– Домми с Эллен собираются на Рождество в Эмберли, – сообщила она. – А также Дженнифер Симпсон.

– Вот как? – Он смотрел, как она, опустив глаза, перемещает горку горошин на прежнее место. – Мы приглашены на свадьбу Джин Кэмерон и Ховарда Кортни в Эбботсфорд как раз перед Рождеством. Не хотите ли поехать туда?

Она мельком глянула на него.

– Чтобы вы могли бросить прощальный взгляд на вашу старую любовь прежде, чем она станет женой другого? – осведомилась Мэдлин.

Нетерпеливым жестом он велел лакею убрать тарелки.

– Мне показалось, что вам, возможно, захочется провести Рождество с матерью и братьями, – сказал он. – Но конечно, неплохо будет снова повидаться с Джин. Она всегда так доброжелательна.

– Да, – согласилась Мэдлин, – и собой недурна.

– Недурна.

Наступило молчание, как это часто случалось, когда они сидели за трапезой в одиночестве.

– Так вы хотите поехать? – наконец резко спросил он.

– Нет, – ответила она.

Он удивленно посмотрел на нее:

– Почему же нет?

Он думал, что она не ответит. Она подождала, пока лакей не поставит перед ними десертные тарелки и не отойдет к буфету.

– Оба мои брата счастливы в семейной жизни, – проговорила она наконец очень спокойным голосом.

Больше она не сказала ничего. Да и не нужно было. Ее слова резанули его как ножом. Мэдлин так близка со своей родней, ей так хочется повидаться с ними, особенно на Рождество, и все-таки она предпочитает не ездить к ним, чтобы не видеть, насколько ее семейная жизнь не похожа на жизнь братьев. И ей не хочется, чтобы они видели, какую неудачную партию сделала их сестра.

А разве ему хочется, чтобы все это увидела Алекс?

– Ну что же, – согласился он, – проведем Рождество здесь в одиночестве. Говорил ли я вам, что моя матушка решила окончательно поселиться у моей тетки?

– Говорили.

Никак ей не угодишь. И хотя иногда – слишком часто – он сердито набрасывался на нее и они громко и с ожесточением ссорились по несколько раз на неделе, бремя вины за эти ссоры он брал на себя. Много лет тому назад его привлекла к Мэдлин именно ее веселость, ее, казалось, несгибаемая жизненная сила. И то же свойство привлекло его к ней в начале лета – точно наркотик. И вот теперь в уединении их дома – хотя за его пределами и в обществе все оставалось по-прежнему – веселость и жизненная сила исчезли. На их место пришли мрачность и постоянные пререкания.

Он сделал то, что, как он всегда знал, сделает, если женится на ней. Он ее разрушил. И пока это происходило, его с трудом завоеванная уверенность в себе и вера в жизнь также рухнули.

Мэдлин не ждала, что будет счастлива в замужестве. Она вышла замуж потому, что была вынуждена это сделать. Не потому, что однажды ночью после похорон его отца отдалась ему. Не это заставило ее выйти замуж. Если бы дело было только в этом, она отказала бы ему, даже зная, что подвергает себя риску произвести на свет незаконнорожденного ребенка.

Нет, не эти соображения заставили ее выйти замуж. Просто Мэдлин понимала, что у нее нет других вариантов. Четыре года она была очарована Джеймсом Парнеллом, очарована до такой степени, что не сумела бы обрести счастья, став женой какого-то другого подходящего человека.

Она знала, что, выйдя за Джеймса, не найдет счастья. И в то же время она понимала, что только с ним ее ждет хоть какая-то возможность счастья. И едва ей представилась такая возможность, она решила, что не даст ему уйти. У нее не хватило духу позволить ему уйти.

Возможно, думала Мэдлин в течение нескольких месяцев после венчания, она была бы почти счастлива, если бы первый месяц семейной жизни не вселил в нее такие надежды. В тот месяц ей приоткрывался рай – в мгновенных и мучительных проблесках, но этих проблесков хватало, чтобы она погрузилась в глубочайшую угрюмость, едва они исчезли навсегда.

Ничего не осталось. Никакой общности. Ни привязанности. Ни страсти.

