– О чем твое горе? – спрашивает Стано Лавра. Он не отвечает.

– О чем твое горе? – повторяет она со слезами. Лавр не отвечает.

– О чем твое горе?.. Лавр! – молится Стано печальному Лавру.

– Не ведаю, – отвечает он. – Мне все постыло, не разлюбил я тебя, не разлюбил я отца твоего; но что-то манит меня туда… Когда взойду на эту высокую гору, меня так и тянет броситься с нее в реку, которая течет в Дон… Я бы взял тебя и отца твоего на плечи свои и бегом, стрелою пустился бы вон по тому пути, который теперь порос густой травою!

Стано заплакала.

– Иди домой, скажи это дедушке, – произнесла она сквозь слезы и повлекла Лавра за собою.

– Отец мой! – вскричала она еще издали, подходя к деду своему. – Слушай, что говорит Лавр; ему грустно, горько в наших краях!

– Знаю, – сказал старик, посадив Лавра подле себя. – И птица помнит небо, под которым оставила скорлупу, и она летит вить гнездо свое там же, где была вскормлена и вспоена отцом и матерью… Иди, Лавр, на родину! Возьми и свою Стано: без тебя ей не жить; а мне недолго смотреть на день; я и без вас прилягу головой к этому пню и усну крепко.

– Нет, отец! – сказал Лавр. – Не пойду! Не шути над моей душой!.. Ты мне дал Стано… да я не отниму ее у тебя!.. я останусь с тобой!

– Иди, Лавр, здесь нет для тебя спасенья от злой болезни, только родной воздух излечит тебя. Иди, не губи ни себя, ни Стано. Ты не видишь побледневшего лица своего и потухших очей; а я вижу их, и Стано видит их.

– Не иду, отец!

– Лавр, и я пойду с тобой; я хочу еще раз взглянуть на светлый мир.

Очи Лавра вспыхнули; он, казалось, ожил.

– Ты хочешь идти на мою родину?.. Она далеко! – произнес он опять печальным голосом. – Нет! мы останемся здесь!

– Лавр! за этой горой есть река: сруби на ней насад[146]; когда будет готов, ты и Стано пособите мне перейти гору; там сядем мы в насад и поедем вниз по реке до Дона, а там до моря и в твою землю.

Лавр обнял отца и Стано.

Чрез несколько дней насад был готов и наполнен припасами.

Старик упал подле дуба на колени, взглянул на небо и залился слезами.

– Прости, юдоль счастливая, моя родная юдоль! прости прах отцов и друзей моих!

– Нет, отец, мы не пойдем отсюда! – вскричал Лавр, тронутый слезами старика. – Я не разлучу тебя с родной землею!

– Идем, – сказал старик решительно, облокотись на Лавра и Стано, – не бойся, я не умру на чужой земле. Лавр! помоги мне идти.

Старик пошел; Лавр должен был исполнять волю его. Они перешли чрез гору молча; спустились с утеса. Приблизились к насаду.

– Постойте, дети, – сказал старик, припав на колени и облобызав землю. – Лавр, возьми с собой моей родной земли, насыпь у кормы.

Лавр исполнил желание его, наносил в ладью земли. Старик, довольный, сел на насыпь. Стано села подле него; Лавр отчалил от берега, и по течению реки ладья потекла догонять волны, которые стремились в Тана[147]. Река извивалась между крутыми берегами в горах Аланской земли.

– Уж во второй раз еду я по этой реке, – сказал старик. – С купцом Венедским Эсафатом ездил я рекою Тана, в озеро Азак, потом чрез гирло Таманское в море Туманное, что Греки зовут Понт-Киммерион, а Татары Олу-Денгис, то есть великое море. Был я и на твоей родине, Лавр; знаю я дорогу на Запад. Прежние отцы мои жили на берегах Дуная, прославленных Царем Аттилою, прадед мой Славий, роду Гуннского, ходил к Латынскому Воеводе Вельзару с Славянами да Антами на помощь против народов, живущих на полночь.

Так рассказывал старик Лавру повесть старых времен.

Чрез несколько дней открылись, в синеве, берега реки Тана и потом Греческий город Танаис, при устье реки. От сего города пустились они восточным берегом озера Азака, или Меотического, который усеян был Торговыми Вежами Греков.

При входе в гирло Таманское открылся им город Синда, а вскоре и Таматархан[148], покоренный Мстиславом, которому за удальство отец не дал наследства на Руси и сказал: «Ты удатный, даю я тебе рать в наследство, иди в Тмутаракань, отними Русское Княжество у Ясов и княжи там!»

Потом ехали они близ берегов Хазарии, коею овладели Венециане. Минули богатую Кафу, Алушту, дивились на гору Шатер[149], проехали Греческие города: Херонез и Помпею. Когда же приблизились они к большому заливу и Тендре, назван ной Греками Ахиллесово поприще, старик сказал: «Здесь отдалимся от берега, здесь в отоке[150], называемом Озу-Кыры, то есть Язское поле, живут еще до сего времени разбойники Печенеги».

Вскоре приехали они к Лиману Дана-Стры, вступили в оный и приблизились к Монкастру[151], Венецейскому купеческому городу, и потом пустились Лиманом вверх по течению реки, проехали город Паланку[152], находившийся при впадении в Лиман Дана-Стры и принадлежавший Генуезцам. Выше города Паланки роскошные берега Дана-Стры были уже во владении Татар. Старик знал Татарский язык, а маститая старость была верной порукой за спокойный проезд повсюду. С трудом рассекая быстрые волны, они проехали под каменными стенами Тигина[153], принадлежавшего Хану Орды Буджаксой, имевшему свое местопребывание в одном переезде от Вежи Тигинской, в городе Каушане[154]. Выше Тигина жило поколение Бассаринов, выходцев из земли Румынской, говоривших испорченным Славянским наречием. Проехав мимо многих селений и мимо бойниц Олхионии, Ушицы[155] и еще одного разоренного города, Лавр заметил издали знакомый ему берег реки Дана-Стры, лежащий против отцов ского селения Студеницы. Сердце его забилось от радости. Нетерпеливо возмутил он реку веслами. Четыре раза луна обновилась на небе со времени отъезда их из Аланской земли; наконец насад ударился о родной берег.

– Стано, вот моя родина, вот дом мой! посмотри на будущий счастливый приют наш!

Лавр обнял Стано, выскочил из насада, подбежал к дому. Незнакомые люди встретили его.

– Где отец мой? – вскричал он.

Толпа дворовых людей окружила его и, удивляясь странной одежде Лавра, сшитой из звериных кож, вдруг захохотала.

– Твой ойтец, сынку? – отвечали ему в один голос несколько человек. – Твой ойтец? Дал-Буг не веми… про то твоя майка знает. Ты, чуем, ловец блудный?

– Мой отец Боярин отчины, Савва Ивич Пута-Зарев, – сказал гордо Лавр.

Толпа еще громче захохотала.

– Дал-Буг не веми! оже чварты рок сидит здесь Пан Погорнин Вельмужный!

Лавр всплеснул руками от ужаса.

– Друзья! – вскричал он. – Скажите, где отец мой?

Прекрасная наружность и печаль, изобразившаяся на его челе, тронули всех. Один старик подошел к нему и сказал:

– В сей дедине юж нима твоего ойтца, Русский Князь Лев, с Галича, побит Крулем Лешкою з Кракова, и ся земе юж належе до Крулевства и Панства. А тутешни господаржи поздвижесе до Киева-града.

Слезы хлынули из глаз юноши, он воротился к ладье своей медленными шагами.

– Отец! Стано! – произнес он. – Я обманул вас, погубил вас, нам нет здесь приюта! Здесь нет моего отца!

– Он умер? – спросил старик, глубоко вздохнув.

– Нет, Ляхи овладели землею, все удалились отсюда бог ведает куда, говорят, к Киеву!

Стано обняла Лавра, отерла слезы его, но слезы катились и из ее глаз.