Тудор обнажил саблю и отдал, как привык на службе у Сфорцы, воинский салют старшему на учениях, Конраду. Затем обвел взглядом присутствующих. Большинство разбилось на пары и фехтовало, не весьма утруждая себя.

— Пусть работают, товарищ, — с усмешкой обратился к нему рыцарь — Начинайте с меня.

Отцепив меч и отдав его Мазо, Конрад взял саблю юноши и встал в позицию.

Обменявшись первыми пробными ударами, Тудор искренне удивился, с какой легкостью двигался на ристалище закованный в неизменный нагрудник, не снявший даже плаща рыцарь. Почуяв, с кем имеет дело, Конрад постепенно входил во вкус, и Тудор начал отступать. Удары ливонца были быстры, точны и очень сильны, но сотник уже уразумел, в чем слабость Конрада. Умея нападать, рыцарь не был достаточно силен в защите, частенько раскрывался. Его промашки, правда, длились мгновения, но опытному бойцу достаточно было и таких. Сказывалась привычная вера в доспехи; сказывалась, видимо, и выучка, любезная командорам и магистрам Ордена: всегда наступать, нападать, меньше думая о защите, исключая из мыслей отступление.

И Тудор намеренно делал промахи, медленно пятился. Не дать немцу выбить у себя саблю — такова была единственная забота сотника. Выбитая сабля — уже позор, победа же сотнику была ни к чему.

Потом были короткие схватки с другими наемниками. Тудор и с ними поступал так же — отступал, сколько дозволяло достоинство. Пофехтовав с Кинсебешем, сотник готовился было вновь отдать Конраду салют, чтобы оставить ристалище, когда услышал прежний насмешливый голос:

— А со мною, пане влаше? — спросил, приближаясь, лях. — Не окажете ли чести и мне?

Тудор обернулся к Юзеку, взглянул ему в глаза. Колючие зрачки Понятовского не дрогнули; однако на долю мига словно что — то скользнуло в них вбок, в самой глубине, и сотник понял: этот человек слабее его.

«Взгляд тусклый, как из кружки кваса», — вспомнил Тудор слова, сказанные о ляхе Бердышем. И невольно, чуть заметно улыбнулся.

Пан Юзек принял улыбку за оскорбление и сразу ринулся в атаку.

Тудор пытался вначале, как с остальными, прятать истинное свое умение. Уступал, аршин за аршином, утоптанную площадку ристалища, старался лишь не дать себя обезоружить. Но вскоре понял: так дело на сей раз не пойдет. Лях упорно наступал, разил умело и в полную силу, ловко использовал притворные ошибки сотника. Один раз, когда Тудор намеренно раскрылся, острие вражьего клинка со свистом взрезало на нем распахнутый кафтан. И Боур снова поймал взгляд врага; теперь его маленькие глазки нельзя уже было назвать тусклыми, в них горело злорадство и неистребимая ненависть. Юзек, — понял Тудор, — ненавидит его за все, чего лишен был сам. За гордую стать и врожденное благородство, за смелый открытый взор и дружелюбие в нем, за то, что сотник нравится людям, им самим, Юзеком, явно брезгующим. Юзек продолжал умело, обдуманно теснить сотника, стараясь прижать противника ко рву. И Тудор понял: тот хочет его убить.

Это, впрочем, стало вскоре ясно каждому, кто был свидетелем необычного поединка. Остановились, выстроившись кругом, ратники во главе с Конрадом. Замерла, стиснув руки, на своем высоком месте Мария. Сбросил дремоту размечтавшийся Мазо и вскочил на ноги, удивленный нежданною яростью схватки. Все гадали, удержится ли молдавский витязь перед натиском опытного противника, скоро ли удастся пану Юзеку достать его саблей или хотя бы спихнуть в ров.

Тудору случалось не раз ненавидеть, но всуе этого чувства он не испытывал никогда. Теперь, встретившись с беспричинной, казалось ему, бессмысленной ненавистью наемника, сотник ощутил, как поднимается в нем волна холодной злости. Стоя у самого рва, Тудор отбил особенно яростный удар поляка, чуть отступил в противоположную сторону. И пан Юзек, увлеченный собственным выпадом, мгновенно оказался во рву.

