Девочки ловили и Макс, а мне ловить было нечего. Я только однажды вылезла в Сеть, а там все те же песни. Сообщение по мою душу прилетело свежее, но текст был старый: «Очень скучаю без своей зайки». Протухшая информация, вот так это у нас, у журналистов, называется. А потому что никакая я больше не зайка! Теперь я – корова, у меня на шее висит золотой колокольчик, и я сижу тихонько в уголке, позвякиваю.

Официант поставил мне за спину камин, плед принес шерстяной, и я подремывала на плетеном диване в мягких подушках. Ветер был сильный, на острове всегда сильный ветер, пальмы шелестят, занавески взлетают, и Синди постоянно ищет туалет.

Народ суетился, выгружал свои фото, чтобы все, все друзья побыстрее узнали – девочки красиво отдыхают. «Ты где?» – кто-нибудь спросит Джессику, и она ответит небрежно, в нос: «На Майорке».

Стриптиз смеялся над каждым прожитым кадром. Ржали громко, особенно Милана, она смеялась хриплым басом. Арабские мальчишки из пиццерии на углу подсели к ней за столик, и она их развлекала, непонятно на каком языке. Немецкие бабки вздрагивали, когда у них за спиной взрывалось: «Ха-ха-ха!»

А я не слушала, о чем они смеются, только иногда прилетало с соседнего столика что-нибудь ненужное, как салфетка.

– …открываю трюмо – там кокс…

Это Тигрица, она по-кошачьему растягивала слова, и поэтому казалось, что она плачет, когда говорит.

– …на кухне – кокс. В ванной – кокс. В косметичке – кокс. У меня началась реальная паранойя. Я поняла – все, с ним нужно срочно разводиться. В любой момент сюда нагрянут – и мне дадут лет десять. – Она со свистом вытягивала из трубочки последнее и делала умный вывод: – Так что, девки, лучше бухать.

Я отключила ушки, оставила только видеоряд. Веселое развлеченьице я себе придумала: пускаешь фламенко в наушники и смотришь, как случайные люди двигаются под твою музыку. Пара испанцев выгуливает спаниеля, ждут, пока он обнюхает столбики, им очень важен этот спаниель. Запоздалые бегуны добивают дистанцию, десятый час, а они все бегут. Два араба веселят публику, надувают огромные мыльные пузыри. Старик и внучек, черные от солнца, построили высокий замок из песка и ложатся спать, тут же, рядом со своей крепостью, на песке старик постелил одеяло. Утром придут туристы и немножко заплатят за фотографию. Макс тоже сфотографируется с замком и обязательно поставит коммент «Я на Майорке». У него уже стоят подобные: «Я в Берлине», «Я в Праге», «Я в Риме», «Мы с Сашулей в Милане», «Мы с Сашулей на Таити»…

Друзей у Макса за сотню, это модно, иметь сотню друзей. И айфон у него всегда будет только последней модели. Завтра «Эппл» выпустит новый, Макс его первым купит. И очки из прошлогодней коллекции он ни за что не наденет. Он и мои забраковал. «Форма хорошая, – сказал, – но размер тебе нужен поменьше».

Бренды, тренды – все это ему очень нужно. Нет, не потому, что бренд – это качество, и не потому, что детство у него было голодное и вот он дорвался… Нет, все проще: бренд – это соответствие определенному стандарту. Макс хочет вписаться, он нестандартный, поэтому защищает себя таким нехитрым способом. Для него фирма – это щит.

– Вот моя мама, – он показал мне фотографию.

Я выключила плеер, посмотрела на его маму.

– Красивая женщина, – говорю.

– Моими стараниями, – он улыбнулся снова, как маленький, – она у меня тоже на ниточках. Пятьдесят восемь ей. Разве скажешь?

Мама красивая, я не соврала. Аристократка, холодная и уставшая. Правильное лицо, правильная женщина – случай тяжелый.

– Абсолютно не умеет расслабляться! – он сказал, подзывая официанта. – Расслабиться – это для нее самое страшное слово!

– Такая же фигня, – я про свою маму это сказала, – плюс антиалкогольная кампания.

– И православие!

– Да! Максим, радикальное православие!

Макс оглянулся по сторонам, как будто мама могла его подслушать, и застонал:

– Ой, как она меня замучила своим смертным грехом! Мы из-за этого и поругались в последний раз. Ты представляешь? Пришли мы в храм, причаститься хотели вместе, а меня не допустили.

