Сервитер поблагодарил аббата от души, затем вскинул на плечо узелок со скудными пожитками и покинул аббатство.

Шатобриан приближался к Блуа. Он шёл так быстро, как только мог. Тревога за судьбу Изабель, терзающая его сердце, и накатывающие приступы слабости из-за воспалившейся раны отнимали у молодого человека последние силы. Мысли его временами путались, становясь всё бессвязнее, странные видения посещали его. Заметив впереди постоялый двор, Шатобриан направился было прямо к нему, но почувствовал, что силы окончательно оставили его. Он сделал ещё несколько шагов, опустился на землю, привалившись спиной к ограде постоялого двора, и закрыл глаза.

«Я только немного отдохну, и снова двинусь в путь», — это была последняя ясная мысль Шатобриана. И он провалился в беспамятство.

Послышался скрип колёс, а вскоре из-за поворота показалась повозка, в которой сидели пожилой мужчина и юная девушка.

— Отец, останови лошадь, посмотри, этому человеку нужна помощь! — раздался обеспокоенный девичий голосок.

— Господь поможет, — опасливо озираясь по сторонам, ответил тот, кого девушка назвала отцом, но лошадь всё же попридержал. Звался он Амос и жил недалеко от Блуа, занимаясь тем, что ссужал деньги под залог. Он с дочерью возвращался домой, когда она так некстати попросила остановиться.

— Здесь много злых людей, Авиталь, — понизив голос, добавил Амос. — Нам надо поскорее уезжать отсюда.

— Я только взгляну, что с ним.

Тяжело вздыхая, мужчина уступил. Опираясь о его руку, Авиталь, так звали девушку, спустилась с повозки и, плотно укутав лицо накидкой, направилась в сторону Шатобриана. Опустившись на колени подле молодого человека, она вгляделась в его лицо, затем осторожно дотронулась рукой до его щеки. После чего поднялась и сделала знак отцу. Тот молча направил повозку в её сторону.

— Помоги мне, отец, — только и сказала Авиталь.

— Твоё добросердечие нас когда-нибудь погубит, — пробормотал он. Подчиняясь просьбе дочери, он сошёл повозки. В это мгновение из харчевни вышел высокий мужчина в богатой одежде.

Увидев повозку и людей, он громко, с презрением спросил:

— Ты что здесь делаешь, еврей?

— Племянник… Напился, ваша милость, — нашёлся Амос.

— Неужели и среди вас есть пьяницы?

— Только этот, ваша милость!

— Ну так забирай его отсюда и уезжай!

— Сию минуту, ваша милость, — бросив укоризненный взгляд на дочь, засуетился Амос. Вдвоём, под брезгливым взглядом господина, они подтащили Шатобриана к повозке, с трудом приподняли и уложили поверх тюков, которыми она была нагружена. Забравшись в возок, они продолжили прерванный путь.

Бедный домишко Амоса с улицы ничем не отличался от десятков других: деревянные стены с низенькими окнами, крыша, покрытая черепицей, и полукруглая сверху дверь, скреплённая, словно бочка, двумя железными полосами. Внутри царила такая же нищета: две охапки соломы на полу, покрытые ветхими, но аккуратно заштопанными одеялами, стол с кривыми ножками, два стула, немного медной посуды. Чёрный котёл у противоположной стены, прямо над которым поднимался дымоход. Одним словом, типичное жилище нищего. Но только на первый взгляд.

Амос, подойдя к котлу, ухватился за его верхний край и потянул на себя. Котёл неожиданно подался и вместе с импровизированным дымоходом и отошёл в сторону, открывая проход в другую часть дома. От входа тянулся большой зал, справа от которого были видны занавеси, прикрывающие проёмы, ведущие ещё в четыре комнаты. Вдоль стен, затянутых голубым шёлком, расположились полки и шкафы, уставленные серебряной и стеклянной посудой. Красивый стол, окружённый изящными креслами. Полы были устланы коврами.

В первой из четырёх комнат стояла низкая кровать с резными ножками, на которую Амос и Авиталь уложили Шатобриана, всё ещё находящегося без сознания. Амос с плохо скрываемым неудовольствием смотрел, как дочь сбросила накидку с плеч и, засучив рукава платья, наклонилась над больным. Он услышал её озабоченный голос:

— Надо определить причину жара, помоги его раздеть, отец!