— Дайте руку, ваша милость, — протянул Тудор ладонь поляку. Сотник совладал уже с поднявшейся в нем неприязнью и не мог видеть, как человек с клинком, свой для Тудора брат, барахтается в вязкой тине, нанесенной во рвы Леричей весенними ливнями.

Пан Понятовский, однако, вылезал уже сам из студеной грязи, стуча зубами от холода и ярости. К сотнику Боуру была по — прежнему протянута не рука его, а сабля.

Юзек, не переводя дыхания, ринулся в бой. Рука Тудора работала сама, мысль силилась угадать: отчего сей головорез так его ненавидит, что даже купание его не остудило? Может, Тудор когда—то с ним встретился, обидел чем, а потом забыл? Нет, такого быть не могло. Перед сотником стоял просто тать, в чьей душе проснулся вкус к крови. Тать давно ее не пил, и вот — хочется. Немало повидавший бродячих ратников на пути, Тудор встречал и таких. Протягивать подобному руку — безумие, отхватит. Такие понимают лишь удары.

Тудор отбил саблю ляха, от чего их руки, от локтя до ладони, уперлись одна в другую. Сотник с силой, всем телом, толкнул. И Юзек вновь оказался во рву.

Вокруг давно уже слышались негромкие возгласы одобрения. Ратники не любили злого пана, но доселе — боялись. Не страх будет рождать у них он впредь, но смех.

Пан Юзек, однако, и не думал сдаваться. Выбравшись из тины, обезумевший лях остервенело лез на Тудора, слепо колотя перед собою свистящим в воздухе клинком. Сотник лишь брезгливо отталкивал от себя смердящего, покрытого черной жижей дьявола, уже не опасного для него. Пан Юзек, однако, продолжал наседать, пока не напоролся на саблю сам. Наемник охнул, схватился за грудь и сел, где стоял.

Подскочившие товарищи отволокли пана в сторону, содрали камзол, положили, Юзека на траву. Появившийся откуда — то работник Василь склонился над ним, стал прикладывать снадобья, перевязывать. Пана уволокли.

Тудор, испытывая тошноту, тщательно вытер саблю о траву, протер полой плаща, вложил в ножны. Застегивая кафтан, обвел взором, словно пробудившись, пространство. Воины оживленно переговаривались, размахивали руками, смеялись. С каким — то немым вопросом уставились на сотника карие очи юноши Мазо. Со стены ему радостно светили другие, тоже карие — Мария оправилась от тревоги и счастливо улыбалась храброму синьору Теодоро.

— Теперь, — заявил подошедший мессер Пьетро, — мне следовало бы удвоить тяжесть тех дукатов, ибо знаю, чего стоите вы в бою. Но не сделаю этого — Доставленное вами всем удовольствие стоит золота. — И генуэзец крепко пожал руку своему пленнику.

Похвала в ушах Тудора прозвучала жестокой насмешкой. Не выдержал искуса, открылся! Одно утешило сотника — взволнованный и радостный взор Марии. Да слова Мазо, когда парень, подойдя, высказал наконец свой вопрос:

— Вы будете, синьор Теодоро, учить меня биться на саблях?

Еще один человек с увлечением, не замеченный всеми, наблюдал за поединком из — за выступа стены, притоптывая в острые мгновения ногами, с азартом ударяя кулаком о ладонь. Это был спасенный Василем и Мазо молодой турок Нуретдин—ага.

По морю плывет галея. Мерно постукивает в груди чудовища большой черный бубен, в лад ему взметываются длинные ряды тяжелых весел. Вот судно нашаривает вход в лиман; с правого берега остается золотистое острие песчаной косы, с левого — такой же мысок на материке. Стаи жирной рыбы устремляются навстречу черному кораблю. Но мореплавателям — не до рыбной ловли, эти люди — ловцы иной добычи. Вот проступили яснее на берегу очертания башен и стен высокого, крепкого замка. На палубу высыпают вооруженные люди, на мачты ползут боевые флаги и вымпелы, и даже алый лев, стоящий на задних лапах на желтом среднем парусе, чудится, еще сильнее растопыривает когти и выпячивает грудь, готовясь к сражению. Галея подходит все ближе; вот вспыхивает над ней, ближе к носу, упругое белое облако, звучит пушечный выстрел. Еще и еще, иду — де на вы! Башни замка тоже окутываются дымом, там приняли вызов. Сейчас он начнется, славный бой!