– Почему не допустили? – я не знаю порядков, поэтому спросила.

– Священник исповедь не принял, вот и все, а мама из-за этого сразу расстроилась, мы с ней чуть ли не в церкви начали ругаться.

– А исповедь-то почему не приняли? Ты спросил священника?

– Спросил, я сразу спросил. А он мне сказал: «Бросишь свой грех, тогда приходи, а не бросаешь – значит, не каешься».

– Жестко.

– Все серьезно у них! А я у него еще раз тогда спросил: «Но вы же отца моего причащаете? Почему мне нельзя. Мой отец – алкоголик, мама приводит его к вам на исповедь, он каждый раз обещает бросить, потом выходит из храма и снова пьет. Он ее очень мучает, она из-за него живет в постоянном напряжении»… А он мне знаешь что ответил?

– Что?

– Он сказал: «Алкоголики – больные люди, а ты лукавый. Иди отсюда, не смущай попа» – вот так вот. А мама все видела и опять на меня начала…

У нас с Максом оказалось очень похожее детство – мы оба были отличниками. Макс был умненьким ребенком из семьи потомственных врачей. В третьем классе он спер у родителей клофелин и таскал в кармане, как самурай. Если получит трояк – домой не пойдет, отравится в парке. Мама об этом не знала.

– Она мне всю жизнь говорила: «Максим, ты не должен расслабляться. Четыре по химии – это значит, ты не учил. Ты очень способный, твоя оценка не пять, а пять с плюсом. Ты идешь на медаль, не расслабляйся». И так до полуночи, за одну четверку по химии сядет ко мне на кровать и пилит…

Макс терпел, а на выпускной немножко оторвался. Он устроил акцию покруче гей-парада. Представьте себе линейку в центре города. Начало девяностых, но традиции все советские. Девочки в белых платьях, мальчики в темных костюмах, родители с цветами. В центре площади стоит красная трибуна, в президиуме шишки города, мэр лично вручает отличникам золотые медали. Всех объявляют поименно, выпускники пересекают площадь и забирают наконец-то свою медаль. Им, разумеется, все аплодируют и смотрят на самых лучших детей города. Объявили Макса.

– Знаешь, что я сделал? – он даже засмеялся от удовольствия. – Я вышел в розовом пиджаке. У меня все было приготовлено: зеленые ботинки, на тракторах, купил специально на толкучке, галстук желтый, сам сшил, я себе даже волосы успел дракончиком поставить. Выхожу в таком прикиде…

– Супер! – Я закосела немножко от винишка. – Как же учителя это все пережили?

– Да, а куда им деваться? Мэр мне ручку пожал, успехов пожелал… – Макс затянул сладенького из трубочки и усмехнулся. – А я тогда уже спал вовсю с мужиками.

Алена выдула свой графин и целилась трубочкой в наш. Она попала в горлышко, и уровень розовой жидкости начал стремительно понижаться.

– Вы о чем так мило болтаете? – спросила она веселым пьяненьким голосочком. – Отсели от нас и болтают! А вон там вон висят такие хорошие полотенчики. Метр на полтора и всего по восемь евро. Мы должны их купить!

– Зачем? – спросила я. – Мне не нужны полотенчики!

– Да ты что! – она всех подняла. – Девочки! Встаем, встаем! Там полотенчики по восемь евро!

Все понеслись, как больные, по сувенирным лавочкам. Магазины были одинаковые, в каждом висел ядреный Китай. Полотенца везде болтались одни и те же, с испанской символикой: быки, ящерицы, профиль Колумба и сердце «ай лав Майорка». Но Алена уходила все дальше и дальше по набережной, она искала именно тот магазин, где полотенца продавали по восемь евро, на десять Алена не соглашалась.

– Десять евро за тряпку! – она хохотала продавцам в лицо. – Это наглость! Я видела точно такие же по восемь!

Синди и Джессика выбрали одинаковые платья, вопреки всем гламурным законам они всегда покупали одно и то же. Сначала Джессика натянула розовое с блестками, сразу за ней Синди дернула с вешалки точно такое же, и они нарисовались, обе в розовом, как две клубничные жвачки.

Алена взглянула на них с такой печалью, как будто это были ее собственные дети, которые принесли из школы по двойке. Макс улыбнулся. Не знал, что бы такое помягче сказать, и сказал: