– Слава Пану богу! дал мир нашей земле, а безвременье поганому Кощею!.. Недаром бежал, а Князь разослал везде поиск: кто приведет живого или мертвого, сто гривен тому серебра в одар и милость Княжеская! Не уйти ему!..
«Погиб!» – думает Кощей… приподнимается с одра, накидывает на плеча покров, крадется к дверям, отворяет; двери скрыпят… выбегает в сени, во двор, в задние ворота, в градину; перескакивает через плетень, бежит полем, глубоким снегом в лесу, в чащу, бросается под пространные ветви ели, занесенные снегом, и не смеет перевести дыхания. Но погони не слышно; только стая черных воронов слетелась над ним, скрыла от него свет божий и каркает что-то недоброе; а голод и жажда душу томят, в недре словно печь топится, уста запеклися, а мороз режет тело; а ветер сквозит и обсыпает Кощея порошей. Но вот заходящее солнце осветило высокие башни Самвата; взглянул Кощей, закипела в нем кровь. «Убью, говорит, жену-изменницу!.. убью заклятое детище!.. не играть им моим золотом!..»
Вскакивает с места, бежит, а вороны вслед за ним, как за трупом, который уходит от стаи. Уж смерклось. Кощей пробирается берегом Днепра к своему дому, крадется градиной к оконцу терема, стучит в него хворостом. «Кто там?» – раздается печальный голос. «Я!» – отвечает Кощей. Оконце отворяется, и кто-то, протянув руку, произносит: «Прими, добрый человек, милостыню!.. помолись за погибшую душу моего мужа!..»
Малый хлебец упал на руки Кощея.
– Лыбедь! – вскричал он, но уже поздно: оконце захлопнулось.
Бежит к воротам. Подле ворот стража.
– Кто тут? – раздается звонкий оклик. Кощей останавливается, не смеет отвечать.
– Говори, проклятый! убью!
«Проклятый!» – отзывается в ушах Кощея.
«Узнали меня!..» – думает он и скрывается в темноте… а мрак так и ложится на землю… а он… идет все… идет… идет да идет… вот… идет!.. ну… пррр!.. окаянный!.. ушел!.. ааа!.. стой!..
Таким образом рассказ Лазаря слился с его дремотой, а уходящий Кощей с ушедшим конем; и вот Лазарь делает два дела: в мире вещественном храпит на сеннике, а в мире отвлеченном ловит богатырского коня.
Все его слушатели также уже во сне ловят буркал.
Таким образом, первый день заключения Ивы Олельковича потух.
XII
Много прошло еще новых дней, в которые горевал Лазарь по своем бариче и рассказывал на сеннике разные были и небылицы. Он начинал привыкать к новому образу жизни, принимал уже участие в Княжеских конюшнях, водил Княжеских коней на водопой, задавал сено, засыпал овес, чистил и чинил сбрую, возил со двора навоз… вдруг в один благодейный час возмутилась тишина в Белогороде. Приехали послы от Князя Рязанского.
И были те послы: Княж Иван сын Гюргович, да Бояре Поликарп и Углеб, да Иван Войтишич, да Олег, да Мнислав и иные.
Они представились Княгине Яснельде и после поклонов от Князя, старшего брата, Рязанского, прочли, по обыкновению, грамоту:
«Милостию божию и пречистыя его Богоматери, на сем на всем, молодшая сестра Княгиня Яснельда Белогородская, Ивановна, целуй во всем крест к своему брату старейшему, Князю Олегу Ивановичу Рязанскому, держати ти мене собе братом старейшим, честно в любви и во чти, и хотети ти мне, брату старейшему, добра везде и во всем и до живота, а не доканчиватити, ни ссылатися ни с кем без моего веденья, а с кем будешь ты в целовании, и тебе, к тому целованию сложити, а мне, по душевной грамоте отца, тебе жаловати и печаловатимися тобою и твоею отчиною…» Кончив длинное чтение грамоты, послы объяснили Княгине причину послания. Дело касалось до Ивы Олельковича. Олег требовал его к себе воевать на врагов.
– Завтра пущу к вам моего богатыря, – отвечала Яснельда послам, и они отправились ожидать завтрашнего дня.
Настал завтрашний день; Совет Княжеский задумался: каким образом выпустить богатыря из погреба?
Два дня судили, на третий решили: прибегнуть к Лазарю.
Взыграло сердце Лазаря красным солнцем, когда дали ему в руки ключи от подвала, где был заключен его барич, и сказали, чтобы он молил Витязя Иву Олельковича идти щитом за Князя Олега Ивановича, что Князь пожалует-де его своею любовию, и серебром, и златом, и паволоками, и конем, и бронею.
Торопится Лазарь темным подвалом, толпа людей Княжеских не успевает за ним.
Вот стукнулся он уже лбом о дубовые двери, пошатнулся, зачесал голову…
Вот стучит, зовет барича по имени… слова вторятся под сводами, щеколда щелкает… за дверью молчание…
Вот заскрыпели вереи, дверь отворилась, Лазарь хлынул в темницу…
– Господине мой Ива Олелькович!.. Государь Ива Олелькович!..
Вторится имя Ивы Олельковича под сводами… Не отвечает.
За Лазарем не внесли светоча; все стояли в дверях в страшном ожидании появления богатыря.
Лазарь шарит в темноте.
– Государь Ива Олелькович!
Нет ответа.
– О о о! – заревел Лазарь. – Государь ты мой Ива Олелькович!
Придверник темничный и Княжеские люди приблизились к двери с светочем.
Лазарь стоит посреди темницы, как окаменелый. Перед ним на полу несколько снопов ржаной соломы, вокруг него пустые стены.
У всех отнялся язык, сердце замерло.
Где Ива Олелькович?
XIII
Время волшебства и чародейства, время золотое! ты живешь уже только в Сказках!
Время, когда юная волшебница после короткого сна на летучем, пуховом облаке пробуждается от поцелуя любимицы своей, румяной зари, спускается с высоты на душистый луг и погружается в благовонном море цветов!.. Воздушные девы накидывают на обнаженную красоту ее легкий туман, сбирают для нее перловую росу, нижут ожерелье, плетут венец, вяжут из цветов ткань для одежды, навешивают серьги, осыпанные искрами дивного света, стягивают стан радужной тесьмою, набрасывают на белизну чела ее легкую тень вместо покрова, прикасаются устами к ее снежной руке, ловят ласковый прощальный взор ее, дивятся чуду создания, чистоте ее души, нетленной нежности ее состава…
Волшебница летит поклониться неведомым силам…
Где же вы, духи неведомые? Злые и добрые, светлые и темные? Кто истребил ваше царство и изгнал вас из мира вещественного в мир воображения?
Кто похитил таинственные слова заклятий, призывающих вас на помощь человеку?
Кто совершенно приковал человека к земле и отнял у него волшебные средства сбрасывать с себя на время тело и носиться невидимо, подобно вам, в пространствах вселенной?..
Нет того, что было! Нет вас!
Однажды Ива Олелькович, распростертый на своем скудном ложе, на снопах, догнав во сне похитителя Кощея, изрубил уже его наполы, очнулся довольный собою и, окидывая взорами свою темницу, искал Мириану Боиборзовну…
Вдруг слышит он, раздается над ним тихий голос:
– Ива Олелькович?
– Ась! – отвечает Ива.
– Ива Олелькович?
– Иде же ты? – отвечает Ива, обводя глазами все четыре стены.
– Ива Олелькович! – продолжает тихий голос. – Не лиши любви твоей… горькие слезы выплакала!.. не могу быть без тебя!.. пришла к тебе сама молить: не сгуби души моей!
– Ой?.. сама? – вскричал Ива радостно. – Ах ты голубица моя сизая, лебедь белая!.. иде же ты?
– Здеся, зде, Ива Олелькович!
Ночник перед иконой почти потух, но Ива Олелькович увидел, как с потолка спустилась лестница, а две белые руки протянулись к нему.
– Иди борзо… иди… бежим от власти крамольника и грабителя Коротопола!
– Кощей поганый!.. Не кресить уже ему! – вскричал Ива Олелькович, карабкаясь на лестницу.
– Тс! тише, тише! дорогой мой, лад мой!
Ива выбрался из своего погреба в тьму кромешную; две нежные руки обвились около его шеи. На объятия он отвечал также объятиями.
Все чувства Ивы Олельковича были полны радости; душа его играла мыслью, что Мириана Боиборзовна ему возвращена, что его могущество и сила преодолели все очарования поганого Кощея.
Кто, осветив картину сию искрой своего воображения, не сказал бы, что он Диди-Ладо[257], а она Девана[258].
