– Мартышечка, – Макс подумал, кажется, вслух.

Милана, черненькая, грубенькая, немного смахивала на испанку, поэтому местная шпана и обращалась к ней на родном языке. Эта девушка была вся прокачана с ног до головы, но для стриптиза ее рост был явно маловат.

«Неужели и она танцует? – прошептал Макс Алене. – Ей нужно штангу, а не шест». Он даже спросил, занималась ли девушка атлетикой. «Занималась, – ответила Алена и улыбнулась, сдержанно, как ворошиловский стрелок, – чем она только не занималась».

Милана села на колени, подняла руки, сцепила их в замок и начала отрабатывать пресс. Железный у нее был пресс, там у нее были такие мышцы, каких больше ни у кого на всем пляже отродясь не бывало. Она отклонялась назад – головой касалась песка, пять минут без перерыва влегкую. Мальчики понаблюдали немножко, как выделяется ее твердый лобок, когда она прогибается, и отвернулись. Жуть, они такого сто лет уже не видели.

Девочек было десять плюс Алена, женщина сильная и взрослая, с каким-то, прямо скажем, диким магнетизмом. Она подмигнула Максу:

– Все говно – я одна королева!

Взгляд у Макса был растерянный, он сидел под зонтиком, как мышь в супермаркете, которой выставили под нос сто сортов сыра. Точеные ляжки, плоские животы, отшлифованная кожа и рельеф в ассортименте – не то чтобы это его впечатлило, но в какой-то степени расширило кругозор и немного развлекло.

Наступила моя очередь раздеваться. Сарафан я скинула сразу, через голову. А что тянуть, я и так знала – сейчас все уставятся. И все уставились, и мальчики, и девочки. Отвыкли, бедные, от натуральных продуктов.

Да, да, да, господа! Вы правы, я – корова, но очень изящная я коровенка. А по поводу размеров давно не беспокоюсь. Размеры – фигня, все в этом мире решает пропорция.

Тигрица потупила глазки, повернулась на живот и потерла ногу об ногу, у нее был маленький пункт – щиколотки. Она всегда хотела себе узкие, как у меня, но свои родные у нее были толстоваты, она всегда их прятала под высокий сапожок.

Сашуля взглянул на мой купальник и выкатил глазки, точно так же, как все мужчины их выкатывают. Мама заметила его открытый рот и улыбнулась.

– Рефлексы в норме, – шепнула Алена маме. Она была вся блестящая от масла.

Макс вытянул губы в трубочку и склонил голову набок. Он все заметил, как доктор, и целлюлит, и синюю венку на бедре, и две растяжки на животе, и грудь, от которой я уже не знаю, куда деваться… Да, да, вы правы, доктор, мне срочно нужен лазер, и обертывания, и подтяжка, и филлеры ваши, и прочий крепеж… Когда-нибудь, потом, может быть, настанет день, и я заявлюсь в вашу клинику. А сейчас мне плевать, как я выгляжу. Тело – вещь настолько временная, что, честное слово, смешно на эту тему загоняться.

Кстати, с геями на пляже я себя чувствую легко и спокойно. Я могу лечь перед Максом, вывалить ему под нос все свои достопримечательности, разложиться между пивом и хамоном – и ничего. Он отряхнет мне клубничку от песка, я ее съем. Просто съем ягодку, без всяких намеков.

– Осторожнее с солнцем, – он мне сказал, – у тебя светлая кожа.

– Знаю, знаю, – я ответила, – у тебя тоже.

Где-то в сумке, у Макса на каждый выход была своя сумочка, зазвонил телефон, он его вытряхнул, посмотрел, кто вызывает, и быстро ответил:

– Мама! Наконец-то ты мне позвонила! А я уж думал, ты совсем забыла про меня.

Он улыбался, как маленький, и, видимо, ждал этого звонка давно. Говорить рядом с нашим стойбищем было неудобно, смеялись девочки, Сашуля щелкнул банкой пива, Джессика телефонировала на весь пляж:

– Шамиль! Шамиль! Как же ты можешь? Неужели тебе действительно будет приятно отдыхать без меня? Ты знаешь, что я этого не одобряю, и все равно идешь…

Макс поднялся, закрывая уши, отступил на деревянную велосипедную дорожку.

– Мама! – он кричал. – А я сейчас не в России, я в Испании. А ты и не знала! Я скоро приеду…

С дорожки его вытеснили велосипедисты, он отошел еще дальше и присел на мраморную скамейку у дороги под пальмой.

В двух шагах от наших зонтиков раскинула чресла шершавая старуха в лиловом купальнике. Она согнула ноги в коленях и балдела под солнышком. Сашулю от этой правды жизни сразу перекосило, он тронул маму за плечо:

– Ты посмотри, а? И к чему она нам тут все это разложила?

– Молодец старуха! – Алена сфотографировала спящую бабульку. – Сто лет женщине, а она на курорте. А это еще надо будет посмотреть, где мы с вами будем загорать, когда нам сотня стукнет.

Беременная испанка выгоняла из воды двоих малышей. Дети от нее разбегались, она их ловила, наклоняясь до песка тяжелым большим животом.

– Неужели и я вот такая вот буду, – повернулась на спинку Тигрица и погладила свое нежное пузечко с золотым колечком в пупке. – Мама просит: «Рожай, я внучку хочу».

Алена уставилась на эту испанку, как на инопланетянку. Она не любила беременных женщин и для себя несколько лет назад четко решила – никаких детей. С тех пор все эти беременные животы и младенцы вызывали у нее неприязнь. Она по привычке хотела сморщить лоб, но он не морщился. После ботокса лоб у Алены всегда был ровный, только брови поднимались, если ей что-то не нравилось.

– Кошмар, – она сказала, – ну куда ей еще? Этих двое и в животе, похоже, тройня.

– И жопа на пятках, – это Сашуля хмыкнул.

Женские недостатки он смаковал с наслаждением. Одна пошутила грубо, другая просто дурой родилась, третья отъела ряху, четвертая растянула сиськи – все это он хватал на лету, собирал доказательства женской ущербности. Не знаю, зачем он проводил свою экспертизу и постоянно себя убеждал: женщины – грязные мелкие животные, все до одной тупые и грубые, все корыстные стервы, жопа на пятках у каждой второй, все бабы – отстой, все, кроме любимой мамочки.

Ну да, мы такие. Я понимаю Сашулю, я испытываю подобное отвращение к мужчинам, когда никого не люблю. И если иногда, где-то в магазине, например, или в лифте, я вижу воротник рубашки, шею, ухо, чувствую запах или парфюм, я шарахаюсь, как от этого, как от протухшего мяса, чужие подробности мне неприятны, любое близкое контактирование я исключаю. Но если я люблю одного мужчину, все прочие мне тоже начинают нравиться.

Сашулина мама за беременной испанкой тоже наблюдала, только немножко по-другому, с жадностью в глазах. И малыши черноголовые, и сама эта коротенькая тяжелая женщина, и ее живот, пусть огромный, пусть неудачно подчеркнутый коротким черным топом, и зад ее низкий – все это маме понравилось. Здоровье перло от испанки, и детишки были милые. Маман спросила меня:

– Ира, а у вас есть дети?

Я поняла, к чему она клонит, но, конечно, ответила:

– Есть.

– Сколько? – ей было интересно.

Сашуля посмотрел на маму с легким неодобреньицем.

– Ну вот, – он забухтел, – сейчас опять начнется: «Внуки! Внуки! Где мои внуки?»

– А сколько вашим… – она ко мне поближе наклонилась.

Да что вы, к чему ж я буду сыпать соль на рану? Я сбежала от мамы в водичку. Сашуля увидел, как резво я нырнула, и отправился за мной. Он зашел по колено и остановился. Холодно, холодно, знаю, но я этот холод не чувствую. Хочется, конечно, в тепленьком поплавать, но все свои «хочу» я забыла и опять живу, как надо. Мало ли что ты там хочешь, а что не хочешь… Какое дали море – в таком и купайся.

Над водой поднимались цветные парашюты, только не круглые, не обычные, а вытянутые эллипсоидом. Их было много, целая радуга вспыхнула. С этими эллипсоидами отрывались серфингисты, они держались крепко за стропы и по волне гонялись за ветром. Иногда они сбивали друг друга, падали в воду, а потом снова карабкались на мокрую доску. С пятой попытки у них получалось, стропы натягивались, сильные люди в черных костюмах поднимались во весь рост и держались на скользкой поверхности, как куклы на ниточках. А парашютики парили мягко и лениво.

Каждый вечер в кафе у моря наша компаха заказывала сангрию. Вино приносили в больших кувшинах с виноградом, с арбузом, с персиком. Из кувшина фонтаном торчали цветные трубочки, хорошие трубочки, около метра длиной. Мы брали пяточек таких кувшинов, цедили сладенькое и ловили вай фай.