— Поможем ему, а он потом вернётся сюда и оставит нас без гроша, — забубнил было Амос, но, поймав укоризненный взгляд дочери, нехотя подошёл к больному и стал раздевать его. Под кожаной безрукавкой оказалась кольчуга. Она была основательно помята.

— Немалых денег стоит, — пробормотал Амос, оглядывая её со всех сторон, затем он поднял взгляд на дочь и с тревогой добавил: — У нас могут быть серьёзные неприятности. Это не простой человек. Он, возможно, даже рыцарь. И, возможно, служит самому графу.

— Поздно об этом думать, — заметила на это Авиталь.

— Тут ты права, — покивал Амос, — но вот если он умрёт, нам придётся ещё хуже…

С трудом освободив тело от кольчуги, отец и дочь увидели кровавое пятно, расплывшееся по рубашке, и обменялись понимающими взглядами. Когда они стали снимать рубашку, обнажив грудь в ужаснувших их шрамах, Шатобриан застонал и открыл глаза. Он увидел пробор, деливший на две ровные части тёмные волосы, маленький лоб и вздёрнутые кверху брови, смуглое лицо с нежными чертами и глаза, полные участия. До него донёсся успокаивающий голос:

— Потерпи немного. Твоя рана воспалилась — я обмою её и смажу смесью из трав. Можешь мне доверять, я знаю толк в лечебных растениях.

— Как твоё имя? Кого я… должен благодарить? — прошептал Шатобриан.

— Меня зовут Авиталь. А это мой отец, Амос. Благодарность твоя нам не нужна…

— Что ты такое говоришь?.. — зашипел Амос на ухо дочери. Потом изобразил радостную улыбку и с неискренним дружелюбием сказал:

— Поправишься, тогда и поговорим. Сейчас тебе следует отдохнуть. Я и моя дочь позаботимся о тебе, как следует, — после чего вышел.

Авиталь виновато взглянула на больного, но тот закрыл глаза и словно погрузился в сон. Вскоре отец вернулся с широкой медной миской, наполненной горячей водой.

— Дай ему немного вина, — попросила Авиталь, внимательно оглядывая покрасневшую рану.

— Зачем? — сварливо спросил Амос.

— Прошу тебя…

— Хорошо, хорошо… Что за день, одни убытки…

Ворча, Амос снова вышел и возвратился с оловянным кубком, меньше чем наполовину заполненным вином. Авиталь тщательно обмывала рану и не сразу обратила внимание на отца, который так и не донёс кубок с вином до губ раненого. Застыв, он, не мигая, смотрел на амулет, висящий на волосяной нити на шее Шатобриана — камень с тремя углами.

— Я знал, что все эти шрамы не к добру. Он воин… — Амос сорвался с места и, вручив вино дочери, куда-то ушёл.

Укоризненно покачав головой, она оставила на время рану и напоила раненого вином. Закончив промывать рану, девушка отправилась за травами — их следовало смешать, заварить кипятком и дать настояться, прежде чем накладывать на рану. В зале она увидела отца, сидящего за столом и что-то внимательно разглядывающего. Заинтересовавшись, Авиталь подошла поближе и поняла, что рассматривал он, вне всякого сомнения, золотую монету.

— Отец, что это?

Амос обратил совершенно бледное лицо в сторону дочери и, едва заметно кивнув в сторону занавеси, за которой находился раненый, с ужасом прошептал:

— Мы погибли… Он убьёт нас, как только придёт в себя. Господь покарал нас за грехи…

— Отец, ты не в себе, — Авиталь с тревогой всматривалась в лицо отца, пытаясь найти объяснение всем этим странным словам.

— Смотри, — Амос поднял золотую монету со стола и ткнул в неё пальцем, — этой монете более тысячи лет. На ней изображено три угла. В каждом углу буква «С», а в середине чаша…

— И что? — спросила Авиталь, рассматривая монету.

— У него на груди точно такой же знак, только из камня: три угла, три буквы и чаша. Он — хранитель Чаши…

Неожиданно Амос изменился в лице. Он сполз на пол и, встав на колени, потянул дочь за руку, призывая последовать своему примеру. Она испуганно обернулась. И наткнулась на твёрдый взгляд. Раненый стоял перед ними, придерживая рукой у раны кусок полотна, которым покрыла её Авиталь.