РИС. 5.5. Реальная заработная плата и численность населения в Нидерландах, 1500-1810-е годы
Высокий уровень реальной заработной платы в Голландии, по-видимому, был обусловлен плохим состоянием здоровья, воздействие которого проявлялось двояко. Во-первых, с учетом того как в Англии доход был связан с общей фертильностью, фертильность в Голландии оставалась удивительно невысокой, несмотря на высокий уровень заработной платы. Можно было бы ожидать, что следствием хороших заработков будет переизбыток детей у голландцев, но этого не произошло. Несмотря на высокий реальный уровень жизни, уровень фертильности в Голландии, по-видимому, был не более высоким, чем в Восточной Азии. Во-вторых, высокий уровень заработной платы в Нидерландах вопреки ожиданиям отнюдь не снижал уровня смертности.
В Англии, где повышение экономической эффективности в 1700-1790-х годах было незначительным или нулевым, сохранение относительно высокого уровня реальной заработной платы опять же было обусловлено необычно низкой фертильностью и высокой смертностью.
Одним из тех факторов, которые в течение XVIII века позволяли сохранять высокий доход в Англии и Нидерландах, была нарастающая урбанизация этих обществ. На рис. 5.6 показана доля городского населения в северной Италии, Англии и Нидерландах для периода с 1500 по 1800 год по пятидесятилетним (а для более раннего периода — по столетним) интервалам в зависимости от уровня реальной заработной платы. Линии, соединяющие точки, показывают изменение этой зависимости для каждого региона с течением времени. Этот график позволяет сделать два вывода. Во-первых, в Европе до 1800 года реальная заработная плата и урбанизация были слабо связаны друг с другом даже на национальном уровне. В северной Италии урбанизация всегда находилась на уровне около 20 %, даже несмотря на двукратное изменение уровня реальной заработной платы. В Англии в 1400 году уровень урбанизации составлял менее 5 %, несмотря на то что уровень заработной платы был существенно выше, чем в 1800 году, когда уровень урбанизации превышал 25 %. Движущей силой урбанизации служили иные факторы, нежели реальная заработная плата.
ИСТОЧНИКИ: Уровень урбанизации для северной Италии: Federico and Malanima, 2004, table 1. Уровень урбанизации для Нидерландов и Англии: de Vries, 1984, p. 39 (с поправкой в сторону увеличения ради возможности сопоставления с урбанизацией в северной Италии).
РИС. 5.6. Уровень урбанизации в 1300-1800-х годах
Во-вторых, из графика видно, что к 1800 году Нидерланды и Англия были самыми урбанизированными странами Европы. Изучение завещаний и церковно-приходских книг приводит нас к выводу о том, что высокий уровень урбанизации способствовал снижению фертильности и повышал уровень смертности, позволяя сохранить высокий доход. Например, в Англии в конце XVIII века уровень смертности в деревне составлял около 23 человек на 1000 по сравнению с 43 на 1000 в Лондоне. Одно лишь наличие Лондона повышало функцию уровня смертности в Англии примерно на 10 %. Таким образом, развитие торговли в 1600-1800-е годы, способствовавшее росту крупных столичных городов в Англии и Нидерландах, вело также к повышению уровня жизни, но лишь за счет чисто мальтузианских механизмов.
В случае Голландии еще одним фактором, повышавшим смертность, служили колониальные предприятия. С 1602 по 1795 год голландская Ост-Индская компания наняла около миллиона человек, из которых половина умерли на службе. Эта ежегодная убыль населения компенсировалась тем, что в Нидерланды за те же годы прибыло полмиллиона иммигрантов из других стран Европы, привлеченных высокими заработками. В обществе, где мужское население каждый год увеличивалось примерно на 35 тыс. человек, включая иммигрантов, Ост-Индская компания ежегодно забирала около 5000 из их числа! Но поскольку страна таким образом теряла почти исключительно мужчин, это приводило еще и к тому, что в Нидерландах изменялось соотношение полов. В Амстердаме в 1795 году соотношение взрослых мужчин и взрослых женщин составляло 1:1,3. В Делфте в 1749 году этот показатель равнялся 1,5. Переизбыток женщин имел своим следствием снижение доли замужних женщин в голландских городах. Так, согласно переписи 1829 года, 24 % амстердамских женщин в возрасте 40–55 лет никогда не были замужем[111].
Другим фактором, обеспечивавшим высокий уровень жизни в Европе по сравнению с Азией, служило то, что в течение всей доиндустриальной эры европейцы — как по современным меркам, так и по меркам доиндустриальных Китая и Японии — были неряхами, жившими в грязи и убожестве. Низкий уровень личной и общественной гигиены наблюдался в доиндустриальной Европе повсеместно. В дневниках европейских путешественников, посещавших Японию в 1543–1811 годах, нередко подчеркивается исключительная чистота этой страны по европейским стандартам того времени[112]. На это обращает внимание даже голландец Энгельберт Кемпфер, живший в Японии в 1690–1692 годах, несмотря на то что в XVII веке голландцы считались самым чистоплотным из всех народов Европ[113].
Ключевой экономической проблемой, определявшей уровень гигиены в доиндустриальной Европе, служило то, что людские нечистоты практически не имели рыночной ценности, поскольку их использование в качестве ценного удобрения для садов и полей было социально неприемлемо. Как отмечает Алан Макфарлейн, «…если в Японии нечистоты приносили доход, то в Англии за их вывоз приходилось платить»[114]. В результате избавление от нечистот являлось в Европе серьезной социальной проблемой. Например, Сэмюель Пепис в октябре 1660 года жаловался в своем дневнике: «Спустившись в погреб… я увяз обеими ногами в куче дерьма, узнав таким образом, что переполненная уборная мистера Тернера затопила мой погреб»[115]. Очевидно, нечистоты, протекшие из соседней уборной, в Лондоне XVII веке были банальной бытовой неприятностью!
Напротив, в Китае и в Японии людские нечистоты — как моча, так и фекалии — представляли собой ценный продукт, который хозяева продавали крестьянам и который служил объектом борьбы для различных группировок, соперничавших между собой за право его вывоза. Нечистоты не выливали в выгребные ямы, канализацию и реки, загрязняя источники воды. Вместо этого в таких городах, как Осака, подрядчики в XVIII веке даже находили выгодным устраивать на углах улиц уборные с целью продажи собранных таким образом нечистот[116]. Кроме того, в Китае и Японии нечистоты, по-видимому, вывозились ежедневно, а не скапливались под домами в выгребных ямах, которые опустошались лишь периодически.
Использование людских нечистот в качестве удобрений небезопасно, но по крайней мере японцы, понимая это, несколько месяцев предварительно выдерживали нечистоты в ямах или бочках, с тем чтобы большая часть болезнетворных микроорганизмов погибла в процессе брожения.
Кроме того, японцы и китайцы отличались намного более высоким уровнем личной гигиены. Мытье было непопулярно в Англии; более того, в эпоху раннего Нового времени оно считалось греховным удовольствием. Даже в романах Джейн Остин 1811–1817 годов, в которых очень большое внимание уделяется описанию быта, мы не найдем ни одного упоминания о мытье[117]. Напротив, у японцев был широко распространен обычай часто мыться в горячей воде. Китайцы также мылись при всякой возможности и тратили много мыла[118]. Японцы после удовлетворения естественных надобностей мыли руки и содержали уборные в чистоте. Что же касается Пеписа, то он всего лишь раз на протяжении десяти лет упоминает в своем дневнике о том, что его жена мылась: «Моя жена вместе с другой женщиной собирается сходить в баню, чтобы вымыться… она заявляет, что хочет быть чистой. Долго ли она таковой пробудет, можно только гадать». Поход в баню, очевидно, стал эпохальным событием, поскольку на следующий день он пишет: «Прошлую ночь провел в одиночестве, моя жена после бани легла одна в другую кровать». По-видимому, помывшаяся жена не желала, чтобы муж ложился в постель грязным, потому что три дня спустя он записывает: «…пришел домой поздно, помылся теплой водой; теперь моя жена пустит меня к себе в постель, поскольку она сама помылась»[119]. Но, как и ожидал Пепис, мытье не вошло в привычку, и на следующие четыре года эта тема исчезает из его дневника.
