— Туда же, куда хотели и вы.
Ободренный Барабошкин пустился в суждения:
— Заготовили мы его своевременно, а использовать по назначению не смогли: ресурсы подвели. Мы имели цель построить из него новый телятник.
— Цель имели, так впору бы стрелять, а не держать пружину на взводе три года, — нахмурился председатель. — Хорошо, если только кора подопрела, может, и бревна тоже…
— Насчет этого не беспокойтесь, Степан Никанорович, — искренне уверил Егор. — Лес ядреный. Сгоним да выкатаем в костер…
— Нет уж, в костер он не попадет, — деловито заявил председатель. — К Первому мая обязательно заложим сруб. Два ли, три ли ряда, но непременно нанесем.
Колхозники не без удивления уставились на председателя. Им уже доводилось изумляться его крутым планам. Но такой прыти никто не ожидал: в посевную, в самое занятое время и вдруг — на тебе…
— Едва ли успеем к Первому‑то мая, — выразил сомнение Силантий, — ведь осталось меньше недели. Да и пора неуправная.
— Относительно поры и управы у меня все рассчитано: переключить по трое человек от каждой бригады на другую работу — это не причинит ущерба посевной. А девять плотников до праздника далеко подвинут дело. Так ли, Прохор? — неожиданно обратился председатель к Проне.
Открытый взгляд и неподдельная бодрость председателя всколыхнули парня.
— Знамо, так, — по‑домашнему, как с женой, согласился Проня. — Ежели руки к топору прикипят, так успевай обирать щепки. Оно одному не особо задорно, а сообща‑то кобылу повалишь.
— Именно! — обрадованно согласился председатель и посмотрел на Барабошкина. — Слыхал, бригадир: «кобылу повалишь». Я бы на твоем месте обязательно начислил Девяткину лишний трудодень.
Уязвленный Барабошкин не нашелся чем возразить и сам принужденно рассмеялся вместе со всеми.
Разговор оборвался, и все снова принялись за уху. В это время от береговой стороны скатился на разлив какой‑то мощный гул. Взгляды сплавщиков устремились туда, где при сумерках светящейся шелковой лентой переливались по горизонту огни города.
— Должно быть, на артиллерийском полигоне, — первым выразил догадку Барабошкин.
— Либо грунт рвут для дамбы, — глухо произнес в свою очередь Донат.
Но их предположения опроверг Никандра:
— Не грунт это и не на полигоне, а поехал…
Его намек относился к библейскому «ездоку» Илье.
— Едва ли… грому не время бы, — выразил сомнение Яков Халманов, разбитной и беспечный, но работящий мужик‑бобыль. — Ни на прибыль, ни в самую водополь гроз не бывает. Вот при убыли — другое дело…
Доводы его казались убедительными, но над горизонтом, как ни странно, стеной поднялась неприметно для всех возникшая при тишине туча и преждевременно сгустила сумерки. Сплавщики умолкли и выжидательно смотрели на тучу. Она заслонила угол багрового облака, и тьма разлилась еще приметнее. Неожиданно из‑за края тучи прянул вверх световой сполох, как от фар набирающей в гору, но пока не показавшейся на перевале машины. Тот же, теперь уже не загадочный, гул снова скатился на разлив.
— Подъем! — несообразно моменту и настроению сплавщиков засмеялся Силантий и встал с ложкой в руке.
Председатель предосудительно взглянул на него и тоже встал, сказав без укора и тревоги:
— Вот вам и «несовпадение» в прогнозе. Надо приниматься за дело, пока не разбушевалось.
Он скинул с себя клеенчатый плащ, потом полушубок. На гимнастерку снова надел плащ и крепко подпоясался ремнем. Не дожидаясь распоряжений, колхозники взялись за багры. Барабошкин понес котел в шалаш. Это заметил Егор и укоризненно посмотрел на бригадира.
— Вымыть надо, — оговорился Барабошкин, понимая взгляд сплавщика, и прибавил: — Фонари еще не заправлены. Придется уж самому…
— Прибери, — сухо указал Егор на полушубок председателя. — И после нас не оставь тут чего: на самом ходу…
Колхозники погнали плот, с обеих сторон его упираясь баграми. От тучи уже оторвались мелкие клочки — вестники непогоды. Но тишина еще не нарушалась.
Председатель работал бок о бок с Проней, который действовал очень усердно. Он, как с прицела, без малейшего шлепка по воде погружал багор и, достигнув земли, налегал на него с азартом. Председатель старался не отставать от Прони, проникаясь к нему все большим уважением.
