Мухаммед продолжал устраивать новую столицу. Тысячи салагоров и каменщиков укрепляли и восстанавливали стены. На место угнанных жителей пригоняли других — сорок тысяч греческих семей из Румелии и из — за проливов, многие тысячи армян, болгар. Стали прибывать в великом числе новые поселенцы — турки, более всего — семьи, родственники и друзья Мухаммедовых чиновников, духовных лиц и воинов. И посыпались византийские славословья: султан — де хотя порой и жесток, зато — хозяин добрый, разумный, более же всего — справедливый ко всем своим подданным, ко христианам — тоже. Льстивые песнопения греков становились все более громкими: взятие города — кесаря, дескать, — горе великое, но — от бога, народу его — за грехи. Всякая власть — от бога, кесарю кесарево воздавать надобно всегда, какой бы веры ни был государь. Сам Мухаммед невзначай напоминал: он — потомок Исаака Комнена, восставшего во главе малоазийского войска и женившегося на дочери мусульманского султана Иконки. Критобул из Имброса, поэт и ритор, возносил хвалу падишаху — за правый суд, быстроту в решениях и действиях, за покровительство художникам, писателям, ученым. Критобул восхищался: Мухаммед в простом платье обходит ночью свой новый город, дабы проверить, не чинит ли кто обиды жителям под покровом темноты.

И знатные греки, ради будущих милостей, несли султану подарки, фамильные ценности, присылали на ложе властителя юных своих дочерей. И кир Мануил, и приятель его Неофит Родосский принесли падишаху спрятанное золото, в свое время, доверенное им базилеевой казной на укрепление городских стен. Лука Нотара, оставшийся в городе флотоводец Константина, привел Мухаммеда в тайные подвалы, где сохранил сокровища, отпущенные ему некогда на строительство византийских галей. Султан принял дар. И добавил, что старый Нотара станет еще милее его сердцу, ежели пришлет в сераль любимого младшего сына, прославившегося красотой и приятностью манер.

В тот вечер Мануил Игарке вбежал в убежище Орхана в великом страхе. «Не отдам сына на поругание», — ответил, в мужестве отчаяния, старый воин сластолюбивому султану. Расправа была немедленной и жестокой, адмиралу и старшему сыну тут же отрубили головы, младшего все — таки доставили во дворец. Греки затаились и ждали новых казней.

Орхан успокоил перепуганного архонта. Мухаммед был жесток, но не мстителен. И тем отличался, с выгодой для себя, от многих других, не в пример более добродетельных императоров и царей. Орхан знал и то, чего не ведал в свой смертный час старик Нотара: властный Мухаммед не принуждал полюбившихся юношей возвлечь с ним на ложе силой или страхом. Молодой султан, силою немалого своего обаяния, делал их своими товарищами по развлечениям, раздумьям, по философским занятиям и спорам. И лишь затем — растлевал. Не одною лишь дружбою, лестью, дарами да посулами. Главным средством Мухаммеда была тут умная беседа, изящные доводы, ссылки на примеры из жизни иных властителей, от Юлия Цезаря до нынешних римских первосвященников. Главным союзником султана становился Платон и другие древние мыслители и поэты, восславившие любовь мужей.

Новых зверств, действительно, не последовало, падишах являл городу милостивый лик. И греки стали один за другим поступать на службу к Порте — переводчиками, писцами, секретарями. Служили и без гласных должностей — советчиками, наперсниками, соглядатаями, сводниками. Многие, всю жизнь чуравшиеся торговли, как дела низкого, отправились вдруг с товарами в Италию и Францию, в Германию и Польшу, в Московию и Литву. То были не первые лазутчики — греки на службе у падишаха, но никогда еще дотоле не служили они Великому турку в таком числе.

В убежище шах — заде, помимо самого Игариса, приходил немой слуга — евнух, приносивший беглецу пищу, стлавший ему постели. В тот вечер немой осторожно открыл дверь и, приложив к губам палец, поманил за собой Орхана. В темном проходе, куда оба вступили, слуга подвел Орхана к небольшой нише. Здесь царил уж вовсе непроглядный мрак, зато доносились чьи—то голоса. Видно, тут проходила одна из тайных слуховых отдушин, коими снабжали во все времена любопытные к делам домочадцев богатые византийцы свои хоромы, при их возведении и перестройках. Орхан прислушался. Кто мог беседовать где — то в этом доме в столь поздний час?

