— Покойничек обладал неважным сердечком, — сказал военврач, вытаскивая кролика за задние лапки.
Столь быстрое снижение, видимо, не понравилось кроликам, не особенно понравилось оно и мне. Зато стало совершенно ясно, что быстрое снижение вполне доступно для человека. Но оставалось выяснить еще кучу разных вопросов. Например: сколько же может падать парашютист, не открывая парашюта? Какова скорость падения? Почему происходит вращение парашютиста в воздухе? И как определить наиболее удобное положение и способы управления телом во время падения?
Чтобы найти ответы на все эти вопросы, надо было прыгать и прыгать. И мы прыгали, используя для этого любую возможность. Больше всего с Н. Евдокимовым, обычно с одного самолета, сразу с двух бортов. Не уславливаясь об этом ни словом, мы постоянно соревновались, соперничали между собой: а кто дальше пролетит, не раскрывая парашюта?
Это соревнование проходило с переменным успехом. Более десяти раз мы отрывались от самолета вместе. Однажды мы по заданию должны были падать 20 секунд. Выпрыгнув из самолета, я решил как можно больше задержать раскрытие и дернул за кольцо только на двадцать шестой секунде, когда земля была очень близко, но зато на 400 метров опередил Евдокимова.
Вскоре после этого полета я предложил Евдокимову совершить прыжок с задержкой раскрытия в одну минуту. И 9 июля 1933 года мы привели свое намерение в исполнение. Был ясный жаркий день. Стояли мы в лагерях на аэродроме в Сиверской, недалеко от Гатчины. Вся часть знала о нашем намерении, и много «болельщиков» собралось у машины в ожидании полета. По нашим расчетам, высоты 3500 метров было достаточно, чтобы выполнить поставленную задачу. Летчик Н. Оленев вышел на заданную прямую и дал сигнал к прыжку. Взглянув за борт, я оттолкнулся от самолета и сразу пустил в ход секундомер, привязанный шелковой стропой от парашюта к левой руке. Вслед за мной пошел Евдокимов.
Приняв более или менее устойчивое положение, подношу секундомер к глазам — прошло всего 15 секунд. Ищу глазами Евдокимова и вижу его значительно выше себя. Его сильно вращает. Падение продолжается уже 45 секунд. Неизвестно почему и я начинаю делать сальто. Как можно больше прогибаюсь и широко раскидываю ноги. Кувыркание прекращается. Падаю вниз лицом и ясно различаю знакомые очертания летного поля. Оно стремительно приближается.
До земли остается на глаз не более пятисот метров. Правой рукой беру вытяжное кольцо, вынимаю его из кармана и дергаю. В тот же миг левой рукой останавливаю секундомер. Сильный рывок останавливает мое падение, темнеет в глазах, и тысячи разноцветных ярких шариков вспыхивают вдруг. В ушах — острая режущая боль. Опускаюсь почти в центре аэродрома. Снимаю парашют и трясу головой, похаживая вокруг него. Подъезжает наша санитарная машина. Доктор советует делать глотательные движения. Боль скоро стихает. Только тут вспоминаю о Евдокимове и вижу, как он опускается вдали от аэродрома. Держа в руке свой секундомер, спрашиваю у членов комиссии, сколько времени я падал.
— Ровно шестьдесят две секунды.
