Никто не ожидал такого исхода. Ведь Тамбуренко с Коньковым не далее как два дня назад были у профессора Чеснокова в больнице и нашли его весьма бодрым. До попадания профессора в больницу, о болезни его никто из сотрудников жидкокристаллической лаборатории также не знал, - Никита Никитич не любил разговоров о болезнях вообще и о своём самочувствии в частности.

Васе, как и всем, наверное, его коллегам было жалко талантливого и незлобивого завлаба, который умер так, как не хотел, - именно на больничной койке,... - но, что можно было сделать?

Прощальное чаепитие теперь, конечно, сорвалось, - было не до этого.

А ещё Васечкин пожалел, что завтра должен улетать в Париж и, что поэтому не сможет присутствовать на похоронах, назначенных через два дня. Он испытывал всегда странное, смешанное со страхом и отвращением влечение к похоронным процедурам, и не редко присутствовал на различных похоронах. Морг - вынос тела; отпевание в церкви; кладбище, прощание родственников с покойным, заколачивание гроба и спуск его в могилу; поминки с обильной выпивкой и жратвой, - как некая отдушина,... По-видимому вся эта мрачная ритуальная кухня возбуждала в нём новый аппетит к жизни.

Фани опять, конечно же, вспомнила о своём недавнем видении, с мужчиной в кожаной куртке, сидевшем у неё на кровати. Ведение это, как теперь она считала, было точным признаком...

А Федя Коньков вдруг, ни с того ни с сего, громко и отчётливо произнёс, сделав ударение на последнем слове: "Я знаю, от чего умер наш профессор, - от безысходности". И Васе показалось, что лабораторный философ хитро подмигнул ему на мгновение бутылочно-остекленевшим глазом.

XVII

Прощальной вечеринки для друзей и родственников Васечкины решили не устраивать, - хватило недавнего Новогоднего пиршества с Куропаткиными у Машиных родителей. Зачем, подумали, - ведь не навек же уезжаем.

Куропаткины хотели, конечно, проводить Васю, - отвезти его в аэропорт на своём недавно купленном при материальном содействии Машиного отца красном Жигулёнке. Да оказалось не судьба, - оба были командированы на международный экономический конгресс в Копенгаген.

Васю провожали в аэропорт жена и отец, а Антошу оставили дома, - уж больно было холодно. Однако, Васечкин ощущал грудью лежащий во внутреннем кармане пиджака оловянный солдатик, - талисман подаренный ему вчера вечером сыном, - и мысленно чувствовал присутствие Антоши.

Промёрзлый внутри и почти пустой автобус со зловещим номером "тринадцать" не спеша двигался ранним, ещё полутёмным субботним утром по Ленинградскому шоссе в сторону аэропорта "Шереметьево". Вика с Васей примостились рядом, слегка прижавшись друг к другу бёдрами, и немного взаимно согреваясь, таким образом, на холодном, обтянутом рваным дерматином, автобусном сиденье. А Владимир Петрович сидел напротив. Он поднял каракулевый воротник своего добротного, шерстяного пальто, пошитого в совминовском ателье по ордеру, добытому дедушкой Пашей. Из маленькой дырки между воротником и ондатровой шапкой, низко надвинутой на голову Васечкина старшего, остались торчать только сизевато-красноватый нос, запотевшие очки и обледеневшие усики.

- Ты, Вася, будь там посерьёзнее, в Париже, - наставлял Владимир Петрович сына голосом, немного охрипшим от холода. - Работай, занимайся физикой, заводи научные контакты. Да смотри там, не транжирь деньги. А то знаю я тебя!

Васечкин монотонно, в такт автобусной качке, кивал головой отцу, - но сам не особо вслушивался в его нудноватые напутствия. Он думал о Париже, - каким-то он окажется в действительности, - этот легендарный город?! А ещё Вася немного нервничал из-за предстоящего полёта на самолёте. Не любил он и побаивался летать, как, впрочем, и его родитель, который за свою долгую жизнь воспользовался самолётом всего только один раз.

.................................................................................... В тесном зале Шереметьевского аэропорта кишмя кишел народ и приходилось обходить сидевших всюду, на разложенных на полу огромных мешках, казахских немцев, закутанных в грязное тряпьё. Они ждали отлёта на историческую Родину, - в благословенную Германию.

Выстояв порядочную очередь, Васечкин зарегистрировал, наконец, свой билет и сдал багаж. До отлёта оставалось уже немного времени, - так что неумолимо подошёл момент расставания: нужно было идти на паспортный контроль и в самолёт.

Прощание всегда грустно, - но не насовсем же расстаёшься, - хотя, кажется, что навсегда. Обняв напоследок отца, и, поцеловав Вику, наш герой ощутил на мгновение какую-то серую грусть и чуть ли не безысходность. Однако это мрачное чувство тут же рассеялось, и он сказал бодро, обращаясь к жене: "Жду тебя с Антошей через три месяца в Париже. Как доберусь до места, - позвоню".

....................................................................................

На паспортном контроле молоденький зелёно-формный пограничник, - видно деревенский паренёк, - уставился из своей стеклянной будки на Васю всё более и более стекленеющими глазами, сверяя его физиономию с фотографией в паспорте. Васечкину на мгновение показалось, что это не сержант погранвойск смотрит на него, - а доктор Кубышка, - острыми кусочками битого стекла из-под мохнатых бровей. Но пограничник сказал, наконец, чётким голосом: "Проходите, товарищ!", и цепкий взгляд его ослаб, отпустил Васю.

Во время полёта, в салоне аэрофлотовского самолёта, развалившись в кресле и потягивая из пластикового стаканчика поданное стюардессой "Бордо", - чтобы расслабиться и не бояться, - Васечкин подумал о профессоре Чеснокове. "Вот как всё устроено, - я лечу в город своей мечты - Париж, - а то, что осталось от Никиты Никитича теперь хранится в холодильнике морга. Не довелось профессору побывать в Париже. Раз выпустили его заграницу, в страну Народной демократии, - Венгрию. Да, говорят, он там на банкете нажрался и вёл себя непристойно, - ползал на карачках под столами. Вот так и стал невыездным".

Глядя за стекло иллюминатора, Вася видел маячившую далеко внизу Российскую землю. Она всё более и более затягивалась облаками и, наконец, скрылась совсем в туманном мареве.

Часть вторая

I

Поле аэродрома "Шарль де Голь" в парижском пригороде Руасси, несмотря на зимнее время, не было покрыто снегом. Гладко заасфальтированные и аккуратно размеченные взлётно-посадочные полосы были сухи, а между ними, в желтоватой, выжженной солнцем траве, резвились многочисленные кролики: серо-коричневые и чёрные.

В просторном терминале аэропорта в нос Васечкину ударил и преследовал его до самого выхода на улицу свежий аромат лавандового шампуня, которым, казалось, было вымыто всё вокруг, - от пола до стен и поручней лестниц. А снаружи стоял солнечный и теплый день. Слабо-плюсовая парижская температура была жарой по сравнению с московскими минус тридцатью.

Рейсовый автобус провёз нашего героя, за солидную (для него) плату, по северным парижским пригородам, в которых почти все стены были исписаны граффити, в самое сердце города, - к триумфальной арке, утопающей в бушующем круговороте машин. Шофёр запустил на весь салон радио "Ностальжи", - пела Эдит Пиаф, - и это создавало некоторую приподнято-туристическую атмосферу.

Вася глядел то в окно, на город, то на сидящих вокруг разношёрстных пассажиров: арабов, негров, китайцев, индусов, европейцев, американцев,... Он представлял себе Париж не таким, но отнюдь не был разочарован, - город был красивым, но по-другому, чем в его воображении.

Вася вышел из автобуса в начале Елисейских полей и пешком, отяжелённый увесистыми чемоданом и спортивной сумкой, отправился, руководствуясь имевшимся у него планом города, в сторону Порта Майо, где находился центр по приёму иностранных стипендиатов. Пёстро-радостная парижская толпа то сжимала его, не давая двигаться, то подхватывала и несла, как бурный поток лёгкую лодку.