– Зачем ты людей пугаешь? Они подумали, что снова дом взорвали! – я делал вид, что ругаюсь на Макса, но на самом деле меня разбирал смех.
– Да, слушай, перебор! Если честно, я думал, что окно разобьется. Хорошая пленка! Что-то Славка не появляется, наверное, дома нет. Зря это шоу затевали… – больше он ничего сказать не успел – средняя створка окна распахнулась, из нее появился Славка и стал орать:
– Макс, ты че, охуел?! А если бы я в тебя шмальнул? Ты же знаешь, обстановка сейчас тяжелая! – он кричал, как фронтовик.
– Тогда бы мне пришел пе-е-е-здец! Но я знаю, что ты ссыкун, и никогда бы не стрельнул, пока не выяснил, кто здесь! А вдруг это менты? – Макс приводил ему аргументы, на которые Славке нечем было ответить.
– Давай, заходи! А че этот – согласился? Если нет, бери с собой, пропиздошим борца! – это была та правда, в которой была доля шутки.
– Все нормально. Он нам тему подкинул. Пойдешь со мной? – Очкарик забрал свою сумку.
– Зачем? Пизды получить? – больше мне там делать нечего…
– Не только за этим. Раскуриться хочешь? У меня есть пара папирос!
– Ты же знаешь, я не курю. Ни сигареты, ни папиросы. Ты че, забыл? – мне стало смешно.
– Я тебе курить и не предлагаю. Я тебя зову коноплей раскуриться, – он сразу мне растолковал, иначе до меня бы долго доходило.
– Да ну! Я с этой херней даже рядом стоять не хочу! – я сказал совершенно искренне.
– Ну и зря. А твой подельник Яцек очень уважает это дело, никогда не отказывается. Ладно, до завтра! Когда мы с этим бесом поговорим, я тебе дам знать.
Мы обнялись (а без этого никак!), он пошел в подъезд, я сел в «марк» и поехал на Чуркин. Времени у меня оставалось мало, а ехать туда далеко – нужно всю бухту огибать.
Пока ехал, всю дорогу думал о том, что Макс – удивительный человек. Он родился в семье ученых, которые были ленинградцами из поколений еще дореволюционных. Его отец и мать, биологи, приехали сюда по зову сердца, а так как флора и фауна в наших краях, – что в морях, что на суше, – во многом уникальна, то, естественно, они влюбились во всю эту кукумарию с ламинарией и посвятили ей жизнь. Короче, база Максу досталась с рождения, и он ей соответствовал. Обладал и силой, и умом, и тем, что называется «харизма». Легко сходился с людьми, имел кучу друзей, а врагов придумывал себе сам, но они об этом даже не догадывались. Считал себя компетентным по многим вопросам и в большинстве случаев – небезосновательно. Хорошо говорил по-английски и по-французски, понимал по-испански, что лично для меня было уму непостижимо: я на английском не могу связать двух слов. Родители с детства приобщили его к мировой культуре: всем известно, что каждый ленинградец возит Эрмитаж с собой. Все, что мы знали и любили, было от Макса. Короче, он всегда во всем хотел быть впереди, а там где ему это не удавалось по объективным причинам, он все равно стремился и обгонял при первой возможности. Порой – в ущерб себе.
Например, когда Яцека отец купил теть Вере норковую шубу (а в 1992 году она стоила целое состояние), Макс затаился и ждал момент. И он наступил уже после года его работы в банке. В одну из командировок в Китай он купил по шубе жене, маме и даже сестре, – правда, той полушубок. Чем навлек на себя гнев матери – она у него ярый защитник этих бедных норок – и сестры: «Не мог купить полноценную шубу, привез какой-то поддергайчик! Унизил, сволочь!» Радовалась только жена, но она у него всему рада. Терпение, пожалуй, самое важное качество для победы, и оно у Макса есть. Единственным огорчением для него как для супермена была его родовитая фамилия Агрызков, которую он, по его словам, любил, уважал и ценил. Но, мне кажется, в душе он считал ее не самой подходящей для человека без изъянов.
Новость о том, что Яцек курит траву, меня опечалила. Хотя, если честно, мне плевать, – курит так курит, он уже большой мальчик. Плохо то, что этот факт может, в конце концов, разрушить наш бизнес. Если его отец перестанет нас поддерживать – все, конец фильма! Я понимал: надо делать свое, ни от кого не зависящее дело и, конечно, при дороге. Для этого надо много учиться и много работать. И выбора у меня нет – я должен найти свой путь, пока я здесь.
