Очень скоро Евдокимов понял важную роль рук в управлении телом и в дальнейшем падал, прогнувшись в пояснице, с плотно сжатыми ногами и разведенными в стороны руками.

Такое положение тела парашютиста во время падения с нераскрытым парашютом напоминало прыжок пловцов в воду с вышки и получило название «ласточка Евдокимова». Этот стиль падения долго применялся нашими парашютистами и только после Великой Отечественной войны был заменен другим стилем, при котором ноги были раздвинуты и слегка согнуты в коленях, что давало большую маневренность в падении.

Прыгая довольно часто, иногда по два раза в день, постоянно шлифуя свои действия, я все больше и больше убеждался в правильности именно такого метода сохранения устойчивости падения. Отделившись от самолета, я нарочно входил в положение спиной вниз, поворачивался опять лицом к земле, раскидывал ноги шире и сводил их вместе, стараясь замечать, что из этого получается.

Отыскивая способ сохранения стабильного положения во время прыжка с задержкой раскрытия, я решил применить маленький вытяжной парашютик. Мне казалось, что предварительно привязанный стропой к любому плечу парашютик, имеющий небольшое сопротивление, не окажет заметного влияния на скорость падения, но поставит меня ногами вниз, избавив от всяких кувырканий и сальто.

Я выполнял шестьдесят третий прыжок и хотел выполнить его как можно быстрее, очень куда-то торопился. Уже перед самым полетом сказал своему укладчику парашютов; чтобы он привязал вытяжной парашютик к левой плечевой лямке.

Надев тренировочный парашют, я направился к самолету, и вскоре мы были на нужной высоте. Прыжок. Во время свободного падения я держал парашютик в руке и, когда набрал скорость, отпустил его. Вытяжной действительно поставил меня в вертикальное положение ногами вниз. Пролетев таким «солдатиком» несколько сотен метров, я дернул за вытяжное кольцо, но оно почему-то не выходило из гибкого шланга. Дергаю еще, но уже с большей силой, — трос не поддается моим усилиям. «Что-то не так», — мгновенно проносится у меня в голове. Надо вводить в действие запасной парашют. Быстро поворачиваюсь на спину так, чтобы запасной парашют, лежащий на груди, был сверху…

До земли оставалось метров триста, когда раскрылся запасной. Едва приземлившись, я сразу же стал осматривать основной парашют. Все в порядке. Взглядом иду по гибкому предохранительному шлангу, и — вот оно! Торопясь, укладчик, вместо того чтобы привязать вытяжной парашютик к плечевой лямке, привязал его к гибкому шлангу вытяжного троса. Под действием парашютика шланг образовал петлю, и чем сильнее я тянул за вытяжное кольцо, тем сильнее эта петля захлестывалась.

Да, получен еще один предметный урок: торопись не спеша.

Подобных историй — порой самых невероятных — немало случалось в воздухе. Казалось бы, любая из них могла навсегда отбить охоту к Прыжкам. Но куда там! Кто хоть раз почувствовал красоту парения под куполом парашюта или свободного падения, кто заставил себя переступить ту грань, за которой исчезает страх, — тот навсегда останется пленником неба. Это я видел по своим товарищам, замечал в самом себе.

…Итак, затяжные прыжки освоены. Положение тела в воздухе во время свободного падения отработано. Но успокаиваться рано. Ведь все это освоено и отработано на тренировочном парашюте. А летчики летают и, следовательно, прыгать будут с боевыми спасательными парашютами. А они сильно отличаются от тренировочных.

Во-первых, тренировочный комплект состоит из двух парашютов: один, основной, — за спиной; второй, запасной, — на груди. Боевой же, спасательный, — только один. Запасного нет.

Во-вторых, парашют летчика расположен сзади, в кабине самолета пилот сидит на ранце, а парашют наблюдателя — впереди, на груди.

Это означает, что картина падения из-за другой конфигурации тела летчика, из-за смещения центра тяжести тела тоже будет иной. А какой? Надо выяснить. Как? Очень просто. Надо прыгать и на том и на другом спасательном без всяких запасных, как это будут делать летчики. И я прыгал. Всего таких прыжков я совершил более тридцати. Запомнился первый из них.

