Наконец, он предъявил Берзину обвинение в дружбе с бывшим наркомом Ягодой, который объявлен врагом народа.
Об этом свидетельствует известная многим дальстроевцам фотография: Ягода и Берзин. И надпись: «Дорогому Эдуарду Петровичу. Ягода». И могущественный в былые времена правитель Колымы вынужден был оправдываться.
«С Ягодой, — сказал Берзин, — у меня были плохие взаимоотношения. А он делал вид, что хорошо ко мне относится. Перед моим отъездом из Москвы в 35-м году он вызвал меня к себе. Когда пришел к нему, в кабинете был кремлевский фотограф.
Он сделал снимок.
На следующий день Ягода вновь вызвал к себе. В приемной, при людях, обнял меня и вручил фотокарточку, где мы сняты с ним вдвоем. И сделал надпись: «Дорогому такому-то…»144.
Берзин не хотел примириться с мыслью, что он обречен. Вновь и вновь он пытался предпринимать какие-то шаги, которые бы обелили его в глазах московских вождей.
В осенние месяцы 1937 года набирает обороты расстрельная деятельность «тройки» Дальстроя. Мы видели, что расстрелы политических противников режима — настоящих и придуманных — производились в тресте и раньше: по 3–4 человека в 1934–1935 и 1936 годах. Сентябрь 37-го начал кровавый счет уже на десятки.
В октябре, как мы говорили, кровопролитие стало приобретать массовый характер.
Получение поздравительной телеграммы из Москвы от Сталина и его подручных 16 октября было отмечено убийством семидесяти трех человек.
Глава 6
Мечта и реальность
Колымский мечтатель
Берзин очень устал и ждал разрешения на давно обещанный отпуск… Жена с детьми еще в начале леса, сразу после окончания школьных занятий, уехала в Москву. Спустя много лет она вспоминала, что атмосфера благополучной столичной жизни убаюкивала ее, атмосфера опасности улетучивалась:
«Правительство подарило Эдуарду Петровичу новую машину ЗИС-101. Она стояла в гараже в Москве и ждала своего хозяина.
Нам предоставили в Москве прекрасный особняк… Я вспоминаю о лете 1937 года как о самом счастливом времени в жизни. Втроем с детьми гуляли по паркам, ходили в музеи и ждали его, ведь не виделись почти полгода»145.
В начале ноября 1937 года помощники Берзина завершили одну необычную работу, которую директор особого треста обязался сделать до отпуска. Это был долгосрочный перспективный план развития Дальстроя. Работа над ним началась прошлой зимой, о чем Берзин сообщил тогда в большой телеграмме на имя Сталина, Молотова и Ежова. «Приступлено к составлению перспективного плана освоения Колымы», — сообщал он им 17 февраля.
И вот перспективный план готов. В двух толстых томах содержались не только ряды цифр и таблицы, показывавшие возможности добычи золота, олова, угля и других полезных ископаемых в течение десяти лет. Цифровые показатели сопровождались текстом, над которым работал сам Берзин. Он и подписал оба тома.
Видимо, директор треста придавал своему детищу особое значение: окончание работы над ним он отметил специальным приказом 11 ноября.
Необычное название дал он своему детищу: «Генеральный план развития народного хозяйства Колымской области. 1938–1947 гг.» Не Дальстроя, а области! Казалось бы, это — неожиданный поворот в мышлении директора особого треста. Но, видимо, чрезвычайщина, в последние месяцы залившая кровью невинных всю территорию Колымы, претила натуре Берзина. Сопротивляться ей в реальной жизни у него не было уже ни власти, ни возможностей. И он выразил свои личные взгляды — свою мечту в этом официальном документе.
В предисловии к плану Берзин откровенно написал: «Принципиальных и конкретных установок перспективного характера на III пятилетку трест не получал ни от центральных, ни от краевых организаций»146. Этим он подчеркивал, что все не только экономические, но и социально-политические положения документа разработаны лично им и его ближайшими помощниками, это — их взгляды.
Документ начинался с оценки проделанной работы. Очень жестко он говорит о начальном этапе организации треста.
«В 1932 году, — писал Берзин, — никто точно не знал, сколько и где на Колыме имеется золота. О наличии других ценных ископаемых только догадывались».
По итогам шести лет, в результате беспримерных усилий заключенных и вольнонаемных, «Колыма занимает сейчас первое место по добыче золота в СССР».
Первоначально, в 1931 году, Дальстрою была выделена территория примерно в 400 тысяч квадратных километров.
«В ходе работ, — отмечал берзинский план, — выяснилось, что в интересах хозяйственной целесообразности район работ должен быть расширен, главным образом к западу, а затем к северо-востоку, хозяйственно-единая территория должна охватывать пространство примерно в 952 тысячи квадратных километров».
В новую «хозяйственно-единую территорию» Берзин включил не только верхнюю и среднюю Колыму, хорошо известную ему по работе Дальстроя. Он добавил сюда, как он писал, «Омоленский и Анюйский районы», то есть западную часть Чукотки. В 1937 году Дальстрой туда свои щупальца еще не дотянул. Но до директора особого треста доходила информация о геологических исследованиях, которые вели на Чукотке экспедиции Всесоюзного Арктического института Главного у правления Северного морского пути. И в перспективе он посчитал нужным включить эти богатые районы в единый хозяйственный комплекс Северо-Востока.
Особенно интересными и принципиально важными выглядели представления Берзина об общественно-политическом устройстве того обширного края, который стал предметом его планирования. Предпосылки этих представлений были заложены уже в названии документа: «План развития народного хозяйства Колымской области».
На протяжении двух толстых томов он называл свое детище Дальстроем тогда, когда рассказывал о пройденном пути. Когда же переходил к перспективам, в тексте появлялось совершенно новое понятие «Колымская область».
Поэтому логичным был один из главных выводов документа: «К концу 10-летия Колыма должна достигнуть того же уровня, что и другие индустриальные районы Союза. Она должна иметь постоянное население, в основном прочно связанное с областью, живущее в обычных культурных условиях… Решение этих задач предполагает переход Колымы в ближайшие годы к обычному советскому административному устройству»147. Последнюю фразу Берзин подчеркнул: она для него была принципиальной.
Исходя из таких представлений о социально-политическом устройстве Колымской области, директор треста выдвигал необычное решение проблемы использования принудительного труда. Он считал, что до 1942 года в регионе будет увеличиваться число заключенных, которых по-прежнему придется использовать в качестве основной рабочей силы. В Колымской области, — считал он, — в 1942 году число работающих достигнет 189 тысяч человек, и большую часть составят заключенные.
Но после 1942 года число заключенных должно быстро уменьшаться, а численность вольнонаемных — еще быстрее расти. На 1947 год Берзин запланировал 235 тысяч работающих в новой области. «Одним из труднейших вопросов освоения Колымы, — писал он, — является вопрос кадров… Общая установка генерального плана — на вольнонаемное население. К 1947 году мы должны подойти со 100 процентами вольнонаемного населения»148.
Жесткий реалист в оценке прошлого своей огромной империи, Берзин оказался утопистом в представлениях о будущем этого края, желаемое он хотел выдать за действительное. Поезд российской истории летел совсем не в ту сторону. Страну захлестнула волна массовых репрессий.
К концу 1937 года в лагерях ГУЛАГа находилось 996 тысяч 367 человек. За год прибавка составила 176 тысяч. Причем, если предыдущие несколько лет цифра «политических» среди всех, кто сидел в лагере, была относительно стабильной и составляла не более 110 тысяч, то в течение 1937 года число «контрреволюционеров» достигло 185 324 человек. Уничтожался духовный потенциал страны, ее мозг.
