— Да, — крикнул он в необычайном волнении, — если некоторые из нас этого не поняли, так я объяснюсь подробно! Да, мы должны воспитывать в себе то, что является классовой, партийной, комсомольской добродетелью! Да, раньше была честь знамени, честь полка, честь дворянского сословия — это и у нас должно быть! В этом классовая гордость, знак нашей принадлежности к классу! Может быть, некоторым из вас и покажется сначала это странным, но когда на войне говорят о чести полка или о чести знамени, так это очень полезная вещь! Это связывает силы, это их организует! Мы должны эту точку зрения проводить и в нашей ячейке, и во всей нашей организации, и в нашем классе, и в нашем советском государстве! Вот мы попали за границу, и там какой-то буржуй оскорбляет советскую власть… Ему надо набить морду в подходящей форме! А спустить нельзя — так или нет?

Одобрительный смех и крики смутили Анну. Она искала резкого слова, но не успела ответить, как стоявший возле нее Грец крикнул:

— Феодальная шпага?!

— Это не есть феодальная шпага, — спокойно ответил Сеня, — потому что здесь классовое содержание другое, но формальное сходство все-таки есть, я этого не скрываю и скрывать не хочу! Мы должны оберегать свою честь, честь комсомола, честь молодежи, класса и государства! Мы не можем допускать, чтобы нам плевали в лицо, чтобы нам ставили на вид нашу распущенность, кивая на нашего товарища… И выкрики Греца и Рыжинской совершенно неуместны!

Круг становился теснее, проходившие мимо останавливались послушать и быстро втягивались в спор. Симпатии большинства были явно на стороне Сени. Анна с насмешливой, вызывающей улыбкой крикнула:

— Ну, ладно! Чем же все-таки Хорохорин оскорбил твою комсомольскую честь?

— Не твою, а нашу! — оборвал ее Королев. — А чем, так тут нечего скрываться, надо прямо сказать то, что было, что у всех у нас на глазах делалось, потому что, если одна девушка отказывает парню в удовлетворении его скотских потребностей…

— Не скотских, а естественных! — вставила Анна.

— Естественно, нормально у культурного человека то чувство, которое называется любовью, и оно не в том только, чтобы совокупляться…

— А в чем же кроме? — нагло крикнул Грец.

— В том, чтобы ручки целовать! — хихикнула Анна.

Тут уже поднялся такой шум, такое столкновение, что

Сеня покачал головою и, бессильный прекратить крики и споры, зажал уши и смолк.

Тотчас же, впрочем, из задних рядов послышались настойчивые крики:

— Говори, Королев! Дайте говорить Королеву!

Анна прошипела несколько раз подряд: «Мещанство!» — но умолкла

— Не очень подходящее время и место, — усмехнулся Сеня, — начинать сейчас дискуссию о таких вещах, как любовь…

— Почему? — вызывающе крикнула Анна.

— Потому что, во-первых, это слишком сложно и нужно быть спокойнее… Во-вторых, надо нашим собранием воспользоваться, чтобы говорить о том, что сейчас у всех в голове и на сердце.

Анна победоносно оглянулась. Этот жест ее вызвал снова ропот и шикания.

Сеня заговорил снова, когда стало тише:

— Жалею я тех, кто в любви ничего, кроме полового акта, не видит, и уверен, что кончат они так же, как Хорохорин, а может быть, и хуже! Вот поэтому-то я хочу, чтобы мы обследовали все, что произошло сегодня… Тут не только наша честь затронута — тут,' может быть, урок для многих из нас.

Анна перебила все так же вызывающе:

И это не мещанство тоже — перемывать другому косточки, рыться в грязном белье? К черту! Личная жизнь товарищей нас не касается!

Тут уже и та, еще большая часть слушателей, которая стояла на стороне Анны, от нее откачнулась. Опять загорелись споры, опять нельзя было долго начать разговор.

— Касается! — кричали ей.

— Нельзя отделять личную жизнь от партийной!

— Что же, — накинулся на Анну Боровков, — что же, если я тебя сейчас затащу в угол да изнасилую, все должны мимо проходить: это личная моя жизнь! Так, что ли?

