Между тем время шло, мистраль дул не утихая. Парашютные курсы решено было перебазировать в другое место — с более благоприятными погодными условиями. Во второй половине ноября мы переехали в старинный живописный городок Авиньон, известный тем, что в средние века здесь была резиденция признанных и непризнанных пап — глав католической церкви.

Аэродром находился всего в трех километрах от города, сразу же за рекой Рона, и представлял собой небольшую площадку с травяным покровом, со всех сторон окруженную виноградниками. И мне, и другим парашютистам впоследствии не раз пришлось побывать в этих виноградниках, так как наши расчеты не всегда были удачными, иногда приходилось приземляться прямо на ряды лоз.

Только мы начали работать с авиньонского аэродрома, как теперь уже настоящее стихийное бедствие снова прервало нашу деятельность. Бурно разлилась река Рона и затопила все вокруг. Улицы Авиньона и первые этажи домов оказались под водой. Передвигаться по городу можно было только на плотах и лодках. Такого наводнения, как писали газеты, в Авиньоне не было более семидесяти лет. Курсанты и я, естественно, вместе с ними помогали, чем могли, попавшим в беду. Но, поскольку прогнозы на будущее были весьма неутешительны, всех слушателей отпустили по домам на двадцать дней. На месте остались только начальник курсов да несколько технических работников. Чтобы как-то убить время, я занялся составлением инструкции для парашютистов, различного рода таблиц, графиков, методики расчета приземления — словом, той работой, на которую обычно не хватает времени.

А выполнив намеченное на день, я выбирался из города на лодке, шел до ближайшей остановки автобуса и скоро объездил все мелкие городки вокруг Авиньона.

Мало-помалу воды разлившейся реки стали входить в свои берега, вернулись все наши курсанты, и мы снова занялись делом.

Управлял самолетом обычно майор Жей. Взяв на борт самолета пять курсантов, мы поднимались в воздух. Я уточнял расчеты и за каждый заход по кругу отправлял на землю одного парашютиста. Так без всяких происшествий за короткое время мы, выполнили все, что было намечено программой.

Мои французские ученики все время прыгали на наших тренировочных парашютах. Когда же начальник курсов запланировал прыжки на американских парашютах фирмы Ирвин, я объяснил ему, что в этом случае выброску парашютистов пусть производит инструктор фирмы Ирвин, а я этого делать не буду.

Несколько раз на аэродром во время прыжков приезжали корреспонденты газет и писали потом, что капитан русской авиации Кайтанов, технический советник французских парашютистов, демонстрировал прыжки с парашютом, который он умышленно не раскрывал сразу, а как бомба падал 400–500 метров.

В программу подготовки слушателей не входило обучение затяжным прыжкам, но всю теорию я прошел с ними и без утайки поделился своим опытом. Вне плана, по просьбе слушателей, пришлось выполнить несколько прыжков с задержкой раскрытия парашюта до пятнадцати секунд. Во время падения я показывал вход и выход из штопора, а также демонстрировал свой стиль падения. Сразу после прыжка, тут же на аэродроме, я объяснял, почему избрал такой стиль, как действую руками и ногами для сохранения стабильного падения.

Не знаю, пошли ли мои уроки впрок. Возможно, французские парашютисты избрали свои пути. Но потом, через несколько лет, 6 марта 1938 года мой бывший курсант Вильямс установил мировой рекорд затяжного прыжка, пройдя с нераскрытым парашютом около 11 300 метров. Оставив самолет на высоте 11 420 метров, Вильямс открыл парашют в 90 метрах от земли. Увы, 14 августа 1938 года Вильямс разбился на глазах многочисленной толпы зрителей. Совершая затяжной прыжок с высоты 1000 метров, он все время через микрофон сообщал о своих ощущениях во время падения. Несколько громкоговорителей в разных углах аэродрома передавали его слова зрителям. Парашют, который он раскрыл на малой высоте, не сработал, запасной не успел раскрыться, Вильямс упал на землю и разбился…

Итак, моя работа подошла к концу. Слушатели курсов в день моего отъезда устроили прощальный обед и в полном составе проводили меня на поезд Авиньон — Париж.

