– Мне пора! Я, наверное, что-то серьезное упустил, пока делами занимался. Предлагаю встретиться в ближайшие дни, и вы мне все расскажете. А пока постарайтесь прожить аккуратно! – Макс пожал нам руки и уже пошел в толпу, а Влад бросил ему в спину:

– О чем рассказать, Макс?

– О том, как вы богатеете! – он повернулся на миг с полуулыбкой, в которой я не заметил особой радости.

Вдруг стало немного тоскливо. Отчего? Я поддался настроению людей, которых оскорбили показательные выступления бандитов? Скорее всего!

– Недобрый он какой-то, – и Яцека, похоже, накрыло то же самое.

Сверху по Первого Мая от драмтеатра один за другим съезжали большие черные и серые «мерседесы». Мы не считали, но их точно было больше десяти. Интересно, что на дорогах города они мне особо не встречались. Похоже, что их держат только для таких мероприятий. Тонированные дочерна, они придавали законченность и вес прошедшему действу. Может, в одном из них ехал Макс? Почему-то мне очень хотелось, чтобы так было. Собравшаяся толпа примолкла, как побитая собака. Ей показали, кто в доме хозяин. Мы не спеша потянулись к «сурфу» и остановились у черных следов, которые прочертил «лаурель». Мой друг потер ногой по остаткам жженой резины. Он понимал, что если бы я немного зазевался, то мы сейчас стояли на этом самом месте в ожидании ГАИ.

– Дашь еще порулить? – я воспользовался ситуацией.

Яцек сначала посмотрел на Марка (тот утвердительно замотал головой), потом он повернулся ко мне и кивнул:

– Тогда поедем через Рабочую. Все равно они не дадут себя обогнать.

Мне не хотелось ехать на Угол, но хотелось лишний раз прохватить на «сурфе». Тогда – за руль! Через Уборевича мы выехали на Суханова и взлетев на фуникулер, с кольца я поехал прямо по новой дороге. Не знаю, в каком настроении пребывали мои друзья – они не делились, – но меня посетило стойкое ощущение, что мне в душу насрали. Поэтому, проехав метров двести, я остановился, заглушил мотор и предложил:

– Выходим!

У нас под ногами лежала половина города. Я не бывал в Сан-Франциско и не знаю, так ли тот прекрасен, но наш – без равных! Солнце до краев наполнило Золотой Рог! Чуркин, Эгершельд, далекий Русский – всех облили золотым теплом. Мы пили легкий ветерок, наслаждались великолепием, и оно потихоньку вычищало из нас дерьмецо.

– Вот красоту наебохали! – восхитился Марк.

– Если бы не Череп, нам ее век не видать! – сказал я, щурясь на солнце.

– А почему так, Игорь? – спросил Марк.

– Как так?

– Ну, так! Почему человек, который немного не в себе, за полтора года сделал чуть ли не больше, чем советская власть? – Марк задал мне вопрос, который я порой задавал себе сам.

– Немного не в себе – мягко сказано! Он ебанутый, причем на всю голову, – с некоторых пор я старался не ругаться без нужды, но в этом случае другого слова не подобрать. – И с глубоким сожалением я вынужден признать: только такой и может что-нибудь сделать для людей в нашей стране. Любой из нас, из нормальных, как только там окажется, сначала подумает о себе, о своих друзьях и близких, и только потом на то немногое, что осталось, можно и об остальных «позаботиться». А Череп поступил наоборот, поэтому его и вынесли вперед ногами. Жаль, что он мост на Чуркин не успел построить!

– Чуваки, вы не можете просто так вкушать прекрасное без этих гнилых базаров? – Влад раздраженно побрел в машину.

Мы с Марком переглянулись и, не чувствуя за собой большой вины, потянулись следом.

Оставшуюся часть пути проехали без особых происшествий и разговоров. Только когда с Котельникова переезжали через Баляева, я хотел напомнить, что на эту процедуру раньше час уходил – как минимум. Но промолчал, только глянул на тупую рожу Яцека и сказал то, чего даже сам не ожидал:

– Пусть тот рыжий пес… Пусть подавится моими долларами, падла! Вот увидите, от этих денег пойдут у него по жизни только минусы и косяки!

На Углу было пусто. Нет, машины в огромном количестве стояли по обе стороны дороги, пока мы ехали к главному входу. Но покупатели уже иссякли, а продавцы превратились в охранников своих четырехколесных авуаров.

– Паркуйся! Пойдем, поищем Кислого, – предложил Влад.

Мне не очень хотелось вылезать из прохладного салона, но я не мог себе позволить не пройти по выставке достижений японского автопрома, не полюбоваться на «свежие» – из вторых, а то и третьих рук, «тойоты», «ниссаны», «хонды», «мицубиси», «мазды», «субары», «исузу», «сузуки», «дайхатсу» и даже одна «мицуока». Авто в разнообразных позах, порой под углом девяносто градусов, приклеились к сопке. Различных форм, размеров и расцветок, они создавали фантастическую мозаику.

Наша троица поднималась вверх мимо праворульных рядов, с интересом рассматривая самые свежие экземпляры и мысленно примеряя их на себя. У Кислого, нашего однокурсника, который уже пару лет успешно занимался автобизнесом, на Углу был свой уголок. Правда, почти на самом верху, на сопке. Когда мы туда заползли, сидевший в «аске» паренек лет двадцати сказал, что Кислый ушел к знакомым пацанам, и показал, как его найти:

– Вон два крана стоят с торчащими стрелами – там, возле кирпичной будки!

С сопки спускаться всегда веселее. Яцек с Марком затеяли какой-то музыкальный диспут, а я заглядывал в салоны автомобилей и думал о том, кто были их прежние владельцы. Женщины и мужчины, старые и юные, богатые и не очень (или в Японии бедных не бывает?), веселые, грустные, добрые или нет? Какие их посещали радости, какие планы они строили в этих автомобилях? Какие драмы в них разыгрывались? Интересно, японские пацаны трахают в машинах своих японских телок, как и мы, или у них нет в этом необходимости? А песни они поют в своих авто, когда едут в хорошем настроении? Интересно, автомобиль заряжается энергетикой от своего владельца? Или ему все равно, и его ничем не пронять?

Метров за тридцать до кранов послышался голос Кислого. Он комментировал сегодняшние похороны, и, как обычно, говорил громко с пылом и жаром, до последнего отстаивая свою точку зрения, даже если его оппонент стоит с ним плечом к плечу. Когда мы вышли из-за будки, он на секунду примолк, но, увидев знакомых, завопил:

– Прикентовка пришла! А где ваш основной?

Кислый со товарищи пили «ЕБИСУ» с корюшкой, причем запасы и того, и другого были внушительны. Они сидели на белых пластиковых стульях в тени от кирпичной будки, пустые банки и рыбьи останки бросали тут же, себе под ноги. Их униформа не давала ни на секунду усомниться в их призвании и состояла из сланцев, обутых на пыльные по щиколотку ноги, купальных трусов до колен и тяжелой золотой цепи. С Кислым мы встречались раз в полгода, и у него заметно прибавлялись в размерах две вещи – пузо и «голда». Традиция оказалась соблюдена и в этот раз.

– Кислятина, все митингуешь? – я постарался симметрично ответить.

Мы с Владом по-пацански обнялись с нашим товарищем и поздоровались с остальными. Один был длинный, худой и русскомордый, немного старше нас, второй – крупный, с непропорционально сильными руками, совершенно не понятной нации и не определяемого возраста. Они тоже носили животы, причем у худого он выдавался острым клином, как у ледокола. Помимо животов, всех троих отличала сухая, забронзовелая кожа на руках и лицах. Профессиональные болезни…

– Пивка? – предложил неопределенный. Он показал рукой на стопку белых стульев, приглашая присесть.

– Саня, эти двое не пьют, прикинь? – проинформировал его Кислый, пока мы разбирали стулья и искали себе место в тени. – Их в гости звать удобно. Правда, они много сожрут, но на бухле сэкономишь, это факт!

– Вы че – не русские? – спросил Саня.

– Русские. Просто не пьем, так бывает! – дружелюбно ответил Влад.

– Я – еврей! – Марк не собирался косить.

– Я тоже, коллега! – Саня поднялся с места и проникновенно, с большим уважением и почтением, пожал Марку руку. На его волосатом животе при этом на огромной цепи висел «гимнаст» сантиметров на двенадцать. – У меня, правда, только отец, а мама – русская. Поэтому носить Иисуса Иосифовича имею полное право. Выпьешь пива?