Анну заговорили, закричали, так что уже ей и возразить было нельзя, да и не находилось острых слов или таких, которые имели хотя бы кажущуюся убедительность и внешнюю значительность. Тогда, прорвавшись вперед, прямо в лицо Королева она крикнула:

— К делу! Говори, чем Хорохорин твою честь оскорбил?

Что-то в ее голосе было истерическое. Сеня поднял руки, растопырив щитками ладони, чтобы утишить толпу, и сказал:

— Товарищи! Уже одним фактом самоубийства любой наш товарищ нас оскорбляет, потому что это означает, что у нас плохо, мы ничего не дали, мы сами плохи, и все, что мы делаем, ничего, кроме разочарования, не приносит…

— У него были свои причины… — не договаривая, вставил кто-то негромко сзади, и узнать, кто сказал, нельзя было.

— Да, я знаю, я слышал! — продолжал Сеня. — Так и это не причина, потому что медику вовсе непростительно по-мещански рассуждать: что, дескать, неизлечимо! Да он еще и не знал, что дало исследование… Да и это не важно, — заговорил с новой силой Сеня, — если бы еще с какими-то натяжками как-то можно было понять самоубийство, то уже убийство женщины, и при таких обстоятельствах, является фактом прямо-таки невыносимым…

Неожиданно из задних рядов, теперь уже доходивших до самой двери, кто-то крикнул:

— Одну минуточку, Королев! Тебя тут спрашивают!

Сеня неохотно приподнялся на турнике:

— Кто спрашивает?

— В чем дело, кто там? — заворчали кругом.

Неужели нельзя подождать? Кому я нужен сейчас?

Тот же голос ответил:

— Это, оказывается, инспектор из уголовного розыска…

— Нам не до него! — крикнула Анна.

— Да он относительно Хорохорина узнать пришел, товарищи!

— Ступай, Королев! — согласился Боровков. — Мы тут без тебя потолкуем пока…

Он с такой выразительностью покосился на Анну, что Сеня, не сомневаясь в убедительности его аргументации, не мог не шепнуть ему на ходу:

— Смотри только до бокса не договорись!

На минуту наладившийся было вольный митинг расстроился. Сеня протискался через толпу к дверям и тут столкнулся с ожидавшим его человеком в меховой шапке с опущенными ушами.

— Я Королев, — коротко сказал он, — в чем дело, что за спешка такая…

Пришедший взглянул на него, важно тряхнул портфелем и наклонил голову.

— Извиняюсь…

Выдержав паузу, он тут же добавил не без некоторой даже гордости и сознания своего достоинства:

— Я субинспектор 2-го района, где произошло несчастье…

— Ну и что же?

— По долгу службы, для выяснения некоторых весьма загадочных обстоятельств происшедшего…

Слушавшие их насторожились. Сеня посмотрел на пришедшего с недоумением, но тотчас же пригласил его идти за собой и провел в тихий уголок библиотеки. Тесное кольцо расступилось перед ними, и в спины их впились не без любопытства еще не потухшие после спора глаза.

Без всякого преувеличения можно сказать, что Осокин ворвался на место происшествия, когда еще в комнате не рассеялся дым и запах выстрелов.

Вопреки утверждениям многих авторов, как видно из фактов, он явился туда с такой поспешностью далеко не случайно. Живая жизнь связывает часто людей такими тончайшими нитями, с такой последовательностью, каких не выдумать и самому изощренному фантазеру. Самый занимательный романист никогда не выдумывает, но лишь комбинирует наблюденные в жизни факты и совпадения. Это, впрочем, не избавляет его от опасности быть заподозренным со стороны читателей в неправдоподобии его комбинаций…

Мы вне этих подозрений, так как не сочиняем роман, а лишь излагаем в подробностях живую хронику событий в нашем городе, к тому же известных уже из массы устного и печатного материала, обошедшего всю Россию еще так недавно.

Растолкав собравшихся любопытных, толпившихся уже во дворе, затем на лестнице, в коридоре, на кухне, Осокин остановился на пороге комнаты.

На него посмотрели с изумлением. Какая-то старушка шепнула вопросительно соседке: