Если принять на веру воспоминания бывшей машинистки УНКВД по Дальстрою, инициатором «дела Берзина» был начальник этого управления Горин-Лундин, осужденный «за халатность» по делу об убийстве Кирова и отбывавший срок наказания в руководящем чекистском кресле. Мы уже показали, что Берзин создал таким преступникам, как Горин-Лундин, на Колыме — курорт. Выходит, именно за это его и «отблагодарил» один из ленинградцев.
Чтобы определить уровень достоверности приведенных выше воспоминаний машинистки Максимовой, следует обратить внимание на то, как она сама относится к приводимым фактам. В первых строках воспоминаний она откровенно подчеркивает:
«Правда, во многом мне изменяет память, мне уже скоро будет 55 лет, не помню я ни даты, ни года, не помню многих людей…»138.
В отличие от Максимовой магаданская журналистка Т. П. Смолина считала, что инициатором организации «дела Берзина» был сотрудник УНКВД по Дальстрою В. М. Сперанский. Будто бы именно он, а не Горин-Лундин с помощью того же профессора сфабриковал фальшивые показания на директора треста. «После этого, — пишет Смолина, — Сперанский отправил донос в Москву. В 1937 году начальника УНКВД сняли с должности, его место вскоре занял Сперанский»,139 При этом Смолина, как ни странно, ссылается на уже известные воспоминания машинистки Максимовой, так как никакими другими фактами она не располагает.
По нашему мнению, версия Смолиной не имеет никаких оснований. Ведь Сперанский не работал на Колыме в середине 1937 года (при начальнике УНКВД К. К. Шеле, как пишет Смолина): он прибыл только 1 декабря 1937 года, за три дня до отъезда Берзина.
Ну и наконец, самое главное: ни в «деле Берзина», ни в следственных делах других работников Дальстроя нет не только ссылки, но даже — упоминания о каких-либо показаниях «профессора» Семенова или Степанова. А именно эти фамилии называет машинистка Максимова и вслед за ней журналистка Смолина.
В то же время, в следственных делах на Берзина и его окружение нами обнаружено несколько, как тогда говорили, «сигналов» разных лиц, которые, скорее всего, лишь «украсили» версию обвинения в этих политических делах.
А указание об организации «дела Берзина» НКВД получил в 1937 году непосредственно от Сталина.
Первый «сигнал» относится к раннему периоду работы Берзина на Колыме. Его автор — председатель контрольной комиссии партийной организации Дальстроя Игнатий Дмитриевич Павлов. 29 октября 1933 года он отправил из Нагаево в Москву большое письмо, которое озаглавил «Докладная записка». Документ этот Павлов отправил в три адреса под копирку: Председателю Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Ярославскому, копии — заместителю Наркома рабоче-крестьянской инспекции СССР Анцеловскому и во Владивосток председателю краевого комитета этой же инспекции в Дальневосточном крае Копьеву (как мы помним, территория Дальстроя формально оставалась в составе Дальневосточного края, хотя и не подчинялась краевым властям).
Докладная записка Павлова, который по своему служебному положению был обязан контролировать в Дальстрое деятельность всех членов партии, начиналась очень тревожно:
«Считаю необходимым донести до Вашего сведения следующие вопросы из антипартийной деятельности руководства треста Даль-строй в лице Берзина Эдуарда Петровича:
1. С партийной организацией не считается. Все политические и хозяйственные мероприятия проводит сам, с помощью беспартийных (Эпштейн) — начальника планово-финансового сектора, который к этому привлекает заключенных, осужденных за контрреволюционную деятельность, — Раппопорт, Лобачев и другие»140.
В нескольких следующих разделах Павлов показывал, как неквалифицированно и бесхозяйственно ведется в тресте производственная, снабженческая и кадровая работа. Он завершал этот анализ последним, десятым пунктом:
«10. Политико-моральное состояние как членов партии, так и беспартийных специалистов, работающих в тресте Дальстроя, самое мрачное. Живут и реагируют на события так: «Куда пойдешь, кому скажешь? Берзин ставит себя единоначальником по партийной, советской, профсоюзной и другим линиям…»
И затем Павлов делал вывод: «Считаю, что такое положение в крае, которое создано Берзиным, дальше продолжаться не должно. Безответственности, бесконтрольности деятельности Берзина должен быть положен конец»141.
Как правило, такого рода «докладные записки», поступавшие в центральные партийные и государственные органы в 30-е годы, уже оттуда переправлялись в ОГПУ — НКВД.
Таким образом, это заявление Павлова о порядках в Дальстрое стало тогда же, в 1933 году, известно в ОГПУ. Но Ягода, будучи в хороших отношениях с Берзиным, в то время не дал ходу этому сигналу, придержал его. Но когда времена Ягоды кончились, эта бумага была вновь извлечена на свет и теперь ее приобщили к «делу Берзина».
Недавно стало известно, что кроме докладной записки Павлова были и другие «сигналы» об особенностях берзинской деятельности в Дальстрое. Они пришлись на 1937 год, когда положение Берзина уже сильно пошатнулось. Думаю, что решающую роль сыграло письмо, направленное лично Сталину одним из работников Дальстроя в середине 1937 года.
Его автор член партии Елизар Иванович Киселев некоторое время проработал инспектором по охране труда в профсоюзном комитете особого колымского треста. К тому моменту, когда писал это, как назвал его, «заявление», он уже уехал с Колымы.
Свое заявление Киселев строит несколько иначе, чем Павлов. Он сосредоточивает внимание лишь на одном вопросе — подборе кадров. Называет несколько десятков фамилий, в том числе из ближайшего окружения Берзина, таких как Эпштейн, Евгениев, Майсурадзе и другие. Каждому дает краткую характеристику. И делает вывод, что «на главные руководящие посты в Дальстрое назначаются или троцкисты, или лица с контрреволюционным прошлым. А если человек не принадлежит ни к той, ни к другой категории, то пусть будет заключенным»142.
Свое заявление Киселев заканчивает фактом, который потом станет связующим звеном всех официальных обвинений, предъявленных Берзину родными ему органами НКВД. «Причиной боязни и трепетания перед Берзиным, — пишет Киселев, — является то, что у него были близкие взаимоотношения с бывшим Наркомом внутренних, дел Ягодой. Например, бывший прокурор Нагаев часто вспоминает, как он лично несколько раз слышал от Берзина, который говорил: «Я и Генрих — все, что нужно будет, так и сделаем»143.
Вероятней всего, это заявление Киселева, отправленное им с пометкой «секретно» Сталину, Генеральный секретарь партии прочитал и дал указание новому наркому Ежову завести на Берзина дело.
Кроме того, из Центрального комитета партии о содержании письма, видимо, сообщили начальнику политчасти Даль-строя Булыгину, рекомендовав ему, не ссылаясь на письмо, гласно проверить приведенные там факты.
Мы уже отмечали, что Булыгин, год назад присланный на Колыму из Дальневосточного крайкома ВКП(б), был опытным партийным работником. Он с самого начала весьма критично отнесся к режиму личной власти Берзина, бросавшейся в глаза любому новичку в тресте. Теперь начальник политчасти понял, что этому режиму приходит конец. Нужно, чтобы это почувствовали все.
На 11 ноября Булыгин назначил общее партийное собрание коммунистов Нагаево-Магаданского района. Собралось 187 членов и кандидатов в члены партии — весь руководящий состав треста, его управлений, было много вольнонаемных специалистов, командиров УСВИТЛ — коммунистов.
Тон обсуждению задал доклад Булыгина. Он предъявил обвинение Берзину, что тот покрывает «врагов партии» — своих ближайших помощников Эпштейна, Пуллерица и других. Что он покрывал осужденных ленинградских чекистов Медведя, Запорожца и их сподвижников, которые вновь арестованы. Что он создал им курорт на Колыме вместо отбытия наказания в лагере. Что после того, как ленинградцев увезли в Москву, директор помогает их семьям благополучно отсюда уехать.
