«Слепую кишку тоже принято считать лишней. Но тот не врач, кто плохо разбирается в ней».
«Всегда он в крайности вдается!» — скуксилась Дора.
Когда мы подошли к дому тетки Фени, она вздохнула:
«Ох, как не хочется садиться за тетрадки! Да и планы еще не составлены. Хватит на всю ночь».
Я понял ее и ответил тем же:
«Мне тоже завтра рано вставать: председатель лично просил съездить за кирпичом для тупиков под скотный двор. «Догляди, — говорит, — чтобы не отпустили лому…»
И расстались мы после ладов‑то не лучше шапочных знакомых. Все через письмо с фотографиями. Ладно, что я до последней минуты не обмолвился о том, намерена ли она остаться в деревне. Наверняка мог случиться полный разрыв. Насколько чувствительный для нее, не берусь делать догадок, но для меня‑то тяжкий вдвойне: трудно было бы вырвать ее из сердца и уж не пришлось бы наставить на истинный путь Так и осталась бы она с порочным изъяном при всей ее красоте. А может, вышла бы за другого, который сумел бы повлиять на нее. Как знать? Хороших парней немало…
— Состоялась ваша вечеринка в то воскресенье?
— Состоялась. Только не в Затенках, а в нашей школе. Весь учительский коллектив поздравлял нас с Дорой. Были Гриша и моя мать с теткой Феней. Но родители Доры не приехали.
— Почему?
— Так уж получилось. После сговора я не виделся с Дорой до следующего вечера. Привез с завода кирпич, сказался в конторе Грише и пошел домой. Пообедал и в самые сумерки собрался на свидание. Сени были заперты. Я постучал. Отомкнула щеколду сама Дора и чуть приотворила дверь. Лицо ее пылало румянцем, а глаза счастливо смеялись.
«Здравствуй, Саша! Не пущу… Я помогаю Федосье Ивановне делать уборку. Уж до завтра. Извини, Саша! Даже руки подать не могу. Сам понимаешь…»
Я нисколько не подосадовал на тетку Феню за приборку: хотя она была совсем не из верующих, но, как большинство колхозников в селе, тоже готовилась по привычке на федоровскую. И во вторник нам с Дорой не довелось увидеться: директор с утра послал ее в район на семинар. Мне тоже досталось в тот день. После наряда ремонтировал с кузнецом лемехи двух плугов, с прошлого года оставленных в поле. Потом обучал ребят водить трактор на разных скоростях. А под вечер ходил в Замолодино к Василию Харитонову — по его просьбе: он вывозил от фермы на поле навоз и после третьей поездки едва дотянул на тракторе до своего дома. Оказалось, совсем подработались клапаны. Пришлось снимать головку блока. А прокладка в заклинении оплавилась — едва мы управились дотемна. Велел я Василию наточить стекла, вообще припастись на завтра и домой вернулся уж ночью. Мать сидела с собеседницей — теткой Феней, которая встретила меня веселой проборкой:
«Прежде молодых после сговоров водой не разольешь, а нынче хоть воротом притягивай, чтобы вместе были: им впору глядеть в дела, а не в глаза друг дружке».
Мать с улыбкой пошла в куть за чайником. А я снял фуфайку и в лад сказанному теткой Феней промолвил:
«Значит, это камешек в наш агрегат?..»
«Знамо, — усмехнулась она и, вздохнув, заговорила про Дору: — Тоже с полчаса как явилась. Совещание затянулось, и на автобус она опоздала. Ночевать не захотела, села на попутный грузовик. Оно не так уж холодно сегодня, а все равно в кузове прохватывает. Пришла из Ивакина — и прямо на печь. А после чаю легла в постель: «Отдохну и буду составлять планы». А меня попросила передать тебе вот…» — Она протянула мне записку.
Я прочитал: «Саша! Завтра у меня с утра нет уроков. Только после двенадцати — четвертый и пятый. Зайди ко мне пораньше. В восемь открытие сельмага. Говорят, в сельмаг много завезли всего. Посмотрим вместе. Непременно приходи! Буду ждать».
«Спасибо, — поблагодарил я тетку Феню за передачу. И так как был убежден, что ей известно, о чем пишет Дора, не стал секретничать: — Приглашает утром сходить с ней на открытие сельмага. Не знаю, разве уж только ненадолго, а то мы с Василием, пожалуй, не успеем отремонтировать завтра головку блока».
«Управитесь, — заверила тетка Феня. — Теперь день‑то вдвое прибавился против зимнего. Погодит твой Василий. Ему на руку, хоть бы ты совсем не пришел: в Замолодине тоже справляют федоровскую‑то».
«Эти праздники только во вред, — сел я за стол и налил из чайника стакан. — Строгача бы влепить Пропурину за завтрашнее открытие сельмага».
Теперь вам легко представить, с какой занозой в душе собрался я утром на открытие нашего сельмага. Нарочно надел рабочую фуфайку и захватил свой чемоданчик с инструментом, чтобы внушить Доре и колхозникам, что мне не до гулянки и не до зряшного любопытства. Я не опасался, что Дора осудит меня за будничный наряд: она, мол, сама оденется так же. И не ошибся: кроме того, в чем привык ее видеть в большинстве случаев, на ногах ее вместо чесанок тускло блестели резиновые боты. Да, чесанкам время было в отставку. Ночью шел первый дождь. Сугробы осунулись, а дорога посреди улицы и тропа по оба порядка домов взбухли горбылем, даже малыша держали плохо, а нога взрослого то и дело вязла до воды под рыхлой коркой снега. Грачи точно ошалели: вприпрыжку озорничали в гнездах, валились с них до самых нижних сучков и опять с шумом и криком взлетали сквозь ветви вверх. Петухи из заулков соседних домов тоже сходились у палисадников и так сшибались в первых драках, что на снег летели мокрые перья и брызги крови. Я, к смеху Доры и встречных ребят, которые шли в школу, раскидал в разные стороны двух таких очумелых драчунов.
В постоянной работе да в разъездах за последнюю неделю я совершенно не заметил, как был отделан наш сельмаг. И когда вместе с Дорой очутился перед ним, то не поверил своим глазам: терем теремом! Выкрашенные бирюзовой краской наружные щитовые створки дверей и окон были раскрыты и крючками пристегнуты к желтым бревенчатым стенам. Между ними приятно выделялись двери и окна с глянцевитыми от свежих белил переплетами рам. В мокрой красной железной крыше косо отражались как бы снежные от мела трубы. На залобке, выше написанной бронзой вывески, выпукло выделялся выпиленный из самой толстой фанеры знак Центросоюза. Справа и слева к углам здания примыкали две тоже очень красивые витрины. За стеклом на одной висела газета, на другой — афиша: «Сегодня кино «Адские водители».
«Наверно, интересная картина?» — сказал я Доре.
«А мы сходим вечером вместе».
Недовольство, которое держалось во мне с утра, отпало при виде сельмага. Хорошо он был обставлен и внутри. Когда в день выборов мы заходили сюда на «бал», новое помещение казалось излишне обширным. А теперь здесь было даже тесно от избытка товаров. Кроме того, что находилось на прилавке и в витринах из гнутого стекла, полки ломились от всякой всячины. Было так многолюдно, что я со своим чемоданчиком затруднялся двигаться. Налево от входа Дора натолкнулась на группу школьников.
«Живо на занятия!» — пристрожила она.
Они ринулись к дверям, но все оглядывались на оставленные ими несколько велосипедов и мотоциклов, которые не одних их соблазняли своей новизной. Тут же в три ряда стояли стулья. Они были сиденьями наложены один на другой, и за ними виднелись полосатые матрацы.
В первый день торговли на помощь продавщице Павле Мухиной Пропурин вызвал из ларька при доме отдыха театральных работников Нюшку Кокину. Но обе продавщицы стояли без дела в серых коленкоровых халатах и выжидательно глядели на бойкую толпу. Несколько колхозниц из ближних деревень уже купили кое‑что из «мелочишки» — чулки, эмалированную кастрюлю, стиральную соду, но не собирались уходить, а блуждали жадными взглядами по полкам и вслух высказывали свои желания:
«Да, богат завоз. Все‑то, все есть, чего ни запроси».
«Нет, не все, — насмешливо вступил в их разговор один из подступивших к прилавку мужиков, что проходили в то утро через село на Яхруст к месту сплава. — Я бы лошадь купил. А где она?»
Его товарищи захохотали. Но Павла Мухина проворно встала на табуретку и сняла с полки белого, в яблоках, детского коня:
