– Но он ведь у меня не только кухней увлекался, – маме приятно было об этом вспоминать. – Он у меня на авиамоделирование ходил. И паровозы ему нравились. У нас недалеко депо паровозное было. Там сосед наш работал, и он мальчишек пускал к себе в кабину. Прибегает ко мне: «Мама! Я в паровозе ехал». А для самолета я ему двигатель специальный купила, и его самолет даже на конкурс взяли, он летал…

– Дорогая моя, ты, видать, перегрелась? – снисходительно кивнул Сашуля своей маме. – Давай я тебя пересажу. А то спечешься, не заметишь как.

Сашуля застеснялся. Он передвинул стул на другую сторону, глубже под навес.

Солнце перемещается, пока салатик, пока рыбку, пока один бокальчик, пока другой – и вот оно уже обходит натянутые тенты с другой стороны. Ветер делает свою анестезию, сидишь – и тебе не жарко, но пока донесут капучино, нос уже покраснеет.

Мы все пересели, разлили последнее по бокалам, и Сашуля сделал официальное признание. Это у него случайно получилось, вместо тоста.

– …А потом моя жизнь изменилась, я встретил человека, – он посмотрел на Макса, как на друга по фронтовой пехоте. – И ничего не поделаешь… Любовь.

«Любовь», – он сказал. Спокойно, как мы, например, говорим: «И ничего не поделаешь… евро опять дорожает». Или «И ничего не поделаешь… зимой река замерзнет». «Любовь» – это было понятно всем. Тигрица допивала вино – понимала, и Алена уминала мороженое, тоже кивала с пониманием, и Макс сделал серезное лицо, как для фото на паспорт. Мама тоже понимала, вздохнула и добавила тихо:

– Максимка мне как сын.

Всем было понятно, что такое любовь, даже и вопросов никаких не возникало. Получается что? Я одна, что ли, ничего не понимаю? Я все время спотыкаюсь на этом слове. Меня передергивает, когда я его слышу, как будто пенопласт поскребли. Откуда я знаю, что имеют в виду люди, когда говорят «и ничего не поделаешь – любовь»? Откуда я знаю, о чем он думал, тот мужчина, которого я больше не увижу никогда? Он тоже говорил «люблю»… Посадил в такси, сказал «люблю», и я поехала одна в аэропорт. А он поднялся в свою квартиру, наверно, тоже, как Сашуля, крякнул где-нибудь в лифте: «И ничего не поделаешь – любовь».

– Этот человек показал мне мир, – Сашуля уточнил, как будто прочитал мои мысли, – он укрепил мою уверенность в себе, он мне сказал, что я прирожденный лидер…

Макс кивал одобрительно, достал бумажник, выложил деньги по счету. Мне захотелось швырнуть стаканом, очень сильно захотелось грохнуть что-нибудь об пол.

Но я не грохнула, подошел испанец и все забрал на поднос. Улыбнулся, когда увидел чаевые.

Мальчики жили в одном номере с мамой. Представляю, какое это счастье. Две кровати были сдвинуты рядом, третья, мамина, стояла тут же за стенкой. Номера были тесные благодаря Алениной гениальной экономии. Но путешествие было не свадебным, парни жили вместе три года, они и были похожи на семейную пару на излете страстей.

Каждое утро Макс на полчасика занимал ванну. Мама полеживала в пижаме и улыбалась своим мыслям: «Как девочка. И маечку всегда новую надевает. Второй раз ни за что не выйдет. Полный чемодан тряпок с собой привез».

Но девочка не девочка, а платил за все Максим. Брутальный Сашуля только начинал свою карьеру в новом ресторане.

В первый день Макс немного сгорел. Всем советовал, какой кремок на сисечки намазать, а сам сгорел. У него поднялась температура, он лежал в постели, и Сашулина мама лечила ему плечи пантенолом.

«У меня золотая свекровь», – Макс это искренне говорил, без кокетства. Со своей собственной мамой ему было сложнее. Они находились в состоянии постоянных напряженных переговоров, хотя давно уже был прожит первый скандал, самый кровавый.

«Мама, я – гей», – эту веселенькую новость Макс сообщил родимой мамочке на Восьмое марта. Нет, нет, не специально. Макс не хотел, он просто приехал поздравить, как хороший сын, с цветами, с конфетами…

Дверь открыл отец. В руках у него была телефонная трубка. Он поздоровался с Максом и сразу вернулся к своему разговору.

