— Подумаешь, нежности какие, — поморщился Барабошкин. — Веди лодку ровнее.
Тетерева перестали бормотать и чуфыркать: приближение лодки тревожило их. Но потому что птицы присиделись, услажденные солнечным теплом, качкой ветвей на ветру и будоражащей вешней истомой, покидать привольной макушки им не хотелось. Проня бесшумно подгребал кормовиком, не вынимая его из воды. Расстояние до березы сокращалось и сокращалось. Проня уже не подымал глаз на тетеревов, а уставился взглядом на стволы ружья и весь сжался в нервном ожидании выстрела. Но слух его не так был поражен самим выстрелом, как эхом: оно отдалось во всем затопленном лесу перекатами, гулкими вблизи и ослабевающими по мере отдаления. Похоже было, что лихие лесорубы по команде «первый, второй» один за другим в несколько секунд произвели грандиозную валку деревьев.
Стая шумно снялась с березы. Но один черныш кувырком полетел вниз, откидываясь в стороны при ударах о сучки, и шлепнулся в воду. Пока между деревьями проталкивались к нему на лодке, он все дергался на распластанных крыльях — точно купался. Но когда бригадир взял его в руки, он перестал биться, и Проня заметил, как крупные дробинки глаз, отороченные под красными бровями белыми пленками‑ресничками, вдруг одымились и потускнели. Проне сделалось как‑то не по себе при виде загубленной птицы, зато Барабошкин был очень рад удаче: его бабье лицо кривилось от возбуждения и самодовольной улыбки. Проня сокрушенно вздохнул и повел лодку обратно в просеку.
Колхозники с живым интересом принялись рассматривать тетерева. Силантий выдернул из хвоста загнутое на кончике черное перо и, крутя его в пальцах, сказал:
— Не забыть, как мы под Ольминкой брякнули из батареи по фашистам‑итальяшкам. Ох и дали они драпа от наших «катюш»! Не только автоматы да рюкзаки, а и шляпы‑то свои побросали. И в каждую воткнуто вот по такому перу.
— На их шляпах прямые перья и покороче, — внес поправку Егор. — А такие пригодны для дамской.
— Не подойдут, — авторитетно возразил Барабошкин, ловким жестом отстраняя птицу от рук колхозников. — Дамская шляпа выиграет только от цветного пера. Подбирают его по колеру, чтобы шик и гармония. В 1910 году в Париже проскочила мода на сорочье перо, на то, что с зеленой пестринкой. А во Франции нет сорок. И за один сезон из России было вывезено туда тридцать тысяч пар сорочьих крыльев.
Ошеломив колхозников необычайной побаской, Барабошкин с достоинством пошел к шалашу. Колхозники еще потолковали о сороках, о причудах мод и снова взялись за снасть. Только Проня продолжал стоять в каком‑то оцепенении. Егор толкнул его под локоть:
— Не жалей сорок‑то, их еще осталось. Цыплят береги.
Барабошкин подвесил тетерева к верхушке кола на коньке шалаша. Легкий ветер, через лес спадая на плот, ерошил перья черныша, мотал вислое перебитое крыло и тормошил птицу.
Колхозники продолжали продвигаться вдоль просеки. На мелких местах они действовали баграми, а на глубоких завозили вперед якорь и за снасть подтягивали плот. Только под вечер они достигли лесной опушки. Под открытым небом блеснуло золотой кипенью солнечного отражения обширное пространство взветренного разлива.
Из плотной поросли ольховника вытолкнулась на чистую воду лодка и направилась навстречу плоту. В лодке сидело два человека — один на корме, другой за веслами. Гребец через плечо заглядывал на плот. По черному клеенчатому плащу, надетому поверх полушубка с палевым овчинным воротником, колхозники узнали в гребце своего председателя. На плоту никто не был подготовлен к его появлению. Оно удивило и смутило колхозников. Они даже перестали орудовать баграми, пока лодка не ткнулась о плот.
— Ну, здравствуйте! — с укоризной в голосе поприветствовал колхозников председатель и с солдатским мешком в руке шагнул через борт лодки на кошму. — Я ли поспешил, вы ли не торопитесь, только что впору сдохнуть, дожидаясь вас! И человек через меня задержался. — Он кивнул на оставшегося в лодке желтобородого, безмятежно щурившегося старичка в серой фуфайке, рыбака с Кеменской промоины.
Колхозники поняли: прямому пути водой от села до леса председатель предпочел длинный пеший обход до рыбачьего урочища. Что побудило его на это? Остерегся ли он пуститься на лодке за семь километров по половодью? Воздержался ли взять с собою человека и через то оторвать так необходимые теперь для посевной рабочие руки?
Барабошкин, оправдывая себя и колхозников, довольно развязно заговорил о трудностях сплава:
— Вручную — не моторкой: сами посудите, какая скорость…
— Да на тычок наскочили, — резонно добавил Егор. — Может, с час бились, а так больше…
Председатель, наклонясь, развязывал мешок. Судя по выражению сосредоточенности на его бледном худом лице, он всецело углубился в свое занятие и не вникал в доводы колхозников. Он извлек из мешка две пачки сахару и протянул их перевозчику:
— Вот… за рыбу и за услугу. Устроит ли?.. Не будут в обиде твои товарищи?
— Благодарствуем! — душевно воскликнул старик, проворно принимая сахар. — С чего нам быть в обиде? Рыбе нынче ход. Хоть бы полный мешок взял — и то нам не накладно. А я доставил бы тебя безо всякого… раз по делу. Больно здесь недалеко. Приходи в любое время — куда угодно подкинем. И на рыбе не постоим…
Рыбак отправился восвояси. А председатель, точно забыв о мешке и о колхозниках, вдруг деловито зашагал по кошмам и принялся осматривать их с таким задором, как будто намеревался купить для себя, пока не перебил кто другой. Цепкий взгляд только на миг задержался на номерах с дровяным поворником, зато к каждой кошме строевого леса председатель присматривался подолгу.
— Так, — многозначительно заключал он, перешагивая с проверенной кошмы на другую.
Колхозники оставались на месте и пристально наблюдали за председателем. Лишь бригадир неотступно крутился возле него и тоже не отрывал глаз от бревен.
Обход плотов закончился. Председатель вернулся к колхозникам и минуты две делал в блокноте какие‑то подсчеты. Затем обернулся к Барабошкину и рукой указал на строевой лес:
— Дерев сорока пяти не хватает.
— Не должно, Степан Никанорыч, — обеспокоенно сказал бригадир. — Мы не только бревна — поворы не оставили. Все в плотах, все тут.
Председатель нетерпеливо передернул плечами:
— Выписка‑то на порубку сохранилась, в документах подшита. И хоть не я ее выправлял, а ваш старый председатель, но в ней указано: триста восемьдесят пять корней. А тут триста сорок, никак не больше.
Раздались недоуменные возгласы:
— Как же так? Куда им пропасть? Не пропили же мы их — и то сказать.
Проня приблизился к председателю, как первоклассник к строгой учительнице, и смущенно пояснил:
— Вы каждый номер брали за двойник, а ить головные‑то кошмы с три наката.
— Вот видите! — обрадованно подхватил бригадир. — Создалась ситуация, на которую есть шутка‑прибаутка: никто не в догадке, что дверь на накладке.
Под смех колхозников Барабошкин указал председателю на передние кошмы, сплоченные в три ряда с той целью, что на них сосредоточивался основной груз: лодка, пара якорей, снасти и сами сгонщики. Хотя председатель и был удовлетворен выяснившимся недоразумением, но слушал бригадира насупившись: ему не понравилось, что находчивое замечание Прони бригадир обратил в шутку. Он отыскал взглядом Проню: тот как ни в чем не бывало поправлял на скученной снасти соскользнувшие навитки. «Курьезный, однако, парень», — заключил про себя председатель. Раздражение мало‑помалу улеглось в нем. Обожженные брови разомкнулись у переносья. На скулах под кожей, местами в красноватых пятнах от ожогов, перестали пульсировать лиловые жилки.
— Коли устали, говорите, я не возражаю против отдыха, — примирительно сказал председатель и выложил из мешка на бревна четыре больших леща. — Варите уху. Только давайте без проволочки: по радио передавали, что во второй половине дня возможен дождь и ветер. Не настигло бы нас на открытом плесе.
Кто‑то выразил сомнение:
