— И с фюрером произошло нечто подобное, не правда ли?

— С кем? — переспросил пораженный Лебер.

И лейтенант пояснил: есть типы, которые, не стыдясь, называют фюрера «мазилкой», «художником от слова „худо“». Но так могут говорить только люди ко всему равнодушные, завистливые, косные. Однако в конце концов найдутся здоровые силы, которые преодолеют любое противодействие. Как фюрер, например.

Юлиус Лебер выслушал этот хвалебный гимн Гитлеру, не моргнув глазом. А Константин, конечно же, не заметил, какое самообладание проявил при этом его собеседник, который лишь произнес:

— Время накапливает собственный опыт, чтобы можно было определить, кто подлец, а кто герой. Не всегда легко это сделать, но процесс этот неизбежен.

Генерал от инфантерии Фридрих Ольбрихт, несмотря на всю свою решительность, по сути, был осторожным человеком, Он, конечно, не обладал таким изощренным умом, как генерал Остер из абвера, стремился к компромиссам, к взаимопониманию в отношениях между заговорщиками. «В принципе, — говорил он, — мы делаем общее дело, и между нами не должно быть никаких серьезных разногласий».

По настоятельному пожеланию многих участников заговора Ольбрихт встретился с Эрихом Гёпнером. Встреча эта состоялась в сельской харчевне близ деревни Хеннингдорф к северу от Берлина. На замызганном деревянном столе стояли нетронутые кружки с так называемым «легким» пивом военного образца — знатоки уверяли, что навозная жижа на вкус ненамного хуже.

— Мои друзья и я, — сказал Гёпнер, — озабочены. Мы не продвигаемся вперед. Сколько же можно ждать?

— Я полагаю, счет времени идет уже на дни. — Ольбрихт предложил собеседнику сигару из запасов казино Бендлерштрассе, сам он не курил. — Штауффенберг вскоре приступит к осуществлению главной акции.

— Неплохой он парень, — авторитетно заявил Гёпнер. — II неудивительно, ведь он прошел мою школу!

Ольбрихт не счел уместным опровергать его утверждение. Руководители заговора считали, что если Гёпнер присоединится к ним, то от этого их дело только выиграет. Командуя танковым соединением во Франции, Гёпнер добился блестящих побед. Однако зимой сорок первого года его престиж в глазах фюрера упал до нуля, поскольку генерал-полковник под натиском русских отдал приказ об отступлении. Гитлер обвинил его в трусости и уволил со службы. Правда, денежное содержание ему потихоньку продолжали выплачивать, однако генерал — и это не составляло особого секрета — стал заклятым врагом Гитлера.

Эрих Гёпнер, потягивая «легкое» пиво, продолжал:

— Как бы высоко я ни ценил нашего Штауффенберга, все же нельзя упускать из виду, что ему принадлежат такие высказывания, которые кажутся моим соратникам сомнительными.

Ольбрихт знал, о каких высказываниях идет речь: о них ему аккуратно сообщали. Полковник фон Штауффенберг с беспощадной откровенностью называл гитлеровских генералов искателями теплых мест, блюдолизами и льстецами, презрительно именовал их сомнительными субъектами, которые в своем низкопоклонстве уже по меньшей мере дважды переломили себе хребет. В октябре сорок второго Штауффенберг без церемоний охарактеризовал поведение генералов как скандальное. Он требовал от них проявления мужества и решительности, пусть даже некоторые и заплатят за это жизнью.

— Вы не должны забывать, — заметил Ольбрихт, пытаясь прибегнуть к дипломатическому ходу, — что полковник имел в виду лишь известную часть генералитета, а вовсе не вас и ваших единомышленников. И конечно, не меня. Вы должны также признать, что между мной, вами и теми, кого он упомянул, имеется значительная разница.

Она действительно существовала, эта разница. Если кто-то в рейхе сопротивлялся или противодействовал планам фюрера, того бесцеремонно убирали. И наоборот, тех генералов, кто подчинялся беспрекословно, осыпали орденами и наградами. Особо благонадежные получали «почетные гонорары» — так называли крупные денежные дотации. Преданным генерал-фельдмаршалам выплачивали, например, единовременно пятьдесят тысяч марок, а некоторые из них получали в качестве премии за особые заслуги суммы до четверти миллиона или поместье.