За тот первый месяц она успела убедить себя, что телесные наслаждения без всего остального бессмысленны и даже разрушительны для нее как для личности. Но когда эти наслаждения ушли из их супружеской жизни, она испытала черное отчаяние. Конечно, она сама на это напросилась. Она сказала ему, что для нее это всего лишь исполнение долга. Но она не думала, что ее поймают на слове и поймут так буквально.

Это пройдет через несколько ночей, думала она поначалу, а там его злость уляжется. И она отворачивалась от него в эти ночи, когда он кончал, и призывала к терпению свое страдающее и неудовлетворенное тело.

Но дальше все пошло по образцу этих нескольких ночей. С той прогулки по торфянику он ни разу не поцеловал ее, не приласкал, не раздел. Все сводилось теперь к быстрому и безжалостному проникновению в ее лоно, к посеву семени, которое не желало пускать корни.

Мгновения самого черного отчаяния охватывали ее каждый месяц с мучительной регулярностью – особенно мучительной оказалась эта регулярность один раз, когда у нее была четырехдневная задержки. У нее не будет даже ребенка, чтобы утешаться, его ребенка, которого она могла бы любить вместо него самого.

Всякий раз, когда это случалось, она уезжала из дома верхом, бросалась на землю в рыданиях и плакала до тех пор, пока ей не начинало казаться, что грудь ее разорвется надвое. А потом она шла к ручью, умывалась и сидела там до тех пор, пока воздух и вода не исправляли ущерб, причиненный ее лицу слезами. Иногда в конце такого дня она находила возможность сообщить об этом Джеймсу, но она ни за что не позволила бы ему увидеть свое разочарование. Или понять, что она чувствует себя неполноценной. Если у нее никогда не будет ребенка, виновата будет она. Джеймс в состоянии иметь детей.

Когда она впервые увидела в церкви семью Джона Драммонда, ей стало просто дурно. Все они замечательно походили друг на друга – светловолосые, плотные, добродушные, – все, кроме высокого темноволосого старшего мальчика с внимательным взглядом темных глаз. Она ни разу не встретилась с Дорой лицом к лицу, равно как и с Джонатаном Драммондом. Каким-то образом они никогда не оказывались в обществе одновременно. Но было совершенно ясно – некогда эта женщина была хороша собой. Да она и теперь была красива – красотой зрелой матроны.

Когда-то во времена своей юности Джеймс состоял в любовной связи с Дорой Драммонд – или Дорой Бисли, как ее звали тогда, – и бросил ее ждущей ребенка.

Порой Мэдлин казалось, что в живот ей воткнули нож и этот нож то и дело поворачивается там.

Она тайком подружилась с Карлом Бисли. Тайком только в том смысле, что она не рассказывала об этой дружбе Джеймсу. Ничего непристойного в их отношениях не было.

Однажды – это было в один из тех разов, когда она ушла из дома, чтобы выплакаться в одиночестве – Карл нашел ее на берегу ручья. К счастью, первый порыв горя уже миновал, но все равно было очевидно, чем она здесь занималась.

– Здравствуйте, – окликнул ее Карл с другого берега. Он шел пешком и держал в руке ружье. – Не слишком ли холодно сидеть здесь?

Был конец ноября.

– Я не заметила.

Он вгляделся в нее и нахмурился. И пошел вброд через ручей. На нем были сапоги по самые бедра. Собака, которая выскочила, запыхавшись, из-за деревьев, остановилась, глядя на хозяина. Карл опустился на землю рядом с молодой женщиной.

– Что случилось? – спокойно спросил он. Ее охватили стыд и смущение.

– Ах, да ничего, – ответила она, улыбнувшись едва заметной улыбкой. – Вы же знаете, сэр, каковы мы, женщины. Сплошная мнительность.

– Полагаю, леди Бэкворт не такова, – возразил он. – Вы не ушиблись? Не упали с лошади?

Она покачала головой и улыбнулась.

– Ну что же, уже легче, – сказал он. – Мне было бы неприятно, если бы вы растянули или сломали лодыжку как раз перед Рождеством с его балами.

– Ужасная участь, не так ли? – весело отозвалась она. Он снова озабоченно посмотрел на нее.

– Я не стал бы совать нос в ваши дела, коль скоро вы не хотите мне довериться, – сказал он. – Но иногда это помогает – излить свое горе постороннему человеку. Это из-за Бэкворта? Он был с вами недобр?