— Значит, решено, — прозвучал немного резкий, гортанный голос хозяина дома. — Завтра иду к султану.

— Но принц спас тебе жизнь, — возразила кроткая Дионисия, жена честного архонта. — Не будь принца, ты пошел бы в тот день на ипподром и не вернулся!

— Значит, спасет еще раз, — рассудил кир Мануил. — Такой подарок царю для нас — не только спасение. Это — вечная благодарность султана, это деньги и власть, еще большая, чем та, которая у нас была. Другие дарят агарянину своих дочерей, — в голосе византийца задребезжал смешок. — Я подарю ему его собственного брата.

— Твоя воля, муж, — ответила верная супруга. — Но представь себе, что братья помирятся. Что станет тогда с нами?

— Помирятся? — смешок хозяина стал еще резче. — Тогда они — не братья.

— Или кто — то Мухаммеда убьет, — не унималась жена, — Тогда Орхан сразу займет престол!

— К чему гадать? — отрезал мудрый кир Мануил. — Большой турок жив и здоров, он крепко держит власть. Значит, путь у меня один. Да и сколько еще жить в страхе — может, о принце кто пронюхает из слуг, из наших же родных, может — донесет? Так будет лучше для всех. И для него, бедолаги, тоже, мучениям его завтра — конец. А теперь — спи, не плачь, нас ждет трудный день.

Орхан благодарно сжал руку великодушного евнуха.

Вскоре он, тихо оставив дом Игариса, шел уже по темным, пустынным улицам ночного Стамбула. Шах — заде, держа руку на кинжале, затаивался при звуке шагов позднего дозора и, едва опасность миновала, осторожно двигался далее, в направлении гавани. Прохожие попадались редко: греки и иные христиане не выходили из домов, боясь турок, османы были заперты в казармах и лагере приказами падишаха. Только два раза Орхану попадались на пути носилки, в которых, сопровождаемое вооруженною свитой, возвращалось домой загостившееся у друзей знатное лицо, да несколько всадников с факелами, среди которых, спрятавшись в углублении стены, шах — заде узнал двух алай — беев[76], вместе с ним сражавшихся некогда у берегов Дуная.

Орхан не спешил. До рассвета было еще далеко.

Беглец подошел к одному из городских фонтанов, чтобы утолить жажду, когда впереди послышался конский топот. Орхан свернул в узкий переулок, примыкавший к большому и темному, опустевшему дворцу. И сразу чутьем воина ощутил чье — то присутствие перед собой, за деревом. Выбора не было; шах — заде прыжком бросился вперед и очутился перед затаившимся от него человеком. Перехватив поднятую руку, в которой блеснул нож, Орхан сдавил левой горло незнакомца и рывком оттащил его за угол, в тьму проулка. А там повернул к себе и приставил к горлу свой кинжал.

В этот миг из — за туч, словно волшебная Аладдинова лампа, выглянула полная босфорская луна. Орхан с шумом выдохнул воздух: перед ним, выронив в пыль из вывернутой руки нож — засапожник простого янычара, в одежде рядового аскера стоял владыка полумира, его брат, султан Мухаммед.

Пошли чередой мгновения, казавшиеся обоим годами; Султан был в руках человека, державшего у царского горла наточенный кинжал. Султан понимал: решает брат. Но смотрел в глаза Орхана без страха и без мольбы. И так же, без ненависти и упрека, уперся взор Орхана в расширенные зрачки человека, ставшего волей рока злейшим его врагом, и все — таки — его родного, единокровного брата.

Тысячи мыслей пронеслись в ту минуту в голове бездомного беглеца. Надо было решать, но как? Скольких, отпусти он его невредимым, убьет еще этот человек? Скольких обречет на рабство, лишит добра и крова, бросит на смерть? Скольким еще вспорет брюхо, велит обезглавить — из прихоти, ни за что? Прирожденный, бывалый воинГ Орхан был сильнее; Мухаммед и не думал противиться. Удар кинжалом — и войска признают его, Орхана, и он — царь. Хочет ли он этого? Может быть. Сумеет ли повести далее народ осман к лучшей доле, дорогой справедливости и чести? Может быть. Но может ли нанести удар, для того потребный? Омыться, подобно Каину, кровью брата? Не лучше ли предоставить мир его судьбе?