно осклабился, увидев графиню, ибо всегда питал слабость к этому, как он выражался, «лебедю в курятнике». — Неужели за то время, что я отсутствовал, вы разучились говорить?

— Мой бог! — испуганно воскликнула графиня Ольденбург-Квентин. — Как вы здесь очутились?

— Прибыл на поезде прямо из Парижа, милостивая госпожа, и ноги сразу же привели меня к вам. — Ефрейтор схватил руку, которую ему протянула графиня, и сердечно потряс ее. — Не буду говорить, что вы стали прекрасней, так как быть прекрасней просто невозможно. Могу только засвидетельствовать: вы выглядите блестяще.

— Зато я могу сказать точно, что если бы вы оказались на моем месте и пережили бы все, что пришлось пережить мне, то по меньшей мере поседели бы, — попыталась пошутить графиня.

— Не отчаивайтесь, седина вам тоже очень пойдет.

Леман держался так, словно был здесь только вчера. Он подошел к полке, сдвинул в сторону дела об измене родине и шпионаже и вытащил из-за них спрятанную бутылку коньяка:

— Позвольте рюмочку, милостивая госпожа?

Графиня кивнула, приняла рюмку из рук ефрейтора, выпила коньяк и сказала:

— Не понимаю, вам ведь было приказано не появляться здесь. Кто же ошибся, послав вас в Берлин?

— Да нет, все очень просто. Хотя меня отправили в Париж, но стреножить там, очевидно, забыли. И вот я снова в Берлине, однако не по своей воле, а в роли связного.

— Вы привезли какие-то известия из Парижа?

— Слово «известия» для данного случая совсем не подходит. — Ефрейтор постучал кулаком по своей груди. — Я просто переполнен сведениями первостепенной важности. Прибавьте к этому еще чертову жару, пардон, очень высокую температуру…

Элизабет Ольденбург улыбнулась. Беспечность ефрейтора всегда заражала окружающих, даже Бракведе поражался его хладнокровию.

— А что скажет капитан, когда вас увидит? Об этом вы не подумали? — спросила Элизабет.

Объятий он, конечно, мне не раскроет.

— Боюсь, он немедля отошлет вас в Париж. А я буду долго страдать из-за того, что вам достанется.

— Черт побери! — вскричал Леман. — В конце концов наплевать мне на все. Главное, что в вашем сердце останется память обо мне.

Элизабет кивнула:

— На свете немного людей, господин Леман, о которых я думаю и беспокоюсь, и мне очень не хотелось бы, чтобы вы подвергали свою жизнь опасности.

— Спасибо, — сказал Гном и снова наполнил свою рюмку. Его глаза стали настороженно-серьезными, словно он увидел собственную смерть. — Кажется, я вернулся в самый нужный момент.

Ожидая капитана фон Бракведе, ефрейтор Леман продолжал болтать с графиней, главным образом о своем житье-бытье в Париже. В это время появился обер-лейтенант Герберт. Он отвесил сдержанный поклон графине, а к Леману обратился громко, тем наигранно товарищеским тоном, какой принят между однополчанами:

— Неужели мои глаза не врут? Неужели это на самом деле вы собственной персоной? Вот так неожиданность!