Урм отодвинулся и что-то спросил.

– Я не понимаю по-русски, – ответил Дамианос.

Подошел емчанин, в пояс поклонился жрецу, залопотал на языке вэрингов – видимо, предложил переводить.

– Великий волхв спрашивает: «Какому богу служишь, северный колдун?»

– Эскулапу, – спокойно ответил аминтес. – Богу знахарей и лекарей.

– Воин, который тебя привел, сказал: ты умеешь оживлять мертвых. Это правда?

Переводя, емчанин отчаянно задвигал бровями и замотал головой: не признавайся!

Понятно почему. Маленького колдуна годи отпустит подобру-поздорову, большого – вряд ли.

– Мертвых оживлять не умею. А вот слепого зрячим сделать могу.

Емчанин посмотрел испуганно, но перевел.

По морщинистому лицу жреца пробежала зловещая улыбка.

– Говорит: я слепой. Ты можешь сделать меня зрячим?

– Могу. Видеть будешь одним глазам, плохо. Но свет от тьмы отличишь. И сможешь ходить без палки.

Улыбка пропала. Кустистые брови угрожающе сдвинулись.

– Тогда говори заклинание. Ты сам выбрал свою судьбу. Если я не стану видеть, ты умрешь смертью «кровавого орла».

Емчанин содрогнулся и пояснил:

– «Кровавый орел» – такая казнь. Хуже ничего нет. Живому человеку разрезают живот, берут рёбра…

– Знаю, – отмахнулся Дамианос. – Скажи ему, что мне нужно больше света. Чтоб с двух сторон держали факела. Еще нужно крепко привязать Урма к столбу. Так, чтоб не мог пошевелиться. Иначе колдовство не сработает, только глаз вытечет. Глаз хоть и слепой, но все равно жалко.

Экстракция катаракты – операция тонкая, но неболезненная и недолгая. Лучше, конечно, привязывать пациента к столу, но можно и в вертикальном положении.

– Он даст привязать себя к столбу. Но если глаз вытечет, ты умрешь под этим столбом, – перевел емчанский волхв и пробормотал, поминая своего бога. – Хэй! Юмал, Юмал…

Зловонного старика Дамианос обмотал веревкой так, что годи едва мог вздохнуть. Лоб обтянул кожаным поясом в три слоя.

– Ну-ка, пусть дернет головой. Не может? Очень хорошо…

У аминтеса в котомке среди инструментов имелись и острая игла, и хирургический резец каленой арабской стали.

Торжественным голосом Дамианос продекламировал какую-то трескучую невнятицу, а сам пока прилепил кусочками смолы верхнее и нижнее веко, чтоб не моргали.

Операция делается так: сначала – подрезать в нижней части глаза связки; подождать, пока мутный хрусталик сползет вниз; потом смазать ранку раствором, чтобы скорее зажила и не воспалилась. Вот и всё.

Старик сопел и отчаянно двигал бровями – не от боли, а от страха, но крепления держали хорошо, смола не подвела, и управился Дамианос быстро.

Закончив, он наложил на глаз повязку.

– Всё. Завтра он сможет видеть солнце.

Но, едва жреца развязали, он нетерпеливо сорвал повязку, захлопал прооперированным глазом и что-то крикнул, показывая на костер, потом на другой, на третий.

– Он видит огонь… – прошептал потрясенный емчанин. – Видит много огней. О, ты великий волхв! Такой же великий, как Урм. Это я говорю, не он…

– Скажи, что через несколько дней он будет видеть лучше. А еще я подарю ему вот это… – Порывшись в котомке, Дамианос достал оптикон. – Пусть заглянет в эту трубочку.

Таким глазом, как у годи, много не увидишь, но увеличительное стекло отчасти заменяет хрусталик.

Урм прижал оптикон к глазнице, посмотрел в одну сторону, в другую и стал радостно причитать. Наконец воззрился на Дамианоса.

– Он сказал: никому не говори, что я могу видеть. Совсем никому.

Аминтес усмехнулся. Ловкий старичок. Быть зрячим, когда все вокруг уверены, что ты слепой, очень удобно. Можно устроить немало чудес.

– Хорошо, я буду молчать. Только вот что. У меня двое больных, которых я лечу. Мужчина и женщина. Пусть их ко мне приведут.

– Он говорит: тебя отведут к хельги. Их тоже. Хельги решит, что с вами делать.