Колхозники не переставали перекидываться тревожными замечаниями о грозе. Проня тоже окинул небо мимолетным взглядом и вполголоса, как по секрету, сказал председателю:
— Не будет больше грому: все электричество верхом пронесло. До егорьева дня всегда уж так: полыхнет разок, другой, притянет стужу снизу, и все. Вот дождя да сивера минуем.
Действительно, неподвижный воздух заметно похолодал, что оправдывало приметы Прони. Уже на километр отдалились от леса, а глубина оставалась менее чем в полбагра.
— Почему здесь так мелко? — спросил председатель Проню.
— Тут Ворилова грива. Лес‑то в логу, а она малость повыше. Скоро срез ей начнется к озерам, и уж до самого села плот поведем на якоре.
Сообщая это чуть не шепотом, Проня оглядывался на товарищей: ему было приятно разговаривать с председателем, и он ревниво опасался их вмешательства.
— Любопытное название — Ворилова, — заметил председатель.
— Пожня она. Батя баял, допреж она была графини Паниной и называлась Медуницей. На ней самая сладкая трава — калган да мелконький столбунец. Сено в полк скупалось: лошадям оно заместо овса. И вот один раз, еще до снегу, цыганы целый стог его увезли. Управляющему сначала ни к чему: табор далеко, в стороне, цыганы в карты играют, цыганки варево варят, парнишки рыбу удят — ну ни с каким зазором не присыкнешься к людям. А с управляющим был понятой, старичок один. Он вида не подает, а про себя считает, сколько повозок у цыган и сколько лошадей пасется на лугу. Получается, что пяти лошадей не хватает. А когда это бывало, чтобы у цыган лошадей меньше повозок? Он управляющему на ухо: «Скорей в город, на сенную: может, накроем — на чужих телегах увезли». И угадал, что колдун, глядя в чистую воду: только воз захватили, по сену узнали. А четыре цыгана уже продали, с доставкой покупателям. У воза, что остался, ни хозяина, ни лошади. Управляющий ну метаться: «Чье сено? Кто продает?» А ему: «Сейчас тут цыган был». С полчаса дожидались. Да разве цыган дурак? Он уж от воза, как хорь от курицы: тому тоже не до поживы, когда собака набежит…
Только под вечер поспел управляющий обратно к реке, а уж табора как не бывало. Ломаной подковы не осталось на месте. Управляющий ругался: «Ну и ворилы! Ну и ворилы!» С той поры и называют пожню Вориловой гривой.
Проня рассказывал с душой, но все время озирался на товарищей и, должно быть, от потуг — не быть услышанным — часто заикался и пришептывал. Примечательно было то, что, рассказывая, он ни разу не спаузил в работе, ни разу не нарушил четко размеренных движений. Председатель был обрадован доверчивостью Прони. Только беспокойство, вызванное тучей, все еще держалось в нем и омрачало настроение. И когда Проня умолк, председатель посмотрел перед собою в потемневшую даль. Три звездочки береговых фонарей, по направлению к которым продвигался плот, светились заметно ярче, а огни города уже начали дробиться. Минут десять назад не различимая во мраке кромка берега теперь вдруг заметно проступила за какой‑то желтоватой полоской на воде. Похоже было, что под берегом, на всем его протяжении, разостлалось что‑то, вроде соломенного мата. Этот мат постепенно увеличивался в ширину, стирая отражения огней. Председатель не мог объяснить себе такого явления и обратился к Проне:
— Посмотри: лед там или отсвет какой. Лед — так очень желт, да и откуда взяться ему.
Проня поглядел вдаль и вынул из воды багор.
— Ветер подымается, — не без тревоги пояснил он. — Беляки погнало. Надо завозить якорь: на баграх не удержимся.
Председатель забеспокоился и сказал о предложениях Прони сплавщикам. Силантий и Яков Халманов тотчас же оставили багры, положили в лодку якорь, сели в нее сами и налегли на весла. Едва они спустили якорь и возвратились на плот, как потянул холодный ветер и по воде побежали мелкие, что рубчики на бельевом катке, волны. Ветер стал налетать порывами и скоро начал бить в лицо и руки с таким напором, какой ощущаешь при езде на открытой машине. Пошел редкий и некрупный дождь. Капли его, как ледяные крупинки, покалывали лицо.
