Но тут к трону подошли пять женщин, закутанных в глухие черные одежды и покрывала так, что даже их лиц не было видно, и поклонились. Невольный страх пронзил царицу. Женщины в черном поклонились и отошли, а она спросила камеристку Милу, стоявшую с ее веером рядом с троном:

- Кто они?

- Матери тех, казненных.

Мороз по коже...

Вот уж не думала Онхельма, что так неприятно будет ей их видеть. Что они станут для нее вечным укором. Но и разделаться с этими женщинами у нее сейчас не хватило бы духу, слишком странные и двойственные чувства она испытывала. Слова вырвались у нее спонтанно:

- Передай, чтобы они не появлялись в моем присутствии.

- Хорошо, государыня, - Мила поклонилась.

Все удовольствие от торжества пропало.

Онхельма поняла также, что никогда не сможет пойти в их жилища. Однако это сделать надо. И пусть этим займется ее камеристка.

А после торжественной церемонии, несколько омраченной этим досадным происшествием, Онхельма отправилась проведать Вильмора. Тот по-прежнему был без сознания, и только слабое редкое дыхание подтверждало, что государь жив. Отпустив ненадолго слуг и оставшись наедине с ним, царица довольно весело и остроумно пересказала недвижимому и не подававшему признаков жизни мужу все, что происходило в тронном зале. Удивительно, но теперь Вильмор стал для нее особенно интересным собеседником, очевидно, потому что не перебивал и не высказывал возражений. Правда и не поддерживал. Так она ему и сказала, погладив по груди и влив в него чуть-чуть силы. А потом добавила, склонив голову набок:

- Видишь, милый, раньше я была твоей постельной игрушкой, а теперь все наоборот. Ты. Моя игрушка, прикованная к постели. Каламбур.

Она рассмеялась, бросила последний взгляд на неподвижное восковое лицо мужа и ушла. Возможно, это было жестоко с ее стороны. Возможно. Особенно, если учесть то обстоятельство, что несчастный Вильмор на самом деле был в сознании и все понимал. По счастью Онхельма об этом не знала. А царю очень больно было слышать горькую правду о себе. Но зато он, во всяком случае, убедился в невиновности своего молодого сводного брата и наследника Алексиора, и это давало удовлетворение. Не имея сил не то, что пошевелиться, даже вздохнуть поглубже, государь Вильмор тяжело переживал, считая произошедшее с ним справедливой расплатой за недальновидность и глупость. Предпринять ничего он не мог, в его теперешнем положении он мог только горячо молиться. Не о себе, себя уже давно считал мертвым, о стране, о будущем, о наследнике, вынужденном скрываться где-то вдали. Да просить прощения у Мелисандры, что обманул ее доверие и предал любовь.

Против кровати, на которой лежал Вильмор, окруженный сиделками, стоял Сафор, темный дух, старейшина. Видя мучения человека, заключенного в безжизненном теле, он вздохнул. Потому что помочь его телу уже ничем не мог. Но мог помочь душе, разделив с ним его одиночество. Только Вильмор еще не был к этому готов.

Рано утром к Евтихии приходил Нириель, рассказал, что с матерью и остальными все более или менее в порядке, чуть-чуть посидел и ушел. Просто не знал пока, как себя с ней вести. Очень угнетающе она на него действовала, хоть несчастной и не выглядела.

А голубка Евтихия, оставшись одна, все утро вышагивала по пещере в ожидании Морфоса, постепенно убеждаясь в том, что мучить слушателя, рассказывая истории маленькими порциями, просто бесчеловечно. Впрочем, какая человечность, где тут люди? Тут одни духи да птицы непонятные двухсущностные... Когда ей показалось, что она просто взорвется от нетерпения, Морфор подал знак о своем появлении покашливанием.

- Кх-кхмммм...

- Дедушка, ну наконец-то! - взвилась птица, Евтихия проявила чуть больше хороших манер, - Добрый день, уважаемый Морфос.

Плевать было птице на хорошие манеры, она выпалила:

- А когда вы расскажете продолжение?!

- Кхммм, - древнейший сделал глубокомысленное лицо, - Сначала надо поесть.

- Не хочу ягод, хочу про птицу! - начала канючить птица.