… Я стою вблизи двери и нащупываю правой рукой вытяжное кольцо, которое расположено несколько иначе, чем у тренировочного парашюта. Ищу и никак не могу его найти, а тем временем одна моя нога уже висит в воздухе. Тогда Евдокимов, выпускавший меня, берет мою руку и кладет ее на кольцо. Я переваливаюсь за борт самолета. Падаю 5–7 секунд, а потом раскрываю парашют. Парашют раскрывается почти мгновенно, и меня встряхивает, как котенка. Да, динамический удар ощутим. Но так оно и должно быть. Ведь площадь спасательного парашюта значительно меньше тренировочного. И снижение на боевом происходит намного быстрее. Словом, ощущение у меня было такое, какое я испытал, когда после полетов на истребителях пересел в кабину двухмоторного скоростного бомбардировщика: все вроде то же самое и одновременно другое…

Но, в общем, прыгать можно, и картина прыжка почти такая же, как и на тренировочном. Правда, удар о землю во время посадки сильнее. Но тоже вполне переносим.

Как-то в одном зарубежном журнале прочитал я о том, что некий парашютист отделился от самолета и, пройдя затяжным прыжком метров триста, раскрыл парашют, затем отцепил его и снова камнем полетел вниз. В трехстах метрах от земли он открыл второй парашют и благополучно приземлился.

Любопытно, подумал я. Не мешало бы совершить такой прыжок.

В августе 1934 года я возвращался из отпуска и заехал в Москву проведать Я. Д. Мошковского, с которым я познакомился еще на евпаторийских сборах. Он и сказал мне, что па днях должен состояться грандиозный авиационный праздник. Сейчас идут приготовления к нему. Как бы вскользь он добавил, что у него есть парашют, который отстегивается. Я понял, что не упущу случая, повторю заинтересовавший меня эксперимент.

В день праздника множество людей устремилось на аэродром в Тушино. Мне предстояло прыгнуть с высоты 2000 метров, пройти затяжным прыжком 700–800 метров, раскрыть парашют и затем через 100–150 метров отцепиться от него, сделав как можно большую затяжку.

Самолет У-2, оторвавшись от земли, медленно набирал высоту.

Обычно, собираясь прыгать, я заранее договаривался с летчиком о том, что я буду иногда брать ручку управления сам, чтобы вывести самолет в нужную мне точку. Так сделал я и на этот раз. Когда самолет вышел на расчетную прямую, я вылез из кабины, еще раз осмотрел нагрудный парашют, который потом надо было отстегивать, и прыгнул. Пролетев метров триста, я повернулся на спину и раскрыл его. Змейками мелькнули белые стропы, парашют раскрылся и…

Тут произошло нечто неожиданное: я почувствовал, а потом и увидел, как лямки парашюта с металлическими застежками начали отделяться от меня.

Да еще пребольно ударили меня чем-то при этом по правой руке!

Инстинктивно одной рукой я попытался ухватиться за лямки, но, разумеется, не успел и только увидел, как белый купол, болтая лямками, стал удаляться от меня.

Ничего подобного со мной еще никогда не случалось! На какой-то миг меня охватил страх. Но тотчас же я сообразил, что у меня есть основной парашют. Поворачиваюсь вниз лицом и продолжаю падение. Когда до земли оставалось около трехсот метров, раскрываю парашют. Всей спиной ощущаю, как мелкими толчками выходят из сот стропы, и опять жду какой-нибудь каверзы. Но все в порядке. Начинается плавное снижение. Тут я ощутил жгучую боль в правой руке и вижу: из замшевой перчатки обильно льет кровь. Металлические застежки, должно быть, в момент отделения поранили руку. К месту моего приземления подкатила санитарная машина. Я молча показал руку, и врач тут же перевязал ее. Затем на мотоцикле меня подвезли к трибуне и попросили выступить перед микрофоном и рассказать о своем прыжке.

Должен признаться, что это было потруднее иного прыжка. Выступать перед таким количеством людей мне не приходилось. Но делать было нечего, и сбежать куда-нибудь уже не удалось бы. Я нагибаюсь к микрофону и не говорю, а кричу. Не зная, куда деть руки, одну опускаю в карман, а другую кладу на микрофон. Какая-то женщина, стоявшая рядом, молча снимает мою руку с микрофона. Экспромтом рассказываю москвичам о своем прыжке и своих переживаниях…