Пляж – если так можно назвать берег, усеянный бетонными блоками, ржавыми рельсами, битым кирпичом и другим строительным мусором – уже опустел, хотя волны были как раз то, что надо. Место, на котором стояла «рафага», тоже было пустым. Я завел машину и осторожно поехал с площадки, Макс повернулся к своей сумке и стал вынимать из нее видеокассеты.
– Игорь, заверни туда, к будке! У меня есть подарок для солдатика!
– Для кого?
– Для солдатика, у которого день рождения. Я тебе порнуху припас. Завтра же суббота, я на Железку за новой поеду, а старую хочу слить, чтобы дома не валялась. Ты же не обидишься, если мы половину тому парню подарим?
Макс был завсегдатаем книжных и кассетных развалов, которые по выходным проходили на Железке.
– Не обижусь. Хочешь – все подари!
– Куда ему все? Тут десять кассет – задрочится! Половина – твоя, – он отобрал пять кассет; некоторые из них валялись без футляров.
Я остановился возле будки. Очкарик быстро поздравил именинника; мне показалось, тот был тронут. Еще быстрее он вернулся, и мы поехали прочь. Примерно на середине подъема нам попалась большая группа юношей и девушек. Они несли с собой пакеты, набитые бутылками с пивом. Ехать по разбитой дороге приходилось медленно, окна в машине оставались открытыми; говорили они громко, и из этих разговоров стало ясно, что они идут на берег моря всем классом отмечать начало последнего школьного года.
Макса эта встреча повергла в бешенство:
– Гоша, откуда это? Мы с тобой сегодня видели класс первый и класс последний – что их, в школе учат бухать? Нет? Нет! В школе не учат, дома тоже не учат! Почему тогда они, как только вырастают, первым делом идут бухать? Почему? И мы такими были, и Максик таким будет!.. Но почему?
– Я не знаю, Макс! Не знаю, откуда за десять школьных лет появляется знание, что главное дело взрослого – бухать. А когда первый раз в жизни становишься взрослым? В последнем классе! А какое главное дело взрослого? В общем, я не знаю, Макс!
– Слушай, – минут через пятнадцать мы расстанемся, а у меня еще остался один важный вопрос, который он мне может прояснить, – откуда берутся справки?
– Какие справки? – он сначала не вкурил, о чем я его спрашиваю, – наверное, подгрузило увиденное.
Когда у меня появятся дети, я тоже начну грузиться, как их спасти от этого враждебного мира, но пока нет детей – нет проблем. Мир прекрасен!
– Справки, по которым отправляют вагоны!
– А! Справки ТехПД? Тебя Яценко не посвящает, стережет военную тайну? – если Макс попадет к врагам, то лучше его не пытать, а дать возможность прочесть лекцию о тех секретах, которыми он обладает. – Все просто. Железной дороге, чтобы она функционировала, нужны товары и услуги – разные и много, а денег для их оплаты нет. Тогда выписывается справка, в которую прописана цифра. Фактически это – долг железной дороги за приобретенные ею добряки. Тот, кто эти добряки продал, теперь может на сумму, прописанную в справке, отправить вагоны по железной дороге. Но ему нечего отправлять, ему нужны деньги. Тогда он берет и продает эту справку тому, у кого есть что отправить, – естественно, с дисконтом. Ну а дальше, сам понимаешь, существуют варианты. Кто-то продает сразу – за деньги, но с большим дисконтом, кто-то – отдает в отработку, но тогда дисконт поменьше. И все довольны. Понятно?
– Не совсем. Если я продам справку с дисконтом, тогда буду в минусе. Я же товары поставил на одну сумму, а получаю меньшую. Какой смысл?
За Очкариком водился грешок: он порой чего-то не знал наверняка, но додумывал у себя в башке и потом выдавал за достоверную информацию:
– Это еще проще! Справки выписывает Ткачука жена, а подписывают их сам Ткачук или Яценко. У тебя есть то, что им надо. Вы встречаетесь и оговариваете цифру, за которую они готовы твои добряки купить. Обычно реальная стоимость возрастает в два раза. Твои товары стоят миллион – дорога тебе выписала справку на два. Тот миллион, который сверху, как раз расходится по участникам, а тебе остается твой честный. Ну, может, даже чуть больше останется, если ты сумеешь всех понемногу отжать… Гоша, как ты, блядь, ездишь? Я сейчас блевану! Зачем ты разгоняешься? Ты же видишь, что красный горит, и начинаешь топить со всей дури, а потом тормозишь, как потерпевший! Зачем так ездить?
Мы остановились возле старого деревянного дома на светофоре перед бурсой. Несколько бурсаков переходили дорогу, как обычно, шумно и весело возвращаясь из увольнительной. Я вспомнил наши походы на волю. В них, как всегда, верховодил Макс. Мы постоянно опаздывали и потом неслись по Верхнепортовой, рискуя оказаться под колесами проезжающих машин. Правда, и движение тогда было попроще, и машин поменьше. Я настолько глубоко погрузился в свои мысли, что проспал зеленый. Из оцепенения меня вывел нетерпеливый сигнал заднего автомобиля.
– Да еду, еду! Чего разорался? – я второпях нажал на газ: всегда в таких случаях исправиться хочется мгновенно.
– «Миг» и «вечность» – временные категории. Знаешь, что они означают? – Макс не просто спросил. Есть здесь какой-то подвох, поэтому я ответил отрицательно.
– Миг – это время, которое проходит с момента, когда загорается зеленый, до момента, когда начнет сигналить стоящий сзади тебя автомобиль. А вечность – это время, которое проходит с момента, когда ты кончил, до момента, пока она уйдет!
– Да, это вечность! – я с ним абсолютно согласен.
– А кто эта Девушка-В-Красном-Дай-Нам-Несчастным? Ты ее знаешь? – я сначала думал, что он сразу про нее спросит, потом подумал, он совсем про нее забыл, но я не угадал в обоих случаях.
– Видел один раз в кабинете у Яцека отца. Знаю, что она на отправке рулит. И она – телка Кузнецова, который рулит отправкой.
– А почему ты думаешь, что она его телка? – Макс с недоверием смотрел на меня.
– Яцек рассказывал, а ему – отец. Неделю назад к НОДу на юбилей, как раз в «Арагви», – мы проезжали мимо в этот момент, – все пришли с женами, а Кузнецов – с Мариной.
– Вот это верный ход! Ее Марина зовут? Марина… Матерая…
Я не понял, восхищался он ею или наоборот, но то, что она запала ему под корку, – это факт. Очкарик сидел, как вкопанный, уставившись в одну точку. Интересно, о чем он сейчас думает? Как-то, полгода назад, он признался мне, что бывают моменты, когда ему очень трудно удержать себя в режиме моногамности и, чтобы не сорваться, он рисует себе страшные картины – как подлые амебы, просочившись внутрь него через гондон, разрушают его суставы и кости, выедают мозг и выпивают кровь. Интересно было бы посмотреть мультик из его башки! Наверное, сейчас там крутят ужасы почище, чем у Босха. Иначе убить ему в себе Марину не получится – уж больно она хороша!
– Направо, ты не забыл?
Скорее всего, я преувеличил ее влияние, и он просто просчитывал очередной бизнес-план.
– Не забыл, – Славка жил напротив ГУМа. Я свернул к нему во двор и остановился возле «крауна», в котором я узнал машину Макса. – Это же твой автомобиль?
– Славкин!
– Что ты меня лечишь? Номера твои!
– Он у меня его по доверке забрал, – Макс со слоновьей грацией выпорхнул из моей машины, открыл заднюю дверь и стал шарить у себя в сумке. – Вот тебе хорошее кино. Как посмотришь, вернешь назад – его тяжело купить. А порнуху выбросишь.
Я вылез из-за руля, чтобы исполнить ритуал прощания. «Обняться по-пацански» – без этого никак. Очкарик бросил взгляд на Славкины окна, потом на меня, сунул мне свою сумку: «Подержи!» – и полез на газон перед домом. Там он подобрал увесистую гальку и вернулся ко мне. Я с интересом наблюдал за его странными действиями: он умеет удивить.
– Славка себе крутые немецкие окна поставил, денег заплатил немеряно. Стекла обклеены пуленепробиваемой пленкой. Хочу проверить.
Он сильно размахнулся и запустил камень в окно на третьем этаже. Раздался громкий хлопок, что-то среднее между выстрелом и взрывом. Стекло выдержало, но на секунду мне показалось, что вся рама целиком завалится внутрь, – так она задрожала. Гулявшие неподалеку две бабы с ребенком быстро побежали прочь в сторону площади. Которая постарше, смешно причитая, толкала коляску перед собой, а молодая, судя по всему, ее дочь, прижимала к себе дитя и неслась без оглядки.
