Пропади они, все заморенные клячи, все сумасшедшие хозяева и грязные дороги! Бывал ли когда-нибудь кто так бит, бывал ли кто так замазан, уставал ли кто-нибудь так? Меня послали вперед развести огонь, а сами потом придут греться. Не будь я «маленький горшок, что на тепло легок», право, у меня губы примерзли бы к зубам, язык к нёбу и сердце к желудку раньше, чем я развел бы огонь, чтобы оттаять. Но оттого, что я дую на огонь, мне тепло становится. По такой погоде и более крупному человеку, чем я, было бы холодно. – Эй, Кертис.

Кто зовет меня таким замороженным голосом?

Кусок льда. Если сомневаешься, можешь скатиться по мне от плеч до пяток, для разгона имея все расстояние от затылка до шеи. Огня, добрый Кертис!

Хозяин с женою едут, Грумио?

Да, Кертис. Так что огня, огня! Да не заливай его.

Что же, она такая упрямица, как о ней идет молва?

Была, Кертис, до этого мороза. Но, как ты сам знаешь, зима укрощает и мужчину, и женщину, и скотину, так что она укротила и старого моего хозяина, и новую мою хозяйку, и меня самого, дружище Кертис.

Пошел прочь, трехдюймовый дурак! Я тебе не скотина.

Ах, так я трехдюймовый? Конечно, у тебя рога в целый фут, и я ростом никак не меньше их. Ну, будешь ты огонь разводить? А не то я пожалуюсь на тебя нашей хозяйке, и, хотя она сама находится в руках у нашего хозяина, получишь ты от ее руки охлаждающее поощрение за проволочку в твоем горячем занятии.

Прошу тебя, добрый Грумио, расскажи, как дела идут на белом свете.

Холодно на белом свете, Кертис, везде, кроме твоего дела. А потому – огня! Делай, что тебе полагается, и получай, что тебе полагается, так как мой хозяин и хозяйка промерзли до полусмерти.

Огонь сейчас будет готов, и потому, добрый Грумио, новостей!

Ну, «Джек малый, эй, малый!» – новостей будет сколько хочешь.

Полно, брось, надувало ты этакий!

Ну, раздуй огонь, а то меня ужасно продуло. Где повар? Поспел ли ужин, выметен ли дом, усыпан ли пол тростником, снята ли паутина, прислуга одета ли в новое платье, в белые чулки, у каждого ли служащего есть свой свадебный наряд? Все ли кубки и стаканы чисты внутри и снаружи? Постланы ли скатерти, все ли в порядке?

Все в порядке. А теперь, прошу тебя, новости.

Во-первых, да будет тебе известно, что лошадь моя устала, а хозяин с хозяйкой шлепнули.

Друг друга?

С седел в грязь, и получилась целая история.

Не тяни, добрый Грумио.

Потяни-ка ухо.

Вот тебе.

Вот тебе.

Это называется почувствовать историю, а не услышать историю.

Потому это и называется чувствительной историей. А затрещиной этой я постучался в ваше ухо и попросил внимания. Ну, я начинаю. Imprimis[22], мы спускались с грязного пригорка, причем хозяин сидел позади хозяйки…

Оба на одной лошади?

А тебе что до этого?

Не мне, а лошади.

Так ты и рассказывай историю; а если бы ты не перебивал меня, – ты бы услышал, как ее лошадь упала и она очутилась под лошадью; услышал бы ты, в каком грязном месте это происходило, как она вся перемазалась, как он оставил ее лежать под лошадью, а сам бросился бить меня за то, что ее лошадь споткнулась, как она похлюпала по грязи, чтобы оттащить его от меня, как он ругался, как она упрашивала, она, которая никогда раньше ни о чем не просила; как я кричал, как лошади убежали, как у него оборвалась уздечка, а я потерял подпругу, – и много еще достопамятных вещей не услышишь; они умрут в забвении, а ты сойдешь в могилу невеждой.

По всему выходит, что он еще больший упрямец, чем она.

Да, да, ты и самый задорный из вашей братии скоро это увидите, когда он приедет домой. Но что же это я все рассказываю? Зови сюда Нетеньела, Джозефа, Никласа, Филиппа, Уолтера, Шугарсапа и всех остальных. Пусть они поглаже причешутся, вычистят свои ливреи, подвяжутся, как полагается, пусть при встрече опустятся на левое колено и не вздумают прикоснуться к волоску в хвосте лошади раньше, чем не поцелуют ему руку. Все они готовы?

Все готовы.

Зови их сюда.

Эй вы там, слышите? Вы должны встретить хозяина, чтобы у хозяйки получилось понятие.

Она имеет свое собственное.