В Париже я доложил нашему атташе о выполнении задания. Снова мы побывали во французском министерстве воздушных сил. Там мне вручили подарок за работу, и вскоре я уехал на Родину.

Много впечатлений вывез я из заграничной командировки. Круг моих знаний расширился, в этом была несомненная польза. Но увы, эта поездка принесла и некоторые минусы. В 1936 году меня срочно вызвали в Москву и предложили поехать в Испанию помочь нашим испанским товарищам защищать завоевания рабочего класса. Я сразу же с радостью согласился. Но в процессе разговора возник вопрос, какие языки я знаю. Я ответил, что бегло говорю по-французски и что научился этому будучи в командировке во Франции.

Последовала небольшая пауза, и мой собеседник велел мне прийти к нему завтра. А наутро мне было сказано, что поскольку я был во Франции и меня знают в лицо, посылать меня в Испанию нецелесообразно. Несмотря на все мои бурные возражения, решение осталось в силе…

И еще я хочу рассказать об одном эпизоде, который произошел в 1963 году, но живо напомнил командировку во Францию.

В числе моих учеников 1935 года был скромный молодой сержант по фамилии, если произносить ее на русский лад, Орват.

Сержант успешно прошел теоретическую подготовку и хорошо выполнял прыжки с самолета. Во время разлива Роны мы как-то с майором Жеем плыли в лодке, направляя ее ход шестами. Орват сфотографировал эту сцену и попросил написать на фотокарточке несколько слов. На лицевой стороне фото я написал: «Симпатичному и скромному Horvattu — Кайтанов. Авиньон 31.12.35 года».

И вот в начале 1963 года я получил письмо от работника штаба Военно-Воздушных Сил, известного парашютиста-рекордсмена. Он писал, что французское посольство переслало в штаб письмо-просьбу Орвата выслать ему знак парашютиста, так как его, дескать, учил прыгать с парашютом русский инструктор Кайтанов. А в качестве доказательства он приложил копию фотоснимка с моей подписью.

Такой знак пришлось этому французскому парашютисту Орвату выслать, хотя прыжок он совершил ни много ни мало 28 лет тому назад.

В тридцатые годы советская авиация бурно развивалась. Девиз «летать выше всех, быстрее всех и дальше всех» претворялся в жизнь. Полеты новых машин на высотах более 6–8 километров становились обычным делом. А это означало, что такие высоты надо было осваивать, «обживать» и парашютистам, чтобы не отставать от развития авиации.

Это оказалось не таким простым делом.

Изо дня в день, поднимаясь на различные высоты, я на себе испытывал действие разреженного воздуха. До четырех километров высота почти не чувствуется и на работоспособности не сказывается. Но начиная примерно с пяти километров картина меняется: резко учащается дыхание, организму не хватает кислорода. Я глубже стал интересоваться воздействием высоты на организм человека и узнал много интересного.

Впервые воздействие высоты на организм человека описал Робертсон, который 18 июля 1803 года на воздушном шаре достиг высоты 7350 метров.

«Занимаясь различными опытами, — писал Робертсон, — мы испытывали общее недомогание и какой-то страх: шум в ушах, чувствовавшийся уже много раньше, все увеличивался по мере того, как барометр стал опускаться ниже 13 дюймов[2]. Наше недомогание несколько напоминало ощущение, которое приходится испытывать, когда человек при плавании погружает голову в воду. Нам казалось, будто в груди произошло расширение и грудь утратила свою упругость. Мой пульс был усиленный, у Лоста — замедленный. У него, как и у меня, вспухли губы и глаза налились кровью, вены на моих руках вздулись, рельефно выступив наружу. Мы находились в состоянии моральной и физической апатии и с трудом могли бороться с сонливостью».