– Танюш? Танюш, ты меня слышишь? Зая, приезжай! Да, как обычно. Ночь любви! Я тебе гарантирую. Молодец… умничка… помнишь…

– Опять девчонки? – Макс прошел в гостиную со своим букетом.

– Тихо, тихо! – Отец прижал палец к губам и кивнул на дверь в спальню своей жены.

Макс знал, на другом конце провода идут гудки, там нет и никогда не было ни Катюшки, ни Танюшки. Отец играл – на пятый день запоя у него начинались тихие игры, на пятнадцатый его отвозили в клинику.

Мама была уставшей. Макс заметил – выглядит плохо, потемнела, осунулась, мерзнет. Мама всегда замерзает, кутается в мягкий халат, пытается уснуть и не может. На цветы и конфеты она кивнула равнодушно, приятные мелочи ее не волновали. «Ой, ну зачем…». Она всегда так говорила:

– Ой, ну зачем…

– Мама… Ну я же твой сын…

Макс открыл ей конфеты, самые лучшие, самые дорогие он для мамочки выбрал.

– Я по тебе соскучился. Пришел с тобой поговорить. Мне же интересно, как ты живешь…

– Как я живу! – Она кивнула на дверь. – Как я живу…

В гостиной продолжались телефонные игры. «Танюшка! Как дела? Неужто замуж вышла? И кто счастливец?»

Макс наклонился, обнял свою маму, поцеловал в плечо, мягкое, теплое.

– Принеси водички, – она попросила.

Макс принес ей стакан воды, тот самый стакан, ради которого многие детей и заводят. Да он бы в жизни не открыл свой рот и эту женщину, и без того грустную, волновать не стал бы, ни за что. Он хотел заварить чайку, поболтать и смотаться. Она сама начала. Как обычно.

– Максим, я за тебя очень беспокоюсь. У тебя дома постоянно стоит коньяк. Как ни зайду, у тебя открыт коньяк. И этот твой друг… Он что, к тебе переселился, что ли? У меня уже есть один алкоголик, я волнуюсь.

– Мам, не волнуйся, – сказал он. – Это хороший коньяк… Я сейчас много работаю. Очень много. Я устаю, мне нужно иногда расслабиться…

– Расслабиться!

Мать усмехнулась, и Макс почувствовал первое раздражение. Мама не принимала его образ жизни, его карьеру – которую он делает не в государственной больнице, а в неизвестной частной клинике, его друзей, его любовь к удовольствиям, модным шмоткам, дальним поездкам… «Все это очень несерьезно, – она говорила, – Максим, ты расслабился». Он понимал ее реакцию: это страх, обычный материнский страх, но все равно обижался. Взрослый был парень: двадцать четыре года, работа, квартира, зарплата, но ему все еще хотелось, чтобы мама его принимала, хвалила, одобряла…

– Мама, – он сел на ковер рядом с ее постелью, – Приходи ко мне в клинику… Я тебя подтяну… Сама потом убедишься, увидишь, как тебе будет приятно… Как же ты не поймешь, нельзя жить в постоянном напряжении…

– Скорей бы ты уже женился, – это была ее любимая тема.

– И что тогда?

– Тогда я успокоюсь.

– Мам…

– Почему этот парень все время у тебя? Ему что, негде жить? Когда он уедет? Тебе не кажется, он загостился? Почему я не прихожу жить ни к кому из своих друзей? Мне тоже неудобно в собственной квартире! Какой бесцеремонный человек! Кто этот человек? Он что, учился с тобой, я его не помню…

– Мам… – Макс пытался ее остановить.

– Вы что там, пьете, что ли, вместе?

– Я не пью, – он ответил быстрее, чем успел подумать. – Этот парень живет со мной… Он мой любовник.

– Да мне начхать!

Мать не расслышала, точнее не хотела это услышать. Она ведь почти уже знала. Однажды неосмотрительно, без предупреждения, мама нагрянула к Максу в субботу утром. Ключик был, эту квартиру купила мама и ключ оставила на всякий случай. Она прошлепала до спальни, открыла дверь и нос свой сунула. Макс был еще в постели, и этот парень, «мой первый», так его Макс называл, лежал рядом с ним.

Два парня под одним одеялом – это глаза зафиксировали, но сознание тут же поставило защитный блок. Мать шарахнулась в кухню, ругая себя за бестактность. И правда, вломиться без звонка в квартиру к взрослому сыну, а вдруг он с девушкой, нехорошо.