Словно он виноват в безалаберной жизни сестры, в ее вечных проблемах с мужиками, ссорах с сыном, нищете больницы, где пытаются спасти Сашку…

Что он вообще может в этом мире? Чем способен помочь? Деньгами… не такими уж и большими… каменной физиономией повидавшего смерть вояки?

Но ехать надо. Хорошо хоть, что ему так легко дали отпуск. Многие желают снять сливки с предстоящих учений, и дурак, уезжающий в такой момент, вызывает лишь всеобщее одобрение. Это потом кто-нибудь постарается найти в его поступке политический подтекст… нежелание участвовать в учениях против «условно российского» противника. А пока все сочувствуют глубоко безразличному для них Сашке и делятся историями о чудесных выздоровлениях обгоревших и переломанных.

Плевать. Он не видел сестру пять лет и рискует никогда больше не увидеть племянника. Жена не сказала ни слова, когда он взял деньги, отложенные на новый гарнитур, спасибо ей за это. Вечером он будет в Рязани, к ночи – в Сасове… Может быть, поедет к сестре, может быть – сразу в больницу.

– Коля…

Он обернулся. Диденко, его зам по боевой, стоял в дверях.

– Машина ждет.

Шедченко подхватил туго набитую сумку. Гражданская одежда – смешно было бы разгуливать по России в форме чужой армии, гостинцы, включая воспетое анекдотами сало.

– Спасибо, – пожал он Диденко руку. – Давай не подведи.

Подполковник ухитрился одновременно выразить лицом море эмоций – и что все будет в порядке, и что без комполка они обречены на позорное поражение, и что он безмерно сочувствует чужому горю.

– Разве ж мы не люди… – пробормотал он.

Шедченко кивнул, спускаясь по лестнице. Часовой у знамени проводил его стеклянным взглядом.

Мы – не люди. Мы – военные. Добровольные рабы. Мы должны быть лишены амбиций и чувств. Нас кормят официозными речами и повседневными насмешками. «Одна извилина – и та от фуражки… Зачем мне теперь мозги, раз я полковника получил…» Об этом ли он думал, поступая в Ташкентское общевойсковое училище?

Скорее бы увидеть сестру. Прервать томительное беспокойство… лучше самый трагичный исход, чем это… ожидание.

Каждый раз, избавляясь от оружия, Илья чувствовал себя предателем.

Да, он понимал, что поработавший ствол – единственная, по сути, ниточка, по которой его могут найти. Но превращать оружие, безотказное, надежное, пристрелянное, в горстку ржавеющих в земле деталей – это давалось ему куда с большим усилием, чем нажатие на спуск.

Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшая справедливость – оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, а жизнь человека дороже четырехсот граммов стали. Ему было даровано забирать чужие жизни, не оставляя взамен своей. Что ж, значит, расплату понесет пистолет.

Но по крайней мере оружие заслужило прощание.

Илья разобрал и аккуратно вычистил «ПМ». Собрал, вщелкнул обойму. Положил на стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившись над пистолетом, фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой – холодный металл на чистом столе – ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожал его угасающим взглядом.

Его квартира производила странное, слегка безумное впечатление.

Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажки казалась достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентов Карамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеной между двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских времен, узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди нелепо пустого пространства. Соневские видеодвойка и музыкальный центр на полу казались материализованной галлюцинацией. Не знавший циклевки паркет был завален картонными папками с выбивающимися из них машинописными страницами. Работа редактором в хиленьком частном издательстве давала Илье и прекрасное прикрытие, и избыток свободного времени.

Все остальное Илья получал иным путем.

Он стоял над пистолетом минут пять. Потом прошел к окну, выходящему на огромный безлюдный двор, аккуратно задернул шторы. Минуту возился в темноте, извлекая из-под картонных папок с творениями наивных писак знакомую на ощупь папку с несколько иным содержимым. Уселся на тахту и включил тусклое бра.

За эти секунды он изменился. Снятые брюки разительно меняют мужчину.

Если бы перед Ильей стал выбор, какую из тайных сторон его жизни предать гласности, он выбрал бы ту, с пистолетом в руках. Но только не это… не фотографии, наклеенные на картонки, сложенные стопкой в папке с ботиночными шнурками.

Фотографии, которые он разглядывал, были черно-белые, на тонкой пожелтевшей бумаге, того скверного качества, которое дают только совковая порнография и офсетная печать в газетах. На фотографиях были девочки – много девочек в возрасте от пяти до двенадцати лет, не стесненных никакой одеждой. Осыпавшиеся бумажные волокна делали фотографии мутными, похожими на непристойный ребус, но Илью это не пугало. Он всегда отличался хорошим воображением.

Сейчас Илья уже не видел раскрытой папки. Глаза его смотрели сквозь бумагу – в то темное далеко, заглянуть куда рискуют немногие, а помнят о своих наблюдениях единицы. Капелька пота застыла на лбу, поблескивая под спутанными волосами, как крошечный третий глаз.

Там, в темном далеке, была такая же зашторенная комната, только на расправленной кровати Илья был не один. Девочка сидела рядом – маленькая девочка в коричневой школьной форме, забытой всеми много лет назад. Илья – там, за незримой гранью, раздевал ее. Медленно и красиво, стягивая кружевной фартучек, юбку, колготки…

Он шумно выдохнул, неподвижный, как статуя, лишь пальцы не прекращали заученной в детстве игры. Рука с зажатой папкой начала мелко подрагивать…

Там, в темноте, он стянул с девочки майку и положил ладони на узкие бедра. Сейчас…

«Дурак! – сказала девочка в темноте. – Не трогай!»

Илья издал то ли стон, то ли вздох, заваливаясь на кровать, чувствуя, как ослабевают руки. Папка с фотографиями стала смешной и противной. Он отшвырнул ее на пол и полежал минуту, прикрывая ладонями пах и чувствуя, как спадает возбуждение.

– Хо-ро-ша-я, – по слогам произнес он, цепляясь за уходящие фантазии.

Но из темноты, куда он так хорошо научился заглядывать, никто не ответил. Илья потянулся, пошарил по заляпанной стене, выключил бра. Через несколько секунд он спал.

Кроме мастурбации, у Ильи Карамазова были и другие увлечения. Он любил играть в преферанс, смотреть по телевизору «Утреннюю звезду» и находить клиентов. С заказчиками у него проблем не было – те находили Илью сами.

Если бы у наемных убийц имелась табель о рангах, то Карамазов занимал бы первое место уже много лет. Причина была банальной – Илья не просто исполнял заказ, он сам организовывал всю процедуру. Ему лишь называли имя – не требовался даже адрес. Клиент мог скрываться, мог покинуть город или страну – Илью это, казалось, нисколько не волновало. А человек, способный найти кого угодно, требовался всем. Несколько раз к нему даже обращались молодые люди, чья короткая стрижка и безукоризненная вежливость наводили на смутные предположения. Но Илья никогда не занимался догадками. Даже когда искал клиента.

Именно поэтому он был до сих пор жив.

…Илья спал. Скользил по граням сна, то погружаясь в разноцветный туман видений, где было все, кроме маленьких девочек и выстрелов, то выныривая в беспамятство. Но, странное дело, он понимал, что спит. И ждал, ждал чего-то приближающегося, как после получения заказа.

Но ведь он никого не должен убить? Не так ли?

Во сне Илья летел по темным коридорам, бестелесный, что было невыносимо обидно. Он гордился своим тренированным, сильным телом, на которое так безуспешно заглядывалось бабье, гордился хорошей реакцией, отличным глазомером…

Сейчас его тащило, как щепку в водосточной канаве, и выбраться он был не в силах. Оставалось покориться. Оставалось ждать.