— Лично я, — уклончиво заметил Гёпнер, — ничего не имею против Штауффенберга. Однако у некоторых моих друзей есть к нему претензии, и претензии вполне понятные. И так как ныне он взялся лично уничтожить Гитлера, у них, естественно, возникли опасения, что полковник поставит им кое-какие условия.

— Генерал-полковник, — заявил торжественно Ольбрихт, — в течение последних недель мы обсудили вопросы о создании новых правительственных учреждений и введении новых должностей — от главы государства до руководителей правительств земель и министерств. И ни один из этих постов Штауффенберг не потребовал для себя.

— А что получу я? — без малейшего стеснения спросил Гёпнер.

— Вы станете, как это планировалось и ранее, командующим армией резерва, замените генерал-полковника Фромма. А в дальнейшем перед вами откроются еще большие перспективы. Итак, можем ли мы на вас рассчитывать?

— Если на таких условиях, то вполне, — заверил собеседника опальный генерал и, как бы предупреждая и требуя одновременно, добавил: — Но только на таких условиях!

— Это невероятно! — вскричал капитан фон Бракведе. — Послушай, что ты здесь делаешь?!

Граф Фриц Вильгельм фон Бракведе был одет в гражданское: мятые брюки, мешковатый парусиновый пиджак, ношеная клетчатая рубашка. На ногах у него красовались грубые башмаки. От его элегантности не осталось и следа, и вел он себя соответствующим образом.

Лейтенант объяснил брату, почему он оказался здесь. Фриц Вильгельм вначале слушал рассеянно, но, когда Константин сообщил, что отца тяжело ранили, капитан опустил голову и весь напрягся, словно пытался получше расслышать слова брата.

Потом он приказал:

— Иди к матери, сообщи ей! Иди один! У меня сейчас нет ни минуты времени.

— Что? — растерянно спросил Константин. — У тебя нет ни минуты?

— Нет! — отрывисто бросил капитан. — Придет время, и тебя посвятят в такие дела, в которых неудача равносильна смерти. Таковы условия игры! А теперь иди, не задерживайся. Потом я позабочусь о тебе, а сейчас у меня много дел.

Константин почтительно попрощался с Лебером. Брату руки он не протянул, потому что Фриц Вильгельм считал этот жест архаическим пережитком. Лебер проводил лейтенанта к черной лестнице, и взволнованный Константин быстро зашагал прочь.

— Что вы предлагаете на этот раз? — поинтересовался Юлиус Лебер, входя в комнату, где граф фон Бракведе уже складывал перед собой документы, словно бухгалтер, подбивающий ежедневный баланс.

— Все то же, — ответил деловито капитан. Говорить о брате ему не хотелось.

Юлиус Лебер тяжело опустился на тахту и невозмутимо улыбнулся:

— Итак, очередной меморандум нашего друга Гёрделера, верно? А впрочем, почему бы и нет? Бывает и хуже. Ну, давайте приступим.

Доктор Карл Фридрих Гёрделер вырос в семье судьи, служившего в западнопрусском городке. До прихода к власти Гитлера Гёрделера прочили в рейхсканцлеры. Про него говорили, будто он носился с идеей возродить в Германии монархию, причем монархом должен был стать или представитель прежней династии, или же народный избранник.

Уже несколько лет Гёрделер, как позже указывало гестапо, «бродяжничал» по Германии. У него не было определенного места жительства: он ночевал то у друзей, то в гостиницах, а то и вовсе в берлинской ночлежке. Преодолевая большие трудности, он совершил поездку на Восточный фронт, искал единомышленников на Западе, его видели и в Скандинавии, и на Балканах.

И вот он появился у графа фон Мольтке. Сначала он постоял, внимательно прислушиваясь, на лестничной клетке. Его узкое, бледное, помятое лицо — лицо типичного чиновника — напряглось. Словно преследуемое животное, он поднял голову и принюхался, потом согнул палец и постучал в дверь.

Открыл ему сам Гельмут фон Мольтке и молча протянул руку. Они улыбнулись друг другу: граф — несколько сдержанно, Гёрделер — подчеркнуто оптимистично. Он всегда старался, чтобы от него исходила уверенность, однако в последнее время ему все реже удавалось произвести такое впечатление.