Мой секундомер показывает 61,5 секунды. Решили считать правильным мое время. После окончательной проверки установили, что я отделился от самолета на высоте 3570 метров и раскрыл парашют в четырехстах метрах от земли. Таким образом, я пролетел 3170 метров за 61,5 секунды. Евдокимов раскрыл парашют на сорок восьмой секунде. Попав в штопорное положение, он не захотел падать дальше и раскрыл парашют. В то время мы не состояли в Международной Федерации авиационных видов спорта, и наши рекорды не регистрировались. Свои достижения мы считали рекордами страны. Так и был установлен мой первый всесоюзный рекорд. Мировой, как мы узнали потом, в это время был за американцем Меннингом и равнялся 62 секундам…
Несмотря на то, что мы уже имели в своем активе по нескольку десятков затяжных прыжков, падение наше было весьма беспорядочно. Каждый падал, как мог. Иногда вращало больше, иногда меньше, а однажды во время затяжки я вдруг почувствовал, что «лежу» на спине и тело мое сильно вращается. Голова вращалась по малому кругу, а ноги описывали большой круг. Меня с большой силой как бы спирально ввинчивало в воздух. Позже такое вращение парашютиста в воздухе стали называть штопором. Это явление в то время было совершенно не изучено. Никто еще не знал, можно ли выйти из штопора, что для этого надо делать, как вести себя во время этого не только неприятного, но и опасного кручения в воздухе. При длительном штопорении парашютист теряет ориентировку как по высоте, так и по времени, у него начинается головокружение…
Существуют две разновидности штопора — крутой и плоский. При крутом штопоре парашютист во время свободного падения переходит в положение головой вниз под углом до восьмидесяти градусов к горизонту и начинает вращаться вправо или влево. Причем, голова его служит как бы центром вращения, двигаясь почти вокруг одной точки, а туловище и ноги описывают соответственно большие круги.
При плоском штопоре, который, как правило, бывает на спине, угол наклона уменьшается и доходит до сорока градусов. Скорость вращения еще больше. Парашютист вращается вокруг центра, находящегося в области груди. Ноги и часть туловища описывают большую окружность, а грудь и голова — меньшую.
Сразу же скажу, что при ознакомительных и тренировочных прыжках, когда парашют открывается сразу, явление штопора возникнуть не может. Парашютист может войти в штопор, как правило, лишь после свободного падения на расстоянии 150–200 метров, то есть только тогда, когда при падении разовьется достаточная скорость, а следовательно, и достаточное сопротивление воздуха.
Свободно падающего парашютиста по мере нарастания скорости постепенно тянет на спину, потому что главный парашют более тяжел, он меняет весовую центровку. Встречный поток воздуха, действуя на разные площади большого наспинного и малого нагрудного запасного парашютов. несимметрично поставленные руки и ноги, образует крутящий момент, который и начинает вращать парашютиста. Так начинается штопор.
Я начал думать, нельзя ли избежать штопора. Нельзя ли, пользуясь руками и ногами, как рулями, управлять своим телом в воздухе, придавая ему удобное для падения положение? Что управлять своим телом во время падения в воздухе можно, мне стало совершенно ясно в 1932 году, после того, как я выполнил несколько прыжков с задержкой раскрытия. Свободно падающему парашютисту воздух оказывает большое сопротивление. Этим нужно уметь пользоваться. Как? Опыт приходил в прыжках. Достаточно, например, поджать под себя ноги, и сразу начинаются кульбиты, то есть кувырки через голову. А если падаешь спиной вниз, то достаточно вытянуть руку в сторону, и тотчас же тело повернется на живот. Весь процесс падения — это борьба парашютиста за удобное для него положение в воздухе. Какое же положение наиболее удобно?
Часть инструкторов парашютного дела того времени считала, что, поскольку затяжной прыжок нужен летчику для спасения своей жизни в аварийной ситуации, падение должно быть таким, чтобы развивалась максимальная скорость для быстрейшего ухода от самолета, из зоны воздушного боя. Понятно, что максимальная скорость может быть достигнута при падении вниз ногами или вниз головой, то есть когда образуется меньшая площадь сопротивления воздуху.
Однако и тот и другой варианты были отвергнуты по множеству всяких причин.
Мой коллега и соперник Н. Евдокимов, например, считал, что наилучшее положение тела при падении — головой и лицом вниз под углом 65–70 градусов по отношению к земле. Чтобы достичь такого положения, по его рекомендации, нужно было после отделения от самолета вытянуться, прогнувшись и вытянув руки по швам.
Я был не согласен с методом Евдокимова. При его стиле падения руки были пассивны, а они-то вместе с ногами и служили основными органами управления. Падение головой вниз? Да, но под углом в 50–60 градусов. И руки вытянуты в стороны. Спина в пояснице прогнута? Да. Но ноги обязательно раздвинуты и вытянуты. Балансируя обеими руками и ногами, действуя ими, как рулями управления на самолете, парашютист уверенно сохраняет устойчивое положение тела.