– «Хельги»? Кто это?

Но емчанин объяснить не успел. Урм спрятал оптикон в свой широкий пояс, взял лесного волхва левой рукой пониже затылка и вонзил бедняге прямо в сердце закрепленный на посохе нож.

Тихо охнув, емчанин осел и распластался на земле, а годи подошел к столбу и помазал орлу клюв свежей кровью.

«Одного свидетеля он устранил, но есть ведь еще страж?» – подумал аминтес, глядя на вэринга, невозмутимо опиравшегося на дубину. Тот ухмыльнулся щербатым ртом и высунул язык – наполовину обрубленный.

Тогда понятно. Этот сохранит любую тайну.

Что за «хельги», который будет решать, как поступить с «северным колдуном» и его спутниками?

И второй вопрос, не менее существенный: как добиться, чтобы Змей-Урм не взревновал к сопернику, умеющему творить чудеса бо́льшие, чем он сам?

Меняются племена, меняются варвары, а трудности всё время одни и те же…

Ночь еще только начиналась. В небе, которое казалось бледным из-за поднимающегося вверх дыма костров, светились тусклые звезды и мерцал слабый стареющий месяц. Русский лагерь жил шумной, нестройной жизнью. Где-то зычные голоса орали монотонную песню, где-то гоготали, где-то над огнем жарили косулю, где-то вповалку спали. В одних шипслагах окна светились, в других нет.

Аминтес шел рядом с Урмом, смотрел вокруг и всё больше укреплялся в мнении, что эти варвары, кажется, не столь уж опасны. Да, они могучи и бесстрашны, но немногочисленны и недисциплинированны. В сражении же все решают не отвага и сила отдельных бойцов, а слаженность действий.

Жрец прикидывался, будто по-прежнему ничего не видит, и для виду опирался на плечо Дамианоса, но жадно водил своим прозревшим оком вправо, влево, вверх. Еще бы: ведь он видел лагерь впервые. «Интересно, похожа эта картина на ту, которую он себе воображал по звукам и запахам?» – подумал аминтес, но спросить не мог. Урм несколько раз с ним заговаривал, пытался что-то выяснить или втолковать, но ничего не получалось, и старик лишь досадливо стукал посохом.

Вэринги поворачивались и смотрели им вслед. Это было хорошо: пусть привыкают к виду чужака, которому покровительствует сам великий Урм.

Как ни странно, большой дом, где только и мог обитать князь (у вэрингов он назывался «конунгом»), остался в стороне. Значит, Дамианос ошибся, когда пришел к выводу, что «хельги» – это титулование Рорика? Они идут к кому-то другому?

Годи показал вперед, на большой, подсвеченный изнутри шатер, вокруг которого цепью стояли дозорные. Дамианос разобрал из сказанного лишь одно слово: «хельги».

Сбоку от входа стояли Гелия и Магог. Ага, их уже привели.

Сейчас поглядим, что за хельги. Аминтес внутренне подобрался. Приближалось очередное испытание. Это было приятно.

Эфиопка заметила его, блеснула белыми зубами из-под накидки, хотела что-то сказать или о чем-то предупредить, но часовой замахнулся кулаком. Автоматон, согласно приказу, не сводивший глаз с Гелии, чуть повернул косматую башку: не последует ли команды защищать? Африканка успокаивающе поцокала ему языком.

Больше Дамианос на них не смотрел – Урм уже вводил его в палатку.

Внутри по углам горели жаровни, давая неровный, красноватый свет. На центральном столбе, подпиравшем венец, висел красный щит с золочеными бляхами; внизу на подставке стоял пластинчатый доспех; на грубо сколоченном столике посверкивал серебряный шлем с бычьими рогами.

Светлобородый мужчина в черной длинной рубахе, перепоясанной узким блестящим ремнем, с почти наголо обритой головой – лишь сбоку свисал длинный чуб – чертил что-то кинжалом на земляном полу. Услышав шаги, он быстро надвинул на рисунок медвежью шкуру и только потом обернулся.

«Совсем молод, но привык отдавать приказы. Нрав сдержанный и скрытный, – по привычке стал мысленно формулировать первые впечатления аминтес. – Взгляд спокойный, хваткий. Никакого почтения к Урму, смотрит только на меня. Ничего интересного не усмотрел. Не понимает, почему оторвали от дела…»