Тогда Морфос обратился к Евтихии, как наиболее разумной:

- Если не хотите ягод, будут вам зернышки. Но сначала поесть!

- Да, уважаемый, спасибо уважаемый, - покивала головкой Евтихия, и шикнула на птицу, - Пошли быстро, пока древнейший не передумал. А то не будет тебе ни обеда, ни продолжения истории!

Голубка вылетела поклевать зернышек овса, который вырос стараниями духа земли. Надо сказать, что Морфос специально вырастил кустики чуть подальше от пещеры. Пусть разомнет крылышки. Когда Евтихия вернулась, она вела себя чинно и благородно, и даже не стала с ходу задавать никаких вопросов. Неудивительно, девушка провела с птицей небольшую воспитательную беседу. Морфос подождал, подождал, потом видит, что голубка молчит, хоть и лопается от любопытства, да и начал рассказывать сам.

- На чем я вчера остановился?

- Белому Змею доложили, что в его владениях появилась новая тварь, и он пожелал увидеть эту птицу.

- Правильно, даааа...

Потом шло описание того, как змеи собирались, как готовились, как ползли, как искали... в общем, долгое и подробное. Голубка не выдержала:

- Дедушка, а они нашли эту синюю птицу?

- Нашли.

- И?

- Ну, передали ей царское повеление. А она возьми и скажи: НЕТ. И улетела. Пришлось змеям возвращаться к повелителю несолоно хлебавши.

- Да! Вот это по-нашему! - птица была в восторге.

И древний дух земли и Евтихия рассмеялись.

- А еще? - робко спросила девушка, опасаясь, что сегодня рассказов больше не будет.

Но Морфос был великодушен, он начал рассказывать дальше.

В общем, змеи приползли к царю и сообщили, что дерзкая птица отказалась подчиниться его воле. Царь был озадачен, сначала даже не рассердился, однако эта синяя птица его заинтересовала, а ее дерзость раззадорила. Он спросил змеев:

- Вы ее видели, какая она?

Хмммм, какая? Какова птица с точки зрения змеи?

- Государь, она небольшая, перья у нее темно-голубого цвета и сияют на солнце.

- А какого пола? Мужского или женского?

- Женского, государь.

- А... она красивая?

- Нам трудно судить...

Да. Теперь белому Змею хотелось увидеть ее еще больше. Он послал за синей птицей своего военноначальника с десяткой лучших воинов. Военноначальник был колдуном, а его воины быстры, могли ловить добычу в высоком прыжке. Но и от них синяя птица ускользнула в небо. Еще и дразнилась оттуда обидными словами.

На сей раз белый Змей, когда ему донесли, что птица обидно о нем отзывалась, разгневался. Это уже стало для него делом чести. Змей отпустил всех своих слуг, а после отправился к тому месту, где поселилась дерзкая птица, сам. Прежде чем приблизиться, белый Змей принял личину старой черепахи, хотел понаблюдать за ней.

Морфос наблюдал за голубкой с самого начала, и теперь, видя, что она подалась вперед, клювик открыт, а глазки горят от возбуждения, чуть не расхохотался. Однако, продолжил рассказывать дальше.

- И вот, когда белый Змей увидел эту самую синюю птицу, она показалась ему сказочно прекрасной.

- Ахххх... - в тихом восторге протянула голубка, - Змей влюбился?

- Ну, не сразу. Просто он понял, что птица должна принадлежать ему. Должна покориться.

- Пфффф... - фыркнула голубка, - Покориться, вот еще.

Змей был мудр, он понял, что силой тут действовать не стоит, лучше хитростью.

- Ну конечно! - обиженно чирикнула птица.

Значит, сидела птица на камне и чистила свои голубые перышки, и тут к ней подползла старая черепаха. Начали разговаривать о том - о сем, о погоде, об урожае, даже вроде бы подружились. А старая черепаха и говорит:

- А хочешь, я тебя прокачу.

Веселая птица рассмеялась и сказала:

- А давай!

Белый змей катал на спине синюю птицу и думал, что уже сегодня она будет принадлежать ему, а птица ни о чем не думала, она просто каталась на спине у черепахи и получала удовольствие. Однако, план в голове у царя змей созрел, осталось только привести его в исполнение.