С такими мыслями подъехал к двухэтажному зданию станции. Вечером здесь обычно тихо и спокойно – ни людей, ни машин. Один маневровый создавал звуковые спецэффекты: он разбирал только что прибывший поезд. Мой термос, – а я сверил его номер с номером в заявке, – находился в середине поезда немного справа от меня. Диспетчер Вован зачем-то туда его воткнул. Все, теперь торопиться некуда. Я подобрал разбросанные по заднему сиденью кассеты с порно и сразу же бросил их обратно, а кино решил изучить получше. Называлось оно мудрено «Повар, вор, его жена и ее любовник» Очкарик в своем репертуаре. Сзади на пластиковом футляре написана аннотация: «Еще один элегантный, драматичный и одновременно легкий фильм от Питера Гринуэя. Эта притча о любви, мести и, более всего, о жадности. Фильм одновременно забавный и страшный».
Повертев кассету в руках, я аккуратно положил ее на сиденье отдельно от остальных, чтобы не выбросить вместе с ними. Еще раз бросил взгляд на термос и охерел: он уже стоял отдельно на соседнем пути; его осталось только прицепить к тепловозу и утащить в укромное место. Вот почему диспетчер Вован воткнул его в середину! Он все просчитал: если бы термос стоял с головы или с хвоста, то Макаровна его сразу заныкала. Схватив заявку, я помчался к ДээСу. Его кабинет находился на втором этаже. Три недели назад старого, проверенного Палыча поменяли на молодого парнишку. Он год назад окончил институт и, естественно, сразу же попал под дурное влияние Макаровны. Я влетел на станцию и, перепрыгивая через ступеньки, помчался по лестнице. Первый пролет одолел нормально, а на втором, уже в самом конце, навернулся со всей дури. Если бы не ежедневные тренировки, точно чего-нибудь себе сломал, а так – упал-отжался и побежал дальше. Единственной пострадавшей была заявка, ее пришлось скомкать во время падения.
В кабинет я зашел без стука. За столом сидел ДээС, а рядом, естественно, Макаровна.
– У нас совещание, – ее полное лицо, похожее на состарившуюся злую матрешку, покрылось белыми и красными пятнами.
– Я знаю, – не вступая с ней в перепалку, положил перед начальником заявку, разгладил ее руками и показал на подпись. – Валера, этот номер Яценко собственноручно здесь написал. Если ты сейчас термос увезешь, я из товарной позвоню ему домой. Подумай, спросят с тебя! Не с нее!
На нее я показал пальцем. Больше мне нечего было сказать, но я добавил:
– Совещайтесь! – и вышел за дверь.
Конечно, с моей стороны это была борзость, и с предыдущим начальником такая тема не могла прокатить в принципе. Но Палыч никогда бы не тронул ни один термос или секцию, пока не выяснил, чьи они. А эта старая жаба решила подставить пацана – ей все равно, что завтра дядь Тарас вставит ему за то, что пошел против системы. Я прошел в другой конец коридора, сел на подоконник и стал ждать, пока Макаровна выйдет из кабинета: ей там больше нечего делать. Через пять минут открылась обитая черным дерматином дверь с табличкой «Начальник станции», и оттуда выползла жирная туша. Как можно жить с такой жопой? Она пристально посмотрела на меня (в ее взгляде читалась угроза, ненависть и одновременно – бессильная злоба) и, не сказав ни слова, пошла вниз, пыхтя на ступеньках.
– Валера, извини, что я так поступил, но по-другому было нельзя. Иначе тебя бы с говном съели, ты же понимаешь! – на этот раз я постучался перед тем, как войти в кабинет.
ДээС сидел за столом и нервно крутил в руках мою заявку:
– А почему она такая мятая?
– Упал на лестнице, когда бежал тебя спасать!
Он усмехнулся, еще раз разгладил мятый листок, завизировал, позвонил дежурной по станции и дал команду везти термос в рыбный порт. Там его уже ждал портовской маневровый. Пока он говорил по телефону, я лихорадочно соображал, чем его зацепить. Дать денег? Может не взять от меня, побоится? Я же «родственник»! Угрозы? Раз или два проканает, а потом привыкнет. Не бить же его, на самом деле? И тут я вспомнил, как дядь Тарас пару дней назад разговаривал с кем-то по телефону, и сказал такую фразу: «Там ДээС – парень нормальный. Если и дальше так пойдет, переведем в отделение». Правда, это он говорил про начальника с другой станции, но он мог и про этого так